*****
— Сабби… Сабби… Проснись… Обеспокоенный голос слышался сквозь пелену бессознательного. Сабрина зажмурилась и попыталась отвернуться от звука. Ей очень хотелось спать. Но вскоре она почувствовала боль в правой руке по всей ее длине. Было очень неприятно, и это мешало вновь уснуть. — Сабби… Пожалуйста, проснись… Ты меня слышишь…? Кажется, ее звал Люпен. Опять он называл ее «Сабби»… Уменьшительно-ласкательным, которым она просила ее не называть. Но теперь это уже было не важно. Она лишь промычала что-то, а потом медленно открыла глаза. Она находилась в комнате отдыха в особняке своего дедушки. Ее тело покоилось на большой кушетке, а вся правая рука была крепко забинтована. Рядом с ней сидел вор, очень обеспокоенно глядя на нее и поглаживая по плечу и груди. Лишь в этот момент девушка осознала, что на ней нет топика, и что по сути она перед ним лежит полуголая… И ее шрам он видит во всей красе. Тот самый… Огромный… Шрам от ожога. — Пожалуйста… Уходи… — сказала она слабым голосом. — Почему? — спросил Люпен, приподнимая бровь. — Господин Мэттью попросил меня присмотреть за тобой после операции. Я не могу тебя тут оставить просто так. Ты потеряла очень много крови, тебе нужно вскоре плотно поесть… — Шрам… Ты видел мое уродство… Теперь ты наверняка меня возненавидишь… Как женщину… — девушка попыталась отвернуться и закрыть левой рукой хотя бы чуть-чуть своего «позора». — Ты про этот ожог? Хах… Божечки, у тебя рука была вся в ранах, внутри у тебя мясо было прогрызено насквозь, ты могла запросто конечность потерять — а тебя волнует какой-то шрам и то, что я его видел? — мужчина улыбнулся. — Ты ведь сама надела топик, и часть твоего «уродства» было видно невооруженным глазом, что же раньше тебя это не смущало? Сабрина не ответила. Из ее глаз потекли слезы. Она не хотела, чтобы Люпен видел ее такой. Максимально слабой, уязвимой, беззащитной. Она вообще почти никому не позволяла видеть себя такой. Для нее это было сродни признанию поражения и собственной никчемности. Да еще и этот шрам… «Какой-то». — Он вовсе не «какой-то»… — проговорила она. — Это… Этот шрам — свидетельство моей вины. Это след от того, что я натворила. Это клеймо позора и убийства… — Подожди, убийства? — тут уже вор был озадачен. — Ты что, кого-то убила? Я не верю в это. Ты не могла кого-то убить. Ты… Ты слишком добрая. Ты не такая. Да, ты дерзкая, уверенная в себе, но я точно знаю, что ты не убийца… — Но это так. Из-за меня погиб… Он. Мой первый и единственный парень… — Так… — после минутного молчания мужчина подсел к пострадавшей поближе. — А теперь давай сделаем вот что. Ты сейчас успокоишься, вытрешь слезы… И расскажешь мне всю правду. Что тогда произошло? Каким образом ты получила этот шрам? И как так получилось, что погиб твой парень? Расскажи все по порядку. Не торопись. Сабрина посмотрела на Люпена. Тот был сейчас крайне серьезным. Это было на него очень не похоже. Он редко показывал свою серьезную сторону. Его брови были нахмурены, рот не улыбался, а глаза пронзали насквозь, словно заглядывая в самые потаенные уголки души. Поняв, что избежать этого разговора не получится, да и рано или поздно он бы все равно все узнал, не от нее, так от кого-нибудь другого, она вздохнула, постаралась сесть, опершись спиной о кушетку, и начала свой рассказ…*****
5 лет назад. Рассказ от лица Сабрины: Мы с Калебом Миллзом были очень близки. Познакомившись в институте на факультете естественных наук, мы разделяли свою любовь к алхимии. Мы изучали ее втайне ото всех, чтобы никто нас не поднимал на смех, в том числе и преподаватели. Мы искали любую зацепку, которая бы подтверждала нашу теорию о существовании настоящих артефактов, которые могли бы и камни в золото превращать, и жизнь продлевать, и приворожить кого-либо… В общем, мы были два влюбленных и увлеченных любителя псевдо-науки. А однажды я вдруг нашла одну очень интересную вещь, которая положила начало моей карьере серьезного исследователя алхимии. Это была старинная английская Книга Алхимии. Произошло это совершенно случайно — в библиотеке института я обнаружила небольшой тайник, в котором эта книга и была спрятана. Я была еще удивлена, как ее раньше не смогли найти… В любом случае, эта находка привела нас с Калебом в восторг. Ведь это означало, что мы могли быть правы, и алхимия действительно является настоящей наукой. Мы принялись изучать эту книгу. Но столкнулись с серьезной проблемой: все тексты были на древнем английском, к тому же написаны они были не обычными буквами, а рунической письменностью. И то это были не совсем привычные нам руны, которые использовались викингами или германцами, а какие-то другие. В общем, нам пришлось много времени просидеть над книгой и попытаться расшифровать эти письмена. Мы подключали некоторых знакомых лингвистов, чтобы ускорить процесс перевода. И хотя они тогда еще покрутили нам пальцем у виска, мол, да эта книга наверняка написана каким-нибудь молодым первокурсником, пожелавшим создать фальшивый артефакт, чтобы потом приколоться над такими «наивными идиотами», как мы, все равно они нам очень сильно помогли, даже если они сомневались в нашем успехе. Итак, мы перевели руны. Осталось лишь испытать рецепты и удостовериться, что мы наткнулись на настоящий артефакт. И в качестве «пробы пера» мы взяли рецепт Зелья Жизни. Мы не планировали использовать его на ком-либо из людей, только на крысах, чтобы убедиться в подлинности. Благо хоть рецепт был больше похож на изготовление какого-нибудь странного супа. Какие-то листья, вода, выдержанная в специальном сосуде, часть какого-то мелкого животного, кажется, это была лягушка… Ничего особенного, по крайней мере, для алхимии. Мы уже были близки к своему триумфу, но… Один ингредиент нас смутил. Мы прочли его как «Кровь девственной души». Что это за кровь? Чья кровь должна быть использована? Мы долго думали над решением этого вопроса. Но потом я… Я по своей глупости подумала, что нужна кровь любой девушки, которая является девственницей. И я решила, что раз все настолько просто, то я могу использовать и свою — я ведь была девственницей. Какая же я была дура… Полоснув руку и капнув туда несколько капель крови, мы с Калебом стали наблюдать за зельем. Сначала все шло хорошо, но потом… Потом случилось то, из-за чего моя жизнь оказалась разделена на «до» и «после». Произошел очень сильный взрыв. Меня отбросило далеко в сторону. Когда я очнулась, я почувствовала огромную боль по всему туловищу. Мое тело горело. Моей груди больше не было. Кожа истлела до мяса, и я была похожа на ходячий шашлык. Дом, в котором мы проводили эксперимент, оказался наполовину разрушенным. Повсюду был страшный огонь… Было невыносимо жарко, да еще и дым застилал глаза. Я не могла продышаться, я задыхалась. Но это было не самое страшное… Калеб оказался погребен под завалами. Только рука торчала снаружи. И из-под обломков я увидела небольшую лужицу крови. Я… Я почувствовала оцепенение в тот день. Я не могла поверить, что Калеб сейчас находится под завалами, и его, возможно, раздавило. Рука ведь еще дергалась… Значит, мой парень, тот, кто поддерживал меня все то время, что мы друг друга знали… Он ведь был жив, так? Я должна была ему помочь. Я пыталась разгрести завалы, несмотря на ужасную боль в теле, на дым, который раздирал мне легкие, и на жар, из-за которого ожог болел только сильнее. Я пыталась спасти своего парня, отказывалась верить, что уже поздно. Когда, наконец, приехали спасатели, от дома ничего не осталось. Меня оттащили от завалов, погрузили в машину скорой помощи и увезли, и я потеряла сознание. Потом я очнулась в больнице, и мне сказали, что я провела в искусственной коме около трех недель — настолько обширным был мой ожог, и ни одно обезболивающее не помогало. Что интересно, я даже будучи в коме чувствовала боль… Посмотрев на свое тело, я поняла, что я стала уродиной. Как те жертвы, которых психопаты либо поджигали, либо обливали кислотой. Только вот… В этом случае виноватой была я. Я спросила, где Калеб. Врачи долго пытались увести меня от разговора, но потом наконец-то рассказали всю правду. Мой парень… Он не выжил. Он погиб под завалами, и причиной смерти стали множественные переломы и перенасыщение крови угарным газом. То есть мало того, что он страдал от мучительной боли, так еще он и задохнулся, прежде чем его успели вытащить. В тот момент меня будто обухом по голове ударили… А ведь если бы я не добавила свою кровь в то злополучное зелье, ничего бы не произошло. Если бы мы еще немного подумали о том ингредиенте, может быть, все бы обошлось. Если бы… Если бы… Если бы… Думаю, мое лицо в тот момент сказало врачам все. Они оставили меня одну, лишь под присмотром медсестер. Они пытались меня накормить, они пытались поговорить со мной, но я почти ни на что не реагировала. Да, я вроде бы ела что-то, но я не воспринимала реальность. Хорошо хоть, что я не стала отказываться от еды, иначе бы меня посадили на парентеральное питание. Но мое сознание как бы отключилось. В глубине своих мыслей я была там, все еще в горящем доме, в окружении смога. Я пыталась спасти Калеба… А потом пришли мои родственники. Дедушка Кирилл, бабушка Наташа… Они пытались вывести меня на разговор. Тогда-то я и сорвалась. Я прорыдала несколько часов, пока полностью не обессилела… Тогда дедушка взял на себя некоторые бюрократические проволочки, представившись моим законным представителем, полностью отвечающим за мое состояние. И за меня он принимал решения. Так, он заплатил немалую сумму за то, чтобы мне провели экспериментальное лечение от ожога в другой стране, чтобы оно проходило быстрее, и остался только шрам, как можно менее чувствительный. В целом, лечение прошло хорошо. Вот только грудь мне уже никогда не вернуть. Она полностью сгорела вместе со всеми молочными железами. Вместо этого мне тогда пересадили некоторые мышцы и сделали все возможное, чтобы грудь была здоровой и без молочных желез. И теперь, как видишь, у меня остался только шрам. Конечно, не обошлось без нюансов — этот шрам стал очень чувствительным к разного рода прикосновениям. А еще у меня есть небольшие ограничения в подвижности рук… Когда я вернулась обратно в Лондон, я встретила родственников Калеба, посещая его могилу. Они смотрели на меня… Словно я была предательница. Родители ничего не сказали. Но вот его сестра… Она подошла ко мне и сказала то, что я навсегда запомнила: «Я всегда была против того, чтобы мой брат тебя поддерживал. Я знала, что ты та еще дрянь. Увлечешь его своими байками, сказками, угробишь его будущее. Ну что, добилась своего? На его месте должна была быть ты!». Она была права… Это была моя вина. По моей вине Калеб погиб… Чтобы хоть как-то загладить вину, я выплатила его семье моральную компенсацию. Такую, какую мне бы присудил суд, если бы они обратились туда. Даже переплатила сверх меры, чтобы они могли безбедно существовать около десяти лет… И все равно я чувствовала себя гадко. Потому что я понимала, что, скорее всего, они восприняли мои деньги как подачку. Но я честно не могла сделать что-либо еще, чтобы искупиться перед ними и попросить прощения. С тех пор я зареклась заводить романтические отношения с кем-либо. Нет, я не перестала любить, но… Я больше никого к себе не подпускала. Конец истории.*****
Люпен слушал рассказ очень внимательно. С каждой новой деталью он мрачнел и мрачнел, осознавая, какую боль в свое время пережила Сабрина. Она сейчас выглядела максимально уязвимой. Ее тело, покрытое шрамом, символизировало эту боль, это ужасающее прошлое. И все из-за какой-то маленькой ошибки в изготовлении какого-то там Зелья Жизни. «Да уж… — подумал он, почесывая подбородок. — Такой судьбы и врагу не пожелаешь. Мало того, что по случайности погиб твой самый близкий человек, тебя еще и обвинили в том, что именно ты выжил в катастрофе…». Теперь он понимал, почему Сабрина его отталкивала, хоть и проявляла симпатию. Она просто боялась, что эта ошибка может повториться, и тогда уже погибнет он сам. Она не хотела подвергать его опасности, считая себя источником всех бед. Удивительно, как она жила с этим чувством вины столько лет… А ведь она не производила впечатление той, что замкнулась в себе и ушла в депрессию. Она казалась такой веселой, дурашливой, немного наивной, но дерзкой, смелой, умной. — Правду говорят, депрессия бывает незаметной… — скорее сам для себя сказал Люпен, глядя куда-то в сторону. — Что ты говоришь…? — спросила блондинка. — Да так, ничего. Я просто удивлен, как ты до сих пор на себя руки не наложила, исходя из твоего рассказа. Ты ведь наверняка испытывала очень серьезные проблемы с эмоциями после того случая… — На самом деле, я пыталась. Я пыталась себя убить. Наглотаться таблеток, повеситься, застрелиться… Но меня всегда останавливал дедушка Кирилл. Он будто чувствовал, что я хочу наложить на себя руки, и приходил в самый последний момент, чтобы вытащить меня из этого состояния. После пятой неудачной попытки он записал меня к психиатру, и он прописал мне медикаментозное лечение от депрессии. — И как? До сих пор пьешь таблетки? — Нет. Уже год как я не пью. Психиатр диагностировал ремиссию и постепенно снизил мою дозу, вплоть до полного отказа. — Понятно… — вор посмотрел на девушку. — Но… Ты все равно обвиняешь себя в том, что произошло. Верно? Ты говоришь, что именно из-за тебя погиб Калеб. А ты уверена, что это твои мысли? В твоем рассказе я услышал то, что сестра твоего парня как раз и обвинила тебя в его смерти, пожелав, чтобы ты оказалась на его месте вместо него. — Что ты хочешь этим сказать…? — Я веду к тому, что, возможно, ты приняла слова сестры слишком близко к сердцу, взяла их за основу, посчитав за свои собственные мысли. Посчитав, что она права. А ведь эти слова, как мне кажется, не более чем импульсивный порыв найти крайнего в этой ситуации. — Люпен говорил очень серьезно, что выбивалось из его типичного образа дурашливого благородного грабителя. — Любой сиблинг будет готов искать виноватого в смерти своего родственника. И любой, кто был рядом в тот момент, оказывается на прицеле. Не ты, так спасатели были бы виноваты, или какой-нибудь террорист, устроивший подрыв того дома. Допустить мысль, что это было просто несчастное стечение обстоятельств, и никто не виноват, довольно сложно. — Но я ведь виновата! — воскликнула Сабрина, стукнув себя кулаком в грудь и простонав от боли. — В чем? В чем ты виновата? — вор пристально посмотрел в ее голубые глаза. — В том, что вы не тот ингредиент положили в котелок, никто не виноват. Такое могло произойти абсолютно с любым ингредиентом. Да и вы не могли знать наверняка, чем это все закончится. А вдруг так и должно было случиться? А вдруг вы не ту температуру огня установили при готовке? В общем, вариантов масса. И не стоит себя винить. Что бы сказал на это Калеб? Мне кажется, он бы не хотел, чтобы ты пыталась покончить с собой. Я уверен, он бы хотел, чтобы ты жила дальше и дышала полной грудью. Чтобы ты была счастлива. Девушка хотела было возразить, но не нашла слов. Люпен задел самое больное место ее души и не собирался останавливаться. Он дергал ее за ту ниточку, которая вела к огромному кому, и его необходимо было распутать. Она сопротивлялась, но мужчина не отступал. На глазах проступили слезы, в горле заскребло, и она повернулась спиной к вору, пытаясь скрыть то, что она начинала плакать. Ей не хотелось этого разговора. Она не хотела ему открываться. Но все-таки это произошло. И теперь Люпен знал ее самую большую тайну, самый большой позор. Что он теперь о ней будет думать? Как он будет к ней относиться? Она боялась даже подумать об этом. Она уже мысленно распрощалась с мыслью когда-нибудь признаться ему, что он ей на самом деле нравится… Тут она услышала шорох. Словно кто-то что-то снимал с себя. «Ну блеск… — подумала она, не поворачиваясь. — Сейчас он еще и разденется, и попытается поприставать ко мне… Все-таки он бабник…». Но тут она почувствовала кое-что неожиданное. Сначала ее туловище обвили руки. Ладони аккуратно прошлись по ее шраму, пока не остановились, просто обнимая и прижимая девушку к подтянутому и слегка мускулистому мужскому телу. А потом к шее сзади что-то прикоснулось. Что-то морщинистое. Это было похоже на губы, но у Люпена ведь были вполне обычные губы, не раненные, не старческие… Тут же они были ребристыми. Потом Сабрина почувствовала, как о ее шею трется, опять же, что-то ребристое, неровное, шероховатое. Это ввело ее в полное замешательство. Что же там такое? Что делает этот вор? — Что… Что ты делаешь? — спросила она. — Делюсь с тобой своим секретом. Немножко. Самую капельку. — ответил он. — Знаешь… У меня тоже есть шрам. Такой же, как и у тебя. — Но… Я ведь видела тебя… У тебя на теле нет ни одного шрама! — Ну я же вор, плут, мошенник и обманщик, а также мастер маскировки. — Люпен слегка засмеялся. — Никогда не доверяй мне полностью. Я скрываю этот шрам даже от Фудзико. — От Фудзико…? — Да. Ей этого видеть не нужно. Но тебе я покажу его… Когда мы оба будем к этому готовы. Хорошо? До тех пор я могу лишь только дать его почувствовать. Договорились? — Хо… Хорошо. — Вот и замечательно. А теперь давай спать… Ты очень устала. Завтра мы начнем твое интенсивное лечение. И сперва мы тебя откормим! Чтобы потом и тебя можно было съесть! — и тут его морщинистые губы слегка куснули мочку уха девушки, заставив ту невольно захихикать. Та улыбнулась и засмеялась от такого заявления. И вновь Люпен шутил и балагурил, пытаясь поднять ей настроение. Нет, все же он был неутомимый оптимист. Это ей в нем и нравилось. Он был способен любую, даже самую депрессивную ситуацию извернуть так, чтобы в итоге все улыбались и чувствовали себя лучше. К тому же сейчас к этому добавлялась интрига — что же именно он хочет ей когда-нибудь показать? Такой же шрам? Ожоговый шрам на его теле? Неужели он испытывал когда-то такую же боль? Хотя, учитывая, кем он является, было бы странно, если бы он был без шрамов в принципе. Немного подумав над этим, Сабрина устроилась в объятиях поудобнее и заснула. Рука у нее больше не болела…