Арбитраж

– Ну что? – Сдал! – Василь засиял и потянул узел галстука. Под воротником было влажно, как в бане – три часа кошмара, полчаса ожидания, пока комиссия разберется, соблюдены ли все условия, и вот ему, наконец, выдали вердикт: положенный законом тест на арбитражного управляющего он сдал достойно. – Ну все, шикардос! Я в тебе, Вася, не сомневался. Мухин, от лучших дружеских чувств и безделья все это время гревший лавку в коридоре, потер руки. – Отмечать будем? Ты же теперь серьезным человеком станешь! – Да брось, – Василь присел на лавку и прислонился к стене. Больше всего на свете хотелось не пить и кутить, а спрятаться дома и не видеть ничего, похожего на буквы, часов сто. Перед глазами до сих пор плясали мушки – сколько бессонных ночей он провел за зубрежкой, ни одна комиссия Украины подсчитать не в силах. Прав был Аркадий Григорьевич, под начальством которого он работал последние три года – практиковать это одно, а выучить все нюансы, которые попадаются раз в жизни, чтобы они от зубов отскакивали – это отдельный несчастный случай со смертельным исходом. – Чего брось, Вась? Скажи еще не устал. – Устал, Серега, устал, как собака. И сейчас я больше всего хочу спать. – Тю-ю… – прогудел тот, явно недовольный, что его оставили без праздника. – Ну хоть на одно пивко-то? Малю-ю-юсенькое?.. Василь смерил взглядом несчастного приятеля и понял – он не отвяжется, сам-то не понимает, каково это – работать, как лошадь, сколько себя помнишь. Серега с трудом, изнывая от скуки, отсидел свои четыре года на юрфаке, куда попал по отцовскому велению, и бросился в вольную жизнь. Она Серегу встретила без восторга, и теперь он перебивался ролями юристов в постановочных судах на ТВ и вел свой ютуб-канал, где разбирал самые дебильные дела и отвечал на вопросы подписчиков. Поэтому жил Серега то пусто, то густо – перед новым сезоном телепередач его разрывали на съемки, а сейчас, накануне лета, продюсерские телефоны молчали, как битые об лед рыбы, и времени у него было завались. – Ну ладно, – смирился Василь. – Но малю-ю-юсенькое. – Да вообще… жалкую нольпятулечку…. Пиво ожидаемо добило Василя совсем – он сидел, подперев рукой сонную голову, и с трудом врубался в Серегину болтовню. Перед глазами летали мушки. Василь то и дело пытался отгонять их от миски с арахисом, стоявшей на столе, но, взмахнув ладонью, понимал, что никаких мушек не было. Что ему звонят, он понял не сразу: забытый в кармане снятого пиджака телефон надрывался вибрацией, и лишь на третий раз Серега популярно донес ему, что слышит подозрительные звуки. Василь встрепенулся и полез отвечать – ему казалось, что в любой момент позвонят и скажут, что еще какую-то фигню он там недосдал, и придется проходить весь этот ад заново. Но на телефоне высветился знакомый номер. – Василь Петрович? *** За последние два года Высший хозяйственный суд успел стать для него родным домом. Аркадий Григорьевич, корифей внешнего управления активами, занимался ликвидацией одной крупной фирмы с иностранным капиталом, и судились часто и по всем вопросам. Но впервые с тех пор, как он полез в болото банкротных дел, он приходил туда один. Старик Богданович был один из тех, кого за последние два года Василь видел чаще, чем собственное отражение. По большинству последних процессов судьей был он. Сейчас он, говорили, занимался громким делом – банкротством фирмы опального Ройзмана, которая по бумагам Ройзману не принадлежала, но каждая собака в Украине знала, что фирма его. Богданович был язвительный эпатажный дед с гусарскими усами, и кроме усов, на его голове не росло ни волосинки. Зато были огромные лупоглазые очки – видел он погано, и даже в этих толстых окулярах подносил бумаги так близко к носу, будто определял экономическую состоятельность по запаху. Несмотря на дурацкий