Арбитраж

– Суд ухвалив: вимогу відхилити через істотні недоліки та назначити повторний розгляд через п'ять днів. Василь выругался вполголоса, и сказал бы тоже самое вслух, если бы за такое не штрафовали. Вымоленные Серегой у кредиторов требования он вылизал юридически, прекрасно понимая, что их будут делать на отъебись, но не учел некоторых моментов. Все-таки экономистом он не был, и отказывали им теперь именно по экономическим причинам. Серега оказался куда лучшим помощником, чем ожидалось. К звонкам он подходил нестандартно: не представляясь, он сразу уводил собеседника в нужную ему степь и пользовался тем, что тот сам вводил себя в заблуждение. Сначала Василь с ужасом слушал, как Мухин лепит по телефону всякие бредни, а потом понял – даже если разговор запишут, обвинить в мошенничестве или еще чем его будет не за что. Да, странно разговаривал, да, забыл представиться, но ведь тон и манера речи законом не регламентируются, а представляться – так он же не полицейский. В своей передачке Серега часто использовал тот же фокус: звонил беднягам, на которых указывал герой его выпуска, и раскатывал их, сыпя юридическими цитатами, а те сами себе накручивали, что имеют дело с инспектором, приставом или прокурором. В этот раз жертвы достались круче и повелись не все, но кое-кого подцепить все же удалось: только уже второе требование суд заворачивал, как кривое. – Если так пойдет дальше, мы будем в жопе из-за моей некомпетентности, – фыркнул Василь, разглядывая асфальт под ногами. Они с Мухиным волочились по тротуару в сторону офиса – хотелось хоть немного глотнуть свежего воздуха. – Ну Вась, спокуха… доработают, снова рассмотрят и все будет нормас, – радостно отвечал Серега, хотя и ему было ясно, что дело труба. Что бы там ни поменялось, Василь все равно не сможет понять, правильно оно или нет, а значит, результат будет прежним. – Нам нужен экономист, – решил Василь. – Без экономиста мы провалим все нахер. – Чуйко твой экономист. – Чуйко нельзя это показывать, – прошипел Голобородько. – И он не мой. Вот еще. Несмотря на всю их дружбу, Мухин не был посвящен в некоторые его тайны, потому что голубых облачков в своей голове Василь стеснялся, особенно после того, как этот самый лучший друг зверски издевался над ним в великую Эру Пускания Слюней на любимого препода. Спасало лишь то, что тогда он уже встречался с Олей, не то бы Серегу не сдерживало вообще ничего. Своеобразное мухинское чувство юмора не отменяло того, что слово "пидоры" он использовал вполне ругательно – и не в отношении мудаков, которые повышали счета за отопление, а в самом исконном его значении. Однако когда на студенческой пьянке бухой Василь на спор засосал Серегу у всех на глазах, тот не возражал и даже минуты две радостно тискал его задницу, пока Голобородько сам от него не отлип. Несмотря на братскую любовь к Сереге и опьянение, а может, именно из-за них, неуклюжие ласки его совсем не возбудили. Вот только наутро Мухин ничего не помнил, а Василь не решился это обсуждать, тем более повод был ерундовый. А вот почему от упоминания Юрия Ивановича волосы на затылке встали дыбом – это вопрос для детального ознакомления, и Василь предпочел оставить его на свободную минутку – то есть лет через пятьдесят. – Все они теперь твои, – гоготнул Мухин. – Ты для них теперь царь и бог. – Ага, только они демократы и атеисты, – Голобородько помнил, как расшаркивались перед Аркадием Григорьевичем, но тот сам себя мог поставить. Вроде бы сухонький дед в забавных очочках, а под его проникновенным взглядом лепетали даже лощеные дядьки с эмбиэй. – Нам бы кого-нибудь, кто понимает эту кухню, но чтобы без понтов. Ты много таких знаешь? – Вообще нет, – неожиданно серьезно сказал Мухин. – Только одну. И ты ее знаешь тоже. Василь удивленно посмотрел на Серегу, и до него дошло. – Нет… нет-нет-нет! Я не буду просить свою бывшую жену… это… – Вася, ты шо как маленький, вот правда… чтоб ты знал – она на тебя совсем не злится, хотя по-хорошему должна, потому