Арбитраж

Оля с блаженным лицом сидела на лавочке, бездумно поигрывая недопитой бутылкой минералки. – Ты же понимаешь, Голобородько, что я отбила тебе семерых? Семерых! – Оленька, да ты… просто сокровище! – Василь, в отличие от нее, спокойно сидеть не мог – ему хотелось прыгать от счастья, потому что с семью кредитными требованиями из их дела вполне могло что-то получиться. Старик Богданович подмигнул ему после заседания – мол, хорошо идете, можно будет прижать к ногтю этих нелегалов. Даже не участвуя в качестве судьи, Богданович частенько приходил и терся у двери, принимая самый растерянный вид, будто чтобы в случае чего объявить, что заблудился. – Оля, да ты просто… мозг! – Прогудел сидящий рядом Мухин. Он исправно посещал все заседания, видимо, надеясь набраться необходимых умных словечек, чтобы потом козырять ими у себя на канале. Серега, конечно, тоже помогал, но больше морально – в смысле, когда нужно было морально давить, – а вот Олины бесценные знания и уверенность вынесли их на какую-то новую орбиту. – Тебе просто повезло, Голобородько, что ты пришел в мае, а не в апреле. Черта с два я бы с тобой связалась, если бы сейчас была квартальная отчетность. – Мищенко, да тебе цены нет! Где же ты раньше была? Взяли бы тебя с Аркадием Григорьевичем в команду, получила бы потом свой миллион и горя бы не знала. – А здесь я когда свой миллион получу? – С азартом спросила она, по-капитански приложив руку к козырьку, прикрываясь от солнца. – А здесь, Оленька, будет не миллион… тут, судя по цене всех активов, миллионов сто… – Да не гони, – выпучился Мухин. – Сто миллионов? – Ну, это на троих, – смущенно ответил Василь. Он вообще с трудом представлял себе такие деньги. Пока они были только цифрами в отчетах, количество нулей его совершенно не трогало, но как только речь заходила о том, чтобы самому обладать чем-то подобным, ему становилось жутко. Единственное, на что он придумал отложить – это Димке на учебу, но учитывая, сколько всего может поменяться за десять лет, подумал перевести все в доллары, и, конечно же, ничего не сделал. – Все равно круто… – произнес Серега мечтательно. Он не бедствовал, в эпоху жирных гонораров даже купил себе хорошую квартиру, но сейчас его физиономия как-то приелась, и в последние два года его стали приглашать все реже. Учитывая Серегину тягу к красивой жизни, можно было представить, как ему эти тридцать с лишним миллионов были нужны. Куда больше, чем Василю, который всю свою жизнь оценивал в куда меньшую сумму. – А мне сколько из них причитается? – С подозрением спросила Оля, и Василь удивленно на нее посмотрел. – Ну, как… треть. Я же прописал в договоре… – Серьезно? Вот за этот детский сад – тридцать миллионов? Василь уставился на нее, пытаясь сообразить, что не так. – Прости, Оля, но я не могу дать больше… – Да ты смеешься, что ли, Голобородько, – выпалила она, но нервно захихикала сама. – Я пришла и помогла неделю, а ты за это готов отстегнуть мне треть своего гонорара? Ты головой не повредился, родной мой? Солнышко, может, напекло? – Ты хочешь сказать, что это много? – Это дофига, Вася! И будь на моем месте кто, чуть хуже знакомый с твоей идиотской привычкой собой жертвовать, взял бы деньги и убежал. Но я не могу. Меня совесть замучит. – А что ты предлагаешь? Оля задумалась. Василь думал, что она, помолчав, назовет сумму, но вместо этого она заявила: – Знаешь, Голобородько… я, наверное, такая же дура, как и ты, и даже похуже, раз ты в очередной раз затягиваешь меня в какую-то фигню, но мне сейчас хочется посмотреть все твои бумаги. Потому что с твоей наивностью вполне возможно, что ты после всех стараний окажешься с голым задом, потому что продавать себя совершенно не умеешь. – Это как это… – начал было возмущаться Василь, но она прервала его безапелляционно: – А вот так. Не знаю, как в тебе совмещаются