вид, акулой Богданович был еще той: сколько мимо него пытались пронести запутанной ерунды, а он все равно – обнаруживал и распутывал. Ходили слухи, что взятки он иногда брал, но учитывая его опыт и хитрость, никто и не надеялся его в этом уличить. Василь Богдановича побаивался – дед не стеснялся в выражениях, а в личной беседе и вовсе не видел берегов. Он до последнего думал, что старый судья его презирает, и тем неожиданнее был его личный звонок, и уж тем более – приглашение на приватную беседу. – В курсе ли вы, Василь Петрович, чем я сейчас занимаюсь? – Ну да, я новости смотрю, – поспешил ответить Василь. – Банкротством фирмы Ройзмана. – Ащщщ… – прошипел Богданович, и ехидно сморщился под усами. – Зря вам экзамен зачли, молодой человек. То, что это фирма Ройзмана – еще надо доказать. Не бегите вперед паровоза. – Простите, – Василь стушевался. Лажать перед патриархом не хотелось, но, видимо, судьба у него была такая - позориться. – Шучу, – Богданович просиял. – У нас тут образовалась некоторая… трудность. – Трудность? – Эхом повторил Василь. Ему казалось, что у Богдановича трудностей не бывает, и уж тем более таких, какие мог решить новичок вроде Голобородько. Разве что старику-судье понадобилась пересадка всех органов, и Василя он вызвал ради кровавого жертвоприношения. – Дело тут такое… щекотливое. Как вы прекрасно знаете, чтобы банкротить фирму, нужно назначить кого-то… вроде вас. Я бы предпочел, конечно, повзрослее и поопытнее… но так уж вышло, что только вы подходите. – Почему я? – Сердце Василя пропустило удар – так одновременно радостно и страшно ему сделалось. – Вспомните раздел первый Кодекса о Банкротстве. Какое главное требование к арбитражному управляющему? – Ну… громадянство України, вища юридична або економічна освіта магістерського рівня, – начал Василь, вспоминая заученный, как «Отче наш», кодекс. – Загальний стаж роботи за фахом не менше трьох років або не менше одного року після отримання відповідної вищої освіти на керівних посадах… – Да ну вас к черту. Главное требование к арбитражному управляющему – незаинтересованность. Вот вы, Василь Петрович, не заинтересованы? – Н-ни… ни капли. – Вот. Вы – свежее, не успевшее себя замазать лицо. И другими делами не заняты. А в этой стране очень сложно найти человека, который бы с Ройзманом никогда не вел никаких дел. – То есть вы хотите… чтобы банкротство его фирмы вел я? – Ну, проведите хотя бы первый этап. Разберитесь, что там да как, проанализируйте активы, определите дальнейшую процедуру… а там уже кто-нибудь да освободится, и займется этим делом всерьез. А у вас будет в досье шикарная строчка. Ройзман – это вам не палатки на рынке банкротить, это особый статус. – Да я понимаю… – согласился Василь, хотя решительно ничего не понимал. Мелкие частники – это, конечно, не так круто, но он-то думал, что его первыми самостоятельными делами будут фирмы средней руки, где, даже если он напортачит, об этом не заявят во всеуслышание по национальному телевидению. Под руководством Аркадия Григорьевича он, конечно, разбирал дела мастодонтов – но там его всегда направляли опытной рукой, и где надо – объясняли непонятное, а тут придется барахтаться одному. Да еще и болото попалось непростое, а с крокодилами. – Вопросы, может, у вас какие? – Ну… я еще не видел дела… – То есть вы готовы? – Да. То есть… у меня есть вопрос. Один. – Один, – Богданович захихикал в усы. – Ну, выкладывайте, что же это за такой у вас один вопрос. Василь пропустил мимо ушей его ехидство. – Насколько я понимаю, мой статус даст мне право анализировать любые материалы, касающиеся деятельности фирмы. Богданович усмехнулся – Да вы отличник! Если вопрос только в этом… – Нет, – решительно перебил Василь. – Мое участие во всех делах может вывести наружу многие неприглядные моменты, которые для Ройзмана в текущем положении просто губительны. Но компания подала иск именно сейчас. – И что в этом такого? – Пожал плечами судья. – Процесс по Ройзману будет долгим, а они и так, судя по представленным бумагам, слишком затянули. – А руководство, как мне известно, недавно покинуло страну, – продолжал Василь. Как и полагалось профессионалу, он следил за этим делом очень пристально, а о том, что гендиректор на пару с главбухом смылись, едва запахло паленым, раструбили все издания. – И в этой ситуации их заявление выглядит как сделка со следствием, чтобы надавить на Ройзмана. Богданович поморщился, снял свои лупоглазые очки и потер глаза пальцами. Без очков Василь видел его впервые, и казалось, что у судьи глазки совсем крошечные, как у мышки. – Даже если и так, – начал он, водрузив очки на место, – чего я наверняка знать не могу, вам-то это что меняет? – Если вдруг это поможет и он захочет сотрудничать – что в такой ситуации делать мне? И тут Богданович захохотал, громко, глухо и издевательски. Василь наконец-то понял, кому он его напоминал все это время – маскота игры «Монополия». У того тоже были огромные усы, а под предательски сползающей личиной добряка просвечивала кровожадная безжалостность. – Ройзман? Сотрудничать? – Наконец, пробормотал Богданович сквозь хохот. – А что вас так насмешило? – За все годы в суде Василь ни разу не видел, чтобы этот тип кого-то так откровенно высмеивал, и это было неприятно. Раз уж он обращался с просьбой – мог бы и проявить уважение. Судьи, особенно такие маститые, как этот, часто пользовались тем, что частным практикам вроде Василя невыгодно с ними ругаться, но опускаться до роли придворного шута в первом же самостоятельном плавании значило бы, что Богданович уже никогда не будет вести себя с ним по-человечески. – Ройзман – самовлюбленный тип, живущий по воровским понятиям. Для него сотрудничать со следствием – значит опуститься ниже плинтуса. Да я скорее в Бога уверую, чем в то, что он пойдет на сделку! – Договорились, – ответил Василь и протянул судье руку через стол. – О чем? – Ну, как. Если Ройзман пойдет на сделку – вы уверуете в Бога. Богданович смотрел на него, как на явление хвостатой кометы, но потом все же хмыкнул и руку пожал. – А чувство юмора у вас есть, молодой человек. Договорились! Если Ройзман будет сотрудничать, в Бога уверую и даже пост свой оставлю и проведу остаток жизни в праведных думах. А дело возьмете? – Возьму, – ответил Василь, довольный своим фокусом. Ему-то просто хотелось поиздеваться, а Богданович шутку оценил и даже перестал зубоскалить - видимо, проверял. *** Перед визитом в фирму Василь провел бессонную ночь за изучением дела, но не прочитал и половины: в пятом часу он все же решил, что стоит поспать, тем более, что освоить все материалы к утру он смог бы, лишь начни дня три назад, с перерывом на сон и туалет. Проснулся он после третьего будильника, с трудом вытащил себя из кровати и загнал в ледяной душ – других способов проснуться его замученное за последние годы тело уже не признавало. Этой пыткой он решал две проблемы одним махом – в крошечной квартирке на окраине Киева, которую он снимал, регулярно пропадала горячая вода, и пока другие носились с тазиками, он стоически мерз под ледяным потоком, воображая себя готовящимся к бою древнегерманским воином. На фиксированную ставку помощника он не мог позволить себе что-то большее. От прошлого дела, правда, ему перепал солидный гонорар, но его Василь, не привыкший к большим деньгам, трогать не решался – не знал, когда и какое случится его первое банкротство, а оклад на новом месте был немногим больше прежнего. Семья, конечно, заявилась к нему с готовой сметой – Светка просила на зубы, отец – на надувную лодку, мама не просила ничего, но и ее без подарка оставить было стыдно. Часть этой суммы и вовсе причиталась Ольге с Димкой – Василь, как положено разведенному отцу, исправно платил алименты. Он рассчитался со всеми, и осталось еще много, но глядя на то, как тает казавшийся таким значительным бонус, решил, что лучше отложит финансовую подушку и забудет о ней до черного дня – в конце концов, зубы когда-нибудь и ему могут понадобиться, особенно с такой-то работой. С трудом влив в себя отвратительный черный кофе – три ложки на чашку, меньше было просто бессмысленно – он влез в выглаженную с вечера рубашку и лучший костюм. Перед воротилами хотелось предстать солидным – и так наверняка уже ржут, что им назначили новичка. Добравшись до офиса, Василь сообразил, что мог бы и потратиться на хорошую одежду. Фирма занимала целый моднявый стеклянный бизнес-центр, подмигивала панорамными окнами и сходу сбивала посетителей с толку вереницей турникетов внизу. Пропуск на него, конечно же, не выписали, и Василь провел пятнадцать минут, уговаривая охранника его пропустить: тыкал под нос удостоверения, показывал постановление суда, и все без толку. Охранник явно не понимал юридического языка и принял Голобородько чуть ли не за коллектора. И лишь когда он, смилостивившись, связался с нужным этажом, совершилось чудо: турникет перед ним распахнулся и позволил войти в святыню. – Почему вы не заказали на меня пропуск? – С порога напрыгнул Василь, смерив недовольным взглядом какого-то представительного мужчину в сером костюме, который вышел встречать его в приемную. – Должно быть, секретарша забыла, – пожал плечами тот. – А вы, прежде чем биться рогом во все двери, могли бы и позвонить. Мужчина был высокий, седовласый; костюм сидел на нем ладно, будто только что из примерочной, да и сам он выглядел так, будто его только что собрали на какой-нибудь фабрике по производству возрастных красавцев и сразу поставили на поток. В присутствии таких мужчин Василь чувствовал себя неуютно, потому что попадали они, что говорится, в типаж: еще с юности, прошедшей под знаменем вседозволенных девяностых, он обнаружил в себе не поддающуюся логике тягу ко взрослым, обстоятельным типам, которые говорили спокойным, медовым голосом и были чрезвычайно уверены в себе. Таким был его преподаватель по экономическому праву, из-за которого Василь и ступил на кривую дорожку арбитражных споров. Хорошо понимая природу этой тяги, Василь, однако, не делал для ее утоления ничего, потому что за все то время, что прошло после его не удавшегося брака с Олей, ни на что отдаленно романтическое или просто плотское у него не хватало ни времени, ни в большинстве случаев и сил. Вот только зависимость от красивого образа никуда не делась, и всегда вылезала тогда, когда была меньше всего нужна. Одно только радовало – они не в какой-нибудь Скандинавии, а лучиться красотой в этом возрасте на Батькивщине было не принято, поэтому попадались такие экземпляры редко. Но метко. – Меня вы, наверное, уже знаете, – сказал Василь, усилием воли приказывая себе забыть ерунде и начать работать. – Я Василь Голобородько, назначенный Высшим хозяйственным судом арбитражный управляющий. – Чуйко, Юрий Иванович, – ответил мужчина и протянул ему руку. – Коммерческий директор этого… безобразия. – Почему же безобразия? – Удивился Василь. Коммерческие директора, на его памяти, были позитивны до зубовного скрежета, потому что вырастали из бывших продавцов, которые вообще любую беду могли обернуть в розовый фантик. – Ну а сами-то как думаете? Все ответственные сбежали, бросили дела на меня… а тут еще и вы со своим постановлением. Рукопожатие затянулось, сообразил Василь, и быстро отдернул руку, делая вид, что срочно ищет что-то важное. Важным оказалось удостоверение, которое он предъявил Чуйко. – Да ладно, верю я вам… – примирительно улыбнулся тот. – Я вообще, как оказалось, доверчивый… Из всех, кто остался, самым высокопоставленным лицом оказался Чуйко. Его должность не предполагала реальной ответственности за состояние компании, вернее – предполагала лишь наполовину: в его ведении были продажи, закупки, пиар-отдел и маркетинг. И то, как он сказал, его задача – гарантировать заключение контракта, а как компания будет выполнять по нему обязательства – это уже вопрос вне его сферы ведения. – Вы же понимаете, что теперь никаких сделок не будет? – Нахмурившись, Василь посмотрел на него исподлобья. – Понимаю, – вздохнул тот. – И слепо покоряюсь законодательству нашей Неньки. Какой-то толк в нем все же был: сбежавший Карасюк оставил на него генеральную доверенность и ключи от сейфа, в котором хранилась печать и прочие теперь причитавшиеся Василю символы власти. Ключи Чуйко отдал нехотя, словно печать ему лично была дорога, но вот в доверенности Василь никаких признаков подлога не обнаружил: выписана ровно неделю назад, и вряд ли Юрий Иванович уже успел поставить свою подпись на чем-то особенно незаконном. – А когда будет ваша команда? – Поинтересовался Чуйко, и Василь чуть не переспросил, какая команда, а потом понял: помощники теперь полагались ему, вот только он, с головой погрузившись в дело, совсем об этом забыл. – Позже, – коротко бросил он, надеясь, что Чуйко не заметит его замешательство. Тот, если и заметил, то виду не подал. Для работы ему отрядили кабинет сбежавшего гендиректора. Внутри все отдавало золоченым духом: распальцованный письменный прибор, огромный монитор, книжный шкаф с нетронутыми собраниями сочинений в красивых обложках… видно было, что обставлял дизайнер, но владелец внес пару коррективов по своему сельскому вкусу, нагрузив гламурный хай-тек картиной в золоченой раме и какими-то копеечными сувенирами, выдававшие в нем любителя футбола. Один кабинет был в полтора раза больше офиса самого Василя, а панорамные окна и вовсе делали его бесконечным, и Голобородько задумался, каково ему будет сидеть в этой роскоши: непривычно светло, непривычно тихо и непривычно комфортная температура. Он подошел к окну и взглянул на расстилающийся перед ним Киев – наверное, и Карасюк так любил смотреть, воображая себя некоронованным царем мира. – Нравится? – Усмехнулся из-за плеча Чуйко, видно, определивший, о чем Василь думает. – Красиво, – согласился Голобородько. Панорамные окна в офисе не были предметами первой необходимости, но лукавить он не мог – вид и правда открывался божественный. – Тогда я, пожалуй, оставлю вас и пойду к себе. Если что, не стесняйтесь задавать вопросы – расскажу все, что знаю. – А вы где? – Я? Над вами. – Что? – Василь резко обернулся. Фраза Чуйко прозвучала двусмысленно, нет – трехсмысленно, потому что было совсем неясно, что он имеет в виду: то ли полное превосходство в полномочиях, то ли что-то более тонкое и изысканное, что воображение Василя с радостью прикрутило его респектабельному образу. – В смысле, мой кабинет – над вашим. Поднимаетесь наверх, и…. – Я понял вас, понял, – поспешил уверить его Василь, чтобы устранить уже этот отвлекающий элемент с концами. У него была гора работы, ни одного помощника и не слишком много времени, чтобы разобраться с местным бардаком. *** Искусственные дрова потрескивали в камине, качественно поддерживая в комнате комфортную для лета температуру: Юра любил треск поленьев, а вот чрезмерную жару – нет, поэтому чудесная технология была ему в самый раз. На мягком коврике возле камина лежала, держа в руках опустевший бокал, Яна, и игриво закусывала стеклянный край, намекая, что хочет большего. Еще вина или сразу к делу – он по ее глазам не понимал; все мысли крутились вокруг сегодняшнего раздражения, которое вызвал появившийся в офисе Василь. О том, что теперь им грозит арбитражный управляющий, Юра смекнул сразу: все-таки закон он знал и понимал, как такие дела делаются. Но он не ожидал увидеть его так быстро, особенно после того, как надавил на все ройзмановские рычаги, чтобы припугнуть арбитров. Те трое, кого выдал бездушный алгоритм подбора, отказались сразу; тем, кого старик Богданович попросил лично, пришлось вежливо намекнуть, а одному даже объяснить прямым текстом по телефону его сынишки. После этого даже трубки, видя высвечивающийся на экране телефон судьи, уже никто не поднимал. Откуда взялся этот бессмертный Голобородько, Юра не знал. Но едва этот экземпляр появился на пороге, он смекнул, что мальчик зеленый и о царившей в объединении управляющих панике мог просто не догадываться. К вечеру Чуйко уже знал о нем все – молодой юрист, отличник, два года подряд работал под началом одного видного арбитражника, который сорвал большой куш и утек на пенсию. Разведен, живет в какой-то каморке у черта на рогах, и в связях, порочащих честь и достоинство, не замечен. От прошлого брака, правда, остался сын – но Юра не любил марать руки детским вопросом, тем более, что для некоторых мужчин, он знал, прицеп от бывшей был хуже кости в горле. Да и глядя на новичка, сложно было представить, что с ним будут какие-то проблемы: явился без команды, в самый первый день, наверняка не успев даже прочитать дела. Может, он и в состоянии был делать все по букве закона, но настоящий управляющий знал бы, что буква закона – последняя в алфавите. К тому же их дела запутывали опытные экономисты, и Чуйко лично приложил руку к тому, чтобы весь этот театр выглядел благородно, а у Василя не было никаких экономических знаний. Но все же этот новопреставленный к их делам бесил: ходил повсюду по-хозяйски, крутил своей стройной задницей и даже огрызался. Юра давно отвык от такого обращения: ему хамил только Ройзман, но тот вообще хамил всем, а по Голобородько было заметно, что он строг из принципа, как представитель закона к потенциальному нарушителю. Такой, виделось Юре, будет много рыть и придираться ко всем мелочам, но правды так и не отыщет: Юра смог все обстряпать так, что если не знать, куда копать, до чего-то стоящего докопаться не выйдет. На первых порах нужно было присмотреться – стремительное бегство или несчастный случай с единственным согласившимся взяться за них управляющим могли вызвать подозрения. А свой покой Юра берег, в особенности от СБУ. Тем более посмотреть было на что – мальчишка был страсть как хорош собой, даже в своем жалком пиджачишке, который брал, наверное, на размер больше. Юре такие нравились – маленькие, верткие, с характером и, он был готов поклясться, девственно узким задом. Василь не выглядел человеком, искушенным в сексе, и это давало Юре дополнительные баллы: можно было смущать его напропалую, отвлекая от поиска дыр в отчетах. Он уже попробовал, чтобы подтвердить еще в дверях налетевшее на него подозрение: пошутил двусмысленно, и мальчишка тут же заглотил наживку. Мысли о Василе привели Юру в легкое возбуждение, но сейчас перед ним лежала живая и соблазнительная Яночка, которая была ничуть не менее привлекательна. На ней было платье с вырезом от бедра, и одна лямка призывно сползла с плеча. К тому же, Юра знал, на что Яна способна: обычный ванильный секс без приправ пусть забирают себе другие. В прошлый раз она примотала его запястья к ножке дивана своими колготками и сосала член, пока он не встал на полную, а потом села на него сверху и капала Юре на грудь расплавленным воском с настоящей свечи, а не дешевого парафинового суррогата. Он вздрагивал от каждой капли, а она смеялась и продолжала, и в какой-то момент начала двигаться, лаская себя. Юра смотрел на ее крупную упругую грудь, которую так хотелось потрогать, и не мог, и от этого только распалялся – ему