что ты у нас отец года. Голобородько со стыдом вспомнил, как с подготовкой к экзамену умудрился забыть не одну и не две, а целых три субботы с сыном, причем перед последней божился, что не забудет, и Оля поверила и назначила на этот день важную встречу. А он, конечно же, не приехал, и Оля, не сказав ничего, отвела Димку к его родителям и после этого даже не перезвонила. – А ты-то откуда знаешь? – Он недоверчиво посмотрел на Мухина. – Да так… собираемся иногда. Пьем вино. Тебя, между прочим, обсуждаем. – Меня? – Василя аж дернуло. Понятно, Мухин – ему лишь бы найти достойного собутыльника, он выпить всегда горазд… но Оля – видимо, мало ей подружек, так она еще и Серегу приватизировала, и теперь они строят козни за его спиной. А еще лучший друг, называется. – Ну да. Ты ее очень напугал, когда забыл про Димку три раза подряд, и она пришла ко мне за советом. Потому что раньше ты никогда ничего не забывал. На это Василь не знал, что ответить. Даже после развода он старался быть внимательным отцом, да и про Олин день рождения всегда помнил, но последние полгода, что он сочетал работу на фирме и подготовку, выбили из него все живое и человеческое. – Ладно, – пробормотал он сквозь зубы. Сопротивляться было бессмысленно – уж лучше один раз обтечь от Олиных нотаций, чем завалить банкротство по такому громкому делу и обтекать всю оставшуюся жизнь. *** Лето девяносто шестого года запомнилось влажными простынями Укрзализницы и стойким запахом табака из тамбура – вся их кодла, шесть человек, ехали на каникулы в Крым. Это был первый раз, когда Василь отправился куда-то без родителей и учителей, совсем самостоятельный и почти восемнадцатилетний. Он валялся на верхней полке в линялых шортах, теребил торчавшую в ухе сережку и боялся открыть глаза, потому что их плацкартный блок заливало светом, а он только что проснулся и не был уверен, что сможет выдержать этот свет. – Слышь, Вася, – рявнул ему в ухо Серега, такой длинный, зараза, что мог достать его на верхней полке. – Просыпайся давай. Через полчаса наша остановка, а ты еще в труселях. – Да, Вася, снимай, – хохотнула Оля с нижней полки. Она уже успела причесаться, и сейчас сидела, поигрывая полупустой бутылкой выдохшейся теплой «Миранды», которую было противно пить, а выбросить жалко. – Сунем тебя медузкам, посмотрим, приклеятся ли. Мухин заржал, а Вася, делая вид, что никак не может проснуться, повернулся к нему задницей, потому что насмешка Оли его задела – они пять месяцев, как встречались, и совсем недавно первый раз переспали. Он так и не понял, понравилось ли ей, а заводить разговор на эту тему было неловко, поэтому любые шуточки на тему его причиндалов воспринимались особенно остро, будто свидетельства его мужской несостоятельности. – Не, ну серьезно, Вась, вставай, – загудел Мухин, и начал тормошить его за поясницу. Пришлось снова «проснуться» и сползти вниз, где все уже сидели одетые и радостно пялились на заспанного Голобородько. Жутко хотелось пить, но из воды осталась только убогая «Миранда», поэтому Василь решительно двинулся умываться – все-таки его шорты, как бы они не насмехались, были действительно шортами, и под ними были вполне обычные труселя. Крымский берег встретил их почти нежно: там жила Скориковская бабушка, которая готова была приютить их на две недели, если они будут помогать по хозяйству. Василь отнесся к этому вопросу серьезно, все выспрашивал Ваньку, а какого рода потребуется помощь; но тот лишь отмахивался и говорил, что его бабуля всегда его просит, а в итоге он валяется на пляже кверху пузом и ничего не делает. Дел действительно было мало. Самыми стоящими из них оказались починка навеса, который Скорик уже третий год игнорировал – но Вася быстро снарядил банду, и они управились за полдня, – и игра с бабушкой в нарды. Василь никогда прежде в нарды не играл, но Мария Степановна живо его обучила, и он – вопреки насмешкам друзей, выдразнивавших его дедовские увлечения – каждый вечер играл с ней по две партии. Василя всегда любили бабушки – видимо, из-за того, что он всю жизнь безумно любил свою собственную, – да и бездельничать по две недели он, как выяснилось, не привык. Досуг в Крыму был скромный – дешевое вино, дискотеки с кипучей иностранной попсой и бесконечно прекрасное море, в котором можно было плескаться до посинения, а потом, босыми ступнями ступая по замусоренному берегу, возвращаться на расстеленное полотенце, толкать развалившегося Мухина или аккуратно пристраиваться с краешку рядом с Олей. Василь не знал, как следует себя вести с девушкой в толпе пацанов: вроде бы и нужно было всячески демонстрировать, что она – его женщина, лезть целоваться и трогать за опаленное солнцем бедро, а вроде и было неловко, потому что остальные-то были одни и тут же начинали кривляться, мол, заплывите за буйки и там потрахайтесь. Секса у них в Крыму не выходило – просто негде было уединиться, в любой дыре за ними наблюдали четыре пары глаз. Изголодавшийся по любви, Василь как-то вечером пошел высматривать укромный пляж, за скалами, в бухточках, чтобы привести туда Олю и, устроив немного романтики, наконец-то удовлетвориться. А чтобы наверняка ничего не пропустить, он одолжил у не чаявшей в нем души Марии Степановны бинокль: с ним было как-то сподручнее попутно любоваться на виды, потому что такая крымская красота открывалась ему впервые. Крошечный пятачок песка, уходящий в морские волны, он увидел издали – под его ногами крепли увесистые скалы, но там, внизу, таилось вознаграждение для всех смельчаков, которые бы решились эти скалы преодолеть: милый пляжик, пустой и не видный почти отовсюду, кроме маленького промежутка, с которого Василь его и углядел. Остановившись, он принялся вглядываться, прикидывая, насколько это место ему подходит. И тут невинную пустоту пляжа нарушили двое: неслышно подплыв на лодке, они пришвартовались, накинув петлю на камень, и выбрались на берег. Василь приставил к глазам бинокль: две безликих фигуры резко приблизились и оказались двумя мужчинами, вернее, пацанами, чуть, может быть, старше его самого. Они оба были в плавках, стройные и загорелые: один чуть выше и шире в плечах, с выгоревшими светлыми кудрями, большегубый и ясноглазый; второй лишь немного ниже, темненький, чуть раскосый, словно во второе колено его рода затесалась татарская красавица. Василь не мог знать, зачем они приехали, но грудь резануло предвкушением чего-то необычного, и он уселся на песок, подбирая под себя ноги, чтобы смотрелось лучше. Мальчишки сначала оглядывались, словно почуяв, что за ними следят, но очень быстро успокоились; блондинчик вытащил из лодки огромный брезент и расстелил его на песке, и они оба уселись на него по-турецки, отчего-то слишком близко, лицом друг к другу. То, что произошло дальше, Василь мог предвидеть, зная их вдруг ставший всему доступным мир. Но он не предвидел. Поэтому когда мальчишки начали целоваться, зарываясь друг другу пальцами в волосы, он до дрожи в запястьях сжал бинокль и пригнулся к земле, больше всего на свете желая не отвлекаться от своего представления. Большегубый отстранился первым, и надавил другому на грудь. Тот послушно упал на спину и развел колени, позволяя стащить с себя плавки. В бинокль было видно, как показался толстый короткий член с темной головкой, и Василь понял, как ему горячо – гораздо горячее, чем было бы от песка, валяйся он на пузе. По всем законам ему полагалось бы бросить бинокль и пойти поискать другой пляж, не оскверненный мужеложцами, но оторваться он не мог: хотелось смотреть и смотреть, а когда блондинчик нагнулся между расставленных ног, и вид члена исчез за его светлыми лохмами, Василь безошибочно понял, что происходит. Голова двигалась, скрывая все самое интересно, но все и так было ясно – парень сосал член и от души старался, потому что загорелое лицо другого то морщилось, то искажалось совсем нелепой гримасой, в которой читалось удовольствие. Василь наблюдал за действом, приоткрыв рот, и почти чувствовал, как заветная сладкая тяжесть ложится на его собственный язык. Тот чувак, что морщился сейчас от удовольствия, вовсе не был каким-то особенно красивым, но Василю отчего-то безумно захотелось побыть на месте блондинчика: стоять на коленях и брать в рот, и желательно – чтобы кто-нибудь видел, как он это делает. Абсолютно бездумная, иррациональная чушь, но сейчас Василю было не до логики – его собственный член встал, а все мысли сбились в узкий эмоциональный промежуток между похотью и завистью. Неожиданно блондинчик поднялся, присел на пятки и с чем-то завозился; второй смотрел на него, приподнявшись на локтях, а потом, будто по команде, перекатился на четвереньки. Большегубый положил ему руку на задницу и снова закрыл весь обзор своей спиной, но и тут не требовалось даже субтитров. После недолгой возни парень поднялся, на секунду замер и медленно, тягуче подался вперед. Он проталкивал свой член в зад второму, тот выгибался кошкой, а сам Василь в этот момент совсем уперся локтями в песок и, сам не понимая, выпятил задницу, будто теперь воображая себя тем, кого трахают. Парень двигался размашисто и быстро, а Василь ерзал на своем месте, не решаясь пошарить в шортах, хотя его собственный член уже тек от желания. Мальчишка внизу что-то говорил, но ветер уносил его слова в море, а читать по губам Василь не умел; но воображение дорисовало, что он просит крепче и жестче – совсем так, как Василь бы, окажись на его месте, просил сам. От мысли, что кто-нибудь мог засадить ему на пустынном крымском пляжике, вот так, на куске брезента, Василь потерял самообладание – откинув бинокль, он перевернулся на спину, и совсем не задумываясь, что даже здесь, посреди одинокого утеса, его может кто-то увидеть, он сплюнул на ладонь и засунул руку в шорты. С трудом пробравшись дрожащими пальцами под трусы, он наконец-то сжал член и принялся быстро двигать рукой, представляя, как его грубо долбят в задницу. Из воображения исчез уже и пляж, и эти двое, а человек, возвышавшийся за спиной, приобретал черты взрослого, сильного мужчины. В последнюю секунду Василь успел перевернуться, чтобы спустить в песок, и долго сидел на коленях, приходя в себя. Очухавшись, он стыдливо закопал все следы своего безобразия и поскорее убрался прочь, надеясь, что в действительности за ним никто не наблюдал. О близости с Олей после этого он и думать не мог дня, должно быть, два – а потом юность снова победила, и наконец он придумал уединиться с ней в бабушкином сарае, где так удачно оказался старый матрас. Перед тем, как взять свое, Василь опустился перед ней на колени и долго, с наслаждением, вылизывал ее лоно, покорно направляясь туда, куда она ему указывала. После этого она дала ему дважды, а потом, когда они, разморенные, тискались на драном матрасе, призналась, что их первый раз ее очень огорчил, и она страшно на него злилась, но после сегодняшнего готова прожить с ним всю оставшуюся жизнь. *** Оля кинула сумку на стул и села вполоборота, словно показывая, что она здесь ненадолго. Тут же подлетевший официант поставил перед ней кофе – капуччино, обезжиренный, с корицей в виде сердечка на пенке и кубиком тростникового сахара на блюдце. Она удивленно подняла брови, а Василь улыбнулся – кое-что он, несмотря на все свои заморочки, помнил. – Подлизываешься, значит, – скорее довольно, чем сердито констатировала она и засунула в рот кубик сахара. На миг Василю показалось, что она закатила глаза от удовольствия. Вечно диетствующая Ольга принципиально не ела сладкого, и только этот маленький кубик себе позволяла, потому что вычитала когда-то давно, что тростниковый сахар полезнее белого. – Подлизываюсь, – признался Василь. – Я перед тобой очень виноват. – Еще бы, – Оля закатила глаза. – Только если ты решил извиниться, извиняйся перед Димкой. Я-то девочка взрослая, а вот он в будущем не раз вспомнит, как любимый папочка про него забыл. – Оля, ну хватит, – взмолился Василь. И без ее нотаций он с самого развода чувствовал себя подонком, а после этих эпизодов и вовсе готов был провалиться сквозь землю. – Я обязательно заглажу свою вину перед Димкой, только… мне нужна твоя помощь. Оля зыркнула на него по-злому, но все-таки примирительно ответила: – Ну давай. Я слушаю. Он начал издалека. Сначала его речь звучала как оправдание, и Оля смотрела скептически, но когда он перешел к экономическим вопросам, она хлопнула ладонью по столу. – Нет! Даже не начинай. Я знаю, о чем ты собираешься просить. – Я хотел, чтобы ты стала моим помощником. Чтобы проверить экономические вопросы там, где я плаваю. – Нет, Голобородько. Нет и нет. Ты, конечно, безумно талантлив, еще больше – упорен, но у меня нет времени на твои интриги. – Ну Оля… – Что - Оля? Я веду отчетность по трем фирмам, еще в одной консультирую по НДС, а еще у меня, в отличие от некоторых, нет возможности забить на воспитание сына и ночевать в офисе. И кроме того, у меня личная жизнь!.. Василь на секунду заколебался. Он помнил Олю перспективным финансистом. Она закончила институт с красным дипломом и к двадцати семи почти дослужилась до поста финансового директора в одной средней руки фирме, но новость о долгожданном повышении пришлась на одну неделю с положительным тестом на беременность, и она, не без Васиных подначиваний, выбрала семью. Сейчас никто из них не сожалел о рождении Димки, но тогда, в первые самые тяжелые годы, их жизнь трещала по швам: прокормить семью на зарплату бюджетника и жалкие декретные было чем-то из области ядерной физики, а из-за бессонных ночей они огрызались друг на друга, пока не расплевались в конец. Из-за этого Василь чувствовал себя предателем: он лишил Олю карьерных устремлений ради семьи, с семьей тоже надул, а теперь еще и пытается отобрать у нее ту мало-мальски приличную жизнь, которую она выстроила на руинах прежней. – Я умоляю тебя, Оля… – Да хоть на колени встань. Терять ему было уже нечего. Василь сам не понял, как сорвался с места и бухнулся на колени перед Олей, и схватил ее за руку, словно нищий, просящий подаяния. – Оля, я тебя прошу. Хотя бы посмотри кредитные требования. И проси что хочешь. Публика в кафе начала с любопытством на них озираться – все-таки это было жутко похоже на сладкую киношную сцену, где без памяти влюбленный дурак делает предложение; но то, о чем умолял Василь, было куда честнее и беспроблемнее просьбы руки и сердца. И была хотя бы минимальная вероятность, что Оля согласится. – Прекрати этот цирк, Голобородько… – фыркнула она, но задумалась. – Что хочешь, говоришь… ладно. Я проверю твои бумажки, а ты в июле заберешь к себе Димку на неделю. Мне нужно будет уехать. – Оля… – Не к родителям. К себе. Он и так ревнует меня к моему новому мужчине, поэтому я ему скажу, что ты сам попросил, ясно? Потому что хочешь провести время с сыном. Василь не знал, как он будет выполнять это поручение, но до июля была целая жизнь; к тому моменту, он полагал, он уже успеет разобраться с местными заморочками и перестанет даже ночью думать о работе. Да и велика была вероятность, что к июлю он доведёт свое дело до следующего этапа, где суд может назначить нового арбитражного управляющего. – Договорились, – решительно бросил он и вскочил на ноги. – Оленька, ты не поверишь, как ты меня спасла… В ответ Оля только хмыкнула и полезла за мобильными телефоном. Она знала Голобородько куда лучше него самого, и прекрасно понимала, что согласилась на очередную дикую авантюру. *** Чуйко элегантным жестом отодвинул стул и сел напротив своего сегодняшнего визави. Судья Коваленко поднял глаза и мигом подобрался, оторвался от трапезы и подтер салфеткой бородку. Юра ничего не говорил, лишь выжидающе смотрел на сидящего перед ним человека. – Юрий Иванович… – наконец, начал Коваленко. – Рад вас видеть… – Правда? – Спросил Чуйко с насмешкой. Коваленко он знал как облупленного, его интеллигентным видом было не обмануть: еще в пору младой Незалежности он, финансовый директор Запорожстали, лично, за собственные средства выкупил из паршивого дельца о нетрезвом вождении все свидетельства, указывающие на непутевого сынка главы Администрации – тогда даже и не думал, что так пригодится. Потерявшиеся улики, как и любой компромат, Юра хранил у сердца, и последние дни оно слишком сильно билось, потому что его протеже безбожно косячил. – Конечно… у нас ведь, наверное, есть вопросы… которые надо обсудить… – А вы правы, Иван Николаевич. Мне нравится ваш трезвый взгляд на вещи, – Юра не упускал возможности напомнить судье, кому и чем он обязан, чтобы не вздумал чудить. – Тогда, я думаю, вы уже подумали над объяснением того, что господарьский суд принял требование от одного из наших кредиторов. – Я… они принесли исправления… – Исправления? – Недоверчиво произнес Юра. – Во-первых, я с трудом могу представить, чтобы вундеркинд, который сейчас трясет из нас душу, внезапно смог подкорректировать требования так, чтобы они выглядели обоснованными. А во-вторых, даже если наши партнеры по глупости своей согласились на его исправления, какого черта вы, Иван Николаевич, все это в таком виде приняли? Коваленко залепетал что-то про законные основания, но Юра его перебил: – Скажите мне, Иван Николаевич… а вы давно заглядывали в собственное удостоверение? – Ну… недавно. – И что же там написано? – Судья Высшего хозяйственного суда Украины… – А какие у вас, Иван Николаевич, человека, совершившего пьяный наезд со смертельным исходом, есть законные основания занимать должность, которая требует чистой от подобного дерьма репутации? Коваленко притих, но Юре это не понравилось. Он сидел и смотрел на судью до тех пор, пока пауза не встала тому поперек горла. – Это все Богданович… он лично курирует все процессы… – Ой ли? Богданович, насколько помню, такой же судья, как и вы. По какому праву он вмешивается в ваши дела? – И девка еще эта… – Какая девка? – Юра встрепенулся. – Ну… помощница вашего арбитра. Блондиночка. Очень хваткая оказалась, у меня квалификации не хватило спорить… Юра заскрипел зубами, потому что больше чужих косяков он ненавидел собственные. За Василем он поглядывал изредка, потому что своих дел было невпроворот, и больше указывал, какие ему расставлять подножки. Мальчик выглядел смирно, каждый день приходил на рабочее место и пялился в компьютер, и тем неожиданнее была новость, что одно требование им все-таки удалось протащить через недотеп-партнеров. Юра диву давался, как люди, умудрявшиеся заключать такие жирные контракты и мастерски уходить от налогов, становились сущими детьми, когда думали, что он все контролирует. Когда Василек кинулся собирать требования, Юра дал отмашку ему подыграть, но составить их побестолковее, чтобы он пару раз опозорился в суде и совсем сбился с панталыку. Но Василь, оказалось, не просто вычитал всю юридическую часть и заставил внести необходимые изменения (причем, видимо, так крепко стоял над душой, что победил даже никогда не ломавшуюся корпоративную бюрократию), но и раздобыл где-то экономиста, который проверил то, что не мог он сам. А главное – выглядел так мирно да невинно, что все это шапито проплыло мимо Юры, и он не успел затормозить варящий горшочек: не получив команды отбой, верные ему вассалы подыгрывали Василю до последнего. А теперь еще и Коваленко, которому строго-настрого было велено не пропускать ни одного кредитного требования, сдулся перед какой-то соской. Профессионалы, блять. – Рассказывай, – велел он, но Коваленко не выдал ничего вразумительного: женщина лет тридцати пяти, зовут Ольга Мищенко, а больше не знает ничего. Поразило его, видите ли, что помощник управляющего вообще влез в требования, да не как обычно – опротестовать, а поддержать со всем усердием. Уходя, Юра мстительно заказал графин водки третьему столику, чтобы подразнить вынужденного трезвенника. С того эпизода в Запорожье судья был в завязке, но судя по объему талии, который у совсем не старого еще Коваленки зашкаливал, давалось это ему большим трудом. Юра был зол, как черт – хотелось забежать в кабинет к Василю и устроить истерику, словно нелюбимая жена мужу-изменнику – мол, ну и где ты прячешь эту сучку? Но он знал, что так ничего хорошего не выйдет. Требовалось сначала успокоиться, а потом уже говорить, и не в лоб, а окольными путями, предлагать дружбу. Заехав на подземную стоянку, Юра занял свое парковочное место, выключил зажигание и вздохнул. Давненько он так не нервничал, потому что и не проебывался давно – все-таки опыт, сын ошибок трудных… он открыл бардачок и вытащил сигареты. Курил он редко, потому что с недавних пор мелькать с сигаретой стало непрестижно, но на случай вселенского пиздеца у него с собой всегда была пачка. Затянувшись, он откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Машина вся провоняет – но пускай, никого лишнего он катать все равно не собирался. Костюм тоже, и волосы… но курить хотелось больше, чем думать о будущем. Смакуя дым, он попытался представить Яночку – была бы она сейчас здесь, мигом нашла бы, как его успокоить… Но вместо Яночки представился Василь. В своем дешевом костюмчике, с закинутым на плечо галстуком, он склонялся с соседнего сидения и брал в рот Юрин член. Он пытался взять целиком и давился, а Юра настойчиво прижимал его голову к паху, не давая отстраниться и отдышаться. – Соси, сучка… – прошипел он сквозь зубы, будто Голобородько был здесь по-настоящему. Хотелось унизить этого недоумка, кончить ему в рот, на лицо, на дебильную беленькую рубашку – или нет, лучше на темную, на ней будет заметнее – а потом следить, как он пытается утереться, смотреть в его влажные глаза и брезгливо застегиваться, будто только что поимел подобранную на дороге шлюшку. А после выкинуть его из тачки к чертовой матери, прямо за шкирку, чтобы упал на четвереньки и на прощание показал свой сочный мальчишечий зад… От фантазий Юра забыл про сигарету, и натлевший пепел столбиком упал на брюки. Матерясь, Чуйко открыл дверь, чтобы не стряхивать на коврики, но смахнул неуклюже, и по штанам расползлось неприятное сероватое пятно. Вот она, instant karma, – пронеслось в голове с усмешкой, пока он изо всех сил тер ткань, чтобы выбить из нее пепельные разводы. – Ненавижу, – выпалил он, обращаясь непонятно к кому – то ли к пеплу, то ли к Василю, то ли к его таинственной наперснице. Кое-как собравшись с мыслями, он поднялся в офис, и хотел для начала зайти к себе – смешно, но в ящике стола у него лежала антистресс-игрушка, жалкая розовая резиновая собака, и еще смешнее, что помогала, – но двери лифта открылись на директорском этаже, и перед Юрой предстала какая-то серьёзная блондинка. – Вверх? – С досадой спросила она, и Юра ослепительно ей улыбнулся. – Лифт – да. А я уже приехал. Оставляя девицу за спиной, Юра пошел по коридору прямо в логово своего беса – Василь, как всегда, восседал за столом, уткнувшись носом в какие-то бумаги. «Господи, он же ни черта не видит», – подумалось Юре. Он сразу заметил, что мальчишка подслеповат, и причина, по которой он не носил очки, в числе прочих его занимала – во-первых, в них лучше видно, а во-вторых, с его наивно-детским лицом какой-то атрибут возраста не помешал бы. Многие в его положении отращивали бородку, но с ней, вдруг подумалось Юре, этот придурок даже в костюме бы смотрелся как археолог. – Добрый день, Василь Петрович, – радостно объявил он, заходя в кабинет. – Пришел справиться, как дела у нашей компании. – Все неплохо, – отозвался Голобородько, не поднимая головы. – Встретил у лифта красивую женщину… это ваша Ольга, да? Тут Василь встрепенулся и поднял глаза. На долю секунды – все-таки было у мальчишки самообладание юриста – Юра поймал на его лице испуганное выражение, и оно ему польстило. – Ну она не моя… – пробормотал он задумчиво. – А откуда вы знаете про Ольгу? – Птичка напела, – ответил Чуйко и уселся на посетительский стул. Он чувствовал себя будто на аудиенции, потому что Голобородько внаглую пялился в свои листки, помечая что-то ручкой. – Неловко как-то вышло… я понимаю, Василь Петрович, что главный сейчас здесь – вы, но вы хотя бы предупреждайте, когда приводите еще каких-то людей… все-таки у нас здесь коммерческая тайна и личные данные… – А почему я должен перед вами отчитываться? – Сухо спросил он. – Вы всего лишь коммерческий директор. Юра чуть не крякнул от такого пассажа. «Всего лишь», это же надо так вывернуть! Впрочем, Васильково презрение было ему на руку: нельзя было, чтобы он знал, как далеко простираются полномочия незаметного Юрия Ивановича. – Я не прошу отчитываться… я прошу предупреждать, – вкрадчиво заговорил он. – Вы ведь понимаете разницу? Василь оторвался от своих бумажек, посмотрел прямо на него – боже мой, до чего же у него было усталое лицо, бессонные мешки под глазами, и взгляд мутный, будто опиумный – и произнес: – Да. Отчитываться – это докладывать по факту. Предупреждать – это заранее объявлять о намерении. Его, такого дотошного и, несмотря на состояние, понятливого, хотелось придушить. Интересно, каков же он был, когда выспится, если даже на грани бессонного обморока так запросто раскрывал Юрины фигуры речи. – Я это вижу по-другому, – не сдался Чуйко. – Отчитываться – это обязательство. Предупреждение – это услуга. – И прежде, чем Василь раскрыл рот, продолжил: – Мне и без того не просто. Я вынужден контролировать то, к чему раньше не имел отношения. Мне нужно успокаивать сотрудников, потому что они волнуются за свою судьбу. Недавно на моем плече три часа рыдала Анна Михайловна, потому что вы дали ей задание упорядочить таблицу кредиторов, она увидела суммы, которые мы задолжали, и чуть не сошла с ума – думала, мы теперь все пойдем по миру… вот скажите, зачем вы мучаете бедную девочку? Зачем посадили ее вручную делать то, что можно выгрузить из программы за минуту? С едва сдерживаемым удовольствием Юра наблюдал, как старания Голобородько над текстом превращаются в показуху. Тот перестал бегать глазами по строкам и сосредоточенно глядел в одну точку, и было понятно, что ни черта он не читает, а слушает. Как бы Василь не прятался за маской берсерка, вооруженного кодексом, кое-что Юра понимал и в людях, и в статистике. На плохо оплачиваемых местах юристов из трудовой инспекции сидят либо великовозрастные тетушки, главным рабочим бонусом считающие чай в конфетами в любое время суток, либо совсем уж конченные остолопы, которым не прыгнуть выше головы. Молодой и способный парень, с отличием выпустившийся с юрфака, мог попасть в это болото лишь по одной причине – он был правдоискателем. Отважный Дон Кихот, сражавшийся с ветряными мельницами крупного бизнеса, он защищал слабых и угнетенных, пока, видимо, нищета не доконала – поэтому-то он и пошел в арбитры. А если так, то остался он, видимо, таким же любителем пролетариата, и намек на то, что теперь мерзкий босс – он сам, его очень задел. – Встречный вопрос, – наконец, произнес Голобородько, все еще притворяясь, что читает. – А зачем вы, в смысле компания, вместо того, чтобы выгрузить все таблицей и за минуту, принесли мне двадцать страниц сплошного текста? Юра хмыкнул, издалека подходя к ответу, но высказаться Василь ему не дал. – И если Анна Михайловна, как вы говорите, так страдала над этим заданием, почему же она не сделала выгрузку? Или секретарь генерального директора, работая в этой компании не первый год, не умеет пользоваться корпоративной базой? Шах и мат. А Юра опять его недооценил – видимо, чтобы носить в себе такую тяжелую совесть, нужно накачать умение отбиваться. Василек мастерски возвращал ему вопросы, не давая себя в обиду. На секунду Чуйко даже задумался, как было бы здорово иметь его союзником, а не противником, но мечты оставались мечтами. В реальности попытки что-либо выяснить или хотя бы сбить управляющего с толку результатов не дали. Юра ушел от него злой, но с каким-то странным облегчением, будто прежде ему размышлять на полную не позволяла совесть, а теперь Василь своим поведением дал ему карт-бланш. Прежде, чем он дошел до кабинета, в голове уже созрела идея, которая казалось настолько очевидной, что поражало, как она не появилась раньше.