такие мозги и такая дурость, но смирись с тем, что кто-то всегда должен считать за тебя твои деньги. – Ну, ладно… – стушевавшись, Василь согласился. В конце концов, Оле он доверял как себе, а ее финансовому чутью – куда больше, чем своему собственному. *** В Яночкиной квартире они встречались редко – она вообще не слишком любила подпускать Юру к своей жизни, ограничиваясь только стукачеством и сексом. Клименко была из тех женщин, что одним существованием отрицали любую женскую слабость и жили, как Джеймс Бонд, чередуя служебные подвиги с головокружительными интрижками и перерывом на мартини. У того, кто посмел бы намекнуть Яночке о мифическом женском предназначении, должны были быть стальные яйца и дубовые мозги. Юра до сих пор помнил скандал десятилетней давности, когда ей, еще совсем молоденькой и тогда ведущей свое первое громкое дело, какой-то остолоп, числившийся депутатом от коммунистов, публично заявил, что место женщины на кухне. Дело закончилось судебным иском, который Яночка выиграла, и громкой сатисфакцией в прессе – после чего Яна несколько лет довольно много светилась на публике именно по делам рабочим, а о суде с депутатом помалкивала. Как она потом объяснила Юре, этот скандал подпортил репутацию прежде всего ей – на нее смотрели как на оголтелую феминистку, а это здорово охлаждало отношения в среде, где главным способом рабочей коммуникации до сих пор считался флирт. Но именно сейчас Юре нужно было отвлечься. Яночкина квартира была в два раза меньше его собственного киевского жилища – все-таки по сравнению с ним она была голодранкой, – но устроена изысканно, во многом напоминая свою хозяйку. Все было разделено по зонам: рабочий кабинет с первоклассной техникой, спальня с необъятной кроватью и модная нынче кухня-гостиная с барной стойкой. Сегодня Яна работала дома, поэтому она вышла к Юре совсем простая и не накрашенная, но это ничуть не умаляло ее природной стати – даже в домашних штанах и длинной футболке она выглядела, как валькирия, только утомленная после долгого боя. Юра никогда не рискнул бы заявиться к ней без предупреждения – и раз Яночка предпочла явиться ему в домашнем, он не возражал. – Что, достал он тебя, да? – Хмыкнула она, блуждая между стойкой и холодильником. В дневное время она литрами глушила безалкогольный мохито, и Юре предложила тоже. – Да бесит, – по-простому ответил Юра, зная, что она оценит. – Он обдурил всех наших, протащил семь требований и теперь устраивает нам… небо с овчинку. Откуда только взялся, придурок… – И ты сейчас, наверное, думаешь, что с ним можно сделать, – улыбнулась Яна, протягивая ему стакан. – Вот только умоляю, не надо психотерапии… – Не мой профиль, – хмыкнула она. – Я больше по юридическим мерам воздействия. – И что же ты предлагаешь? – Ну, по закону отстранить его могут в двух случаях – если на него заведут уголовку, либо в случае решения дисциплинарной комиссии. Уголовка – это просто, но подозрительно. С дисциплинаркой придется заморочиться, но… – Яна мечтательно улыбнулась. Несмотря на ее хваткий предпринимательский ум, в Клименко погибла гениальная бюрократка, потому что страсть надзирать и наказывать цвела в ней, как эдемская растительность, и каждое дисциплинарное разбирательство доставляло ей едва ли не эротическое удовольствие. А уж убить одним ударом двух зайцев и вовсе было каким-то ее персональным праздником. – И за что же нынче можно стать плохим мальчиком? – Усмехнулся Юра. Восторженный вид Яны, размышляющей над тем, как устранить их общую неприятность, очаровывал. – А вот здесь все в твоих руках. Любое доказательство нечестной игры. Допуск к вашим делам не прописанного в бумагах человека. Хотя нет, это ерунда… а вот если доказать, у него есть с кем-то из вас тайный сговор… – Сговор? – Двойной интерес. Мы, Юра, как психологи – никаких двойственных отношений с