нравилось недоступное, и нравилось, когда Яна им помыкала. То, что он никогда бы не смог допустить в жизни, он с радостью допускал в сексе – привет психоаналитикам. Сегодня на Яне не было колготок, не было даже трусиков. Когда Юра подошел ближе, она подняла ногу и уперлась пальчиками ему в колено, словно приглашая; но он замер, мусоля свои рабочие и побочные мысли. – Эй, – с обидой окликнула его Яночка. – Ты сегодня какой-то странный. Что случилось? – Прости, – бросил Юра и, аккуратно отодвинувшись, чтобы не уронить ее ножку, сел рядом. – К нам сегодня пришел один из ваших. Будет нас инспектировать. – Наших? – Яна тут же подобралась, будто и кокетничала ни с кем только что. – Это кто же? – Голобородько. Знаешь такого? Она сощурилась, задумалась. – Припоминаю, – хмыкнула она. – Неделю как сдал экзамен. И кто ж его надоумил? – Полагаю, что Богданович. Эта скотина из юристов веревки вьет. А вы что же, своих не предупреждаете? – Ну, Юра, – ласково улыбнулась Яночка, – я уже давно никого ни о чем не предупреждаю. Мое дело – дождаться, пока кто-нибудь накосячит, а потом казнить. Яна состояла в дисциплинарной комиссии, которая разбирала косяки арбитражных управляющих, и в этом деле знала все и обо всех. У нее была хищная привычка присматриваться ко всем издалека, потому что накосячить мог любой, и держать за пазухой коллекцию чужих грехов было сподручнее, чем собирать их с уже остывшего трупа. Но даже она не могла рассказать ни черта о Голобородько – он был темной лошадкой, вернее, как виделось Юре – осликом, по незнанию тащившим на своем горбу главный крест своего цеха. – Он вообще новичок… не пойму, какого черта он в это поперся. Сидел себе юристом в трудовой инспекции, судился по копеечным делам, а потом ему это вперлось. Денег, наверное, захотел. – Господи… – если бы Юра имел такую привычку – перекрестился бы. Неопытность – еще полбеды, а вот то, что Василь видел слона большого бизнеса лишь со стороны хвостатой жопы, куда обычно пристраивались уволенные скандалисты – это совсем мрак. Будет, как все тамошние моськи, оглушительно брехать на местные порядки, и обанкротит их просто по тупости. – Ну все, котенок, – проворковала Яночка и нежно провела пальцами по его недовольному лицу. – Чего ты так завелся? Найдешь, как его послать. Юра молчал, и она игриво продолжила: – У тебя тут такая женщина лежит и очень тебя хочет, а ты надулся и думаешь о каком-то дурачке… или что, вживую он симпатичный, да? Снова на мальчиков потянуло? Яночка знала о его любви к красивым мальчикам. Нет, не так: «мальчиками» были слащавые плаксы в поисках папика, а Юре нравились молодые мужчины приблизительно Яночкиного возраста, которые сами состоялись в жизни и знали, что им нравится. Батькивщина таким не баловала – здесь мужчина, заполучивший статус, до посинения доказывал себе и всем, что он альфа-самец, штабелями укладывая в койку не возбуждавших его девиц. Но стоило выехать, например, в Италию, как на Юрину зрелую прелесть образовывался качественный спрос. С один из таких круизов, когда Чуйко взял с собой Яну, им попался знойный местный, грезивший разделить постель с представительным джентльменом и его милой спутницей, и Юра не стал отказывать себе в удовольствии. Яна нисколько не удивилась, когда Винченцо в итоге оказался между ними, да и не мудрено – юристов вроде нее удивить было сложно. – Читаешь мои мысли, – усмехнулся Юра. – Хорошенький. Не был бы таким конченным – зазвал бы его сюда. – Без меня? – Яночка хитро улыбнулась. – Захочешь – и с тобой. Но только боюсь, этот задрот ничего слаще минета в жизни не пробовал. Загнанный он какой-то… впрочем, зачем о нем, если рядом со мной такая красавица… Он потянулся к Яне и поцеловал ее в шею, а она запрокинула голову и ахнула, сцепляясь когтистыми пальчиками в его плечо.