клиентом. Так же и тут - докажи, что Василь с вами повязан, и дисциплинарная комиссия сожрет его вместе с галстуком. А если еще и господарский суд за него возьмется… Богданович – мужик мстительный. Могут потом и уголовку добавить, но уже по экономической. Юра заколебался. Перспектива отвадить Василя от своей вотчины была прекрасно, но вот уголовное дело… почему-то примерить на Голобородько личину обвиняемого никак не выходило. Вернее, сиделец за правду из него вышел бы роскошный, безвинно оболганный, пострадавший за убеждения… все они такие. Но при мысли об этом Юра испытал что-то похожее на жалость. Удивительно дело: вроде и не был он никогда сердобольным, один раз даже инициировал заказное убийство (о чем знал лишь Ройзман и потому приходилось терпеть его выверты), но именно об Василька его четкая концептуальная схема ломалась. Видимо, не достал он еще настолько, чтобы так наказывать, подумал Юра и на этом остановился, потому что второй вариант был совсем паршивый и ломал все его представления о мироустройство. Ну правда, не мог он, Юрий Иванович Чуйко, проникнуться к этому придурку простой человеческой симпатией. – С уголовкой подождем, – задумчиво проговорил Юра. – Все-таки и впрямь – слишком подозрительно… а вот дисциплинарку устроим. – Но смотри, – предупредила Яна, – выглядеть должно натурально. В то, что он у вас насквозь купленный, никто не поверит. – Не волнуйся, моя сладкая, никто не совершенен, – ответил Чуйко, подбираясь поближе к Яночке, чтобы поймать ее в объятия. – Даже у нашего тимуровца найдутся грешки. А мы их выявим и… обнародуем. Он поцеловал Яну в лоб, и та, прикрыв глаза, подалась навстречу. *** Кривицкий стоял перед Юрой, ожидая, пока тот ознакомится с папкой. Как и все капиталисты, в некоторых делах Юра больше доверял бюджетным учреждениям – там, где своя служба безопасности лажала, на выручку всегда приходили купленные люди из государственной. Василь, как назло, оказался почти херувимом. Ни одного противоправного поступка, даже намека – он, похоже, даже в школе не списывал. Круглый отличник, красный диплом – ну, это Юра и без него знал, десять лет безупречной службы на благо родины в госструктурах и неожиданный карьерный поворот, в котором тоже не было никаких грешков. Родители – обычные работяги, сестра и племянница, не такие святые, но в целом ничего дельного, ничего, за что наметанному взгляду можно было бы уцепиться. Единственное, что резануло по глазам и напомнило Юре, что он забылся – имя бывшей жены: Ольга Юрьевна Мищенко. Значит, эта баба приходилась Василю бывшей, и в судьбе их дражайшего сыночка были заинтересованы оба. Припугнуть мать во все года было эффективнее, чем отца, но здесь Юру что-то опять останавливало – все-таки с принципиальностью и прозорливостью этих двоих было легко нарваться на уголовное преследование. Все-таки верно говорят: муж и жена – одна сатана, хоть и бывшие. Несмотря на развод, вместе они работали слаженно, но это не значило, что никаких неразрешенных вопросов между ними не осталось. Рассорить их было бы неплохим ходом – вряд ли Василь будет звездить в суде без своей экономистки, а при должном умении обиженную женщину можно превратить из врага в союзника. Но прежде чем пускаться в дворцовые интриги, Чуйко хотел сделать еще кое-что, и жутко корил себя, что сразу не догадался. – Что тебе нужно для этого? – Бросил он Кривицкому, оторвавшись от папки с делом. – Нужен его телефон, минут на пятнадцать. Мой человек снимет копию. – А попроще нельзя? – Проворчал Чуйко. – Кого надо вы и дистанционно прослушиваете. – Если хотите, чтобы слежка велась по официальным каналам – запросто. Только после реформ для этого нужен внутренний документ, устроить могу, но дело не быстрое. А если в обход – то нужно соединиться. Но не обязательно физически – можно через блютус. Но нужен MAC-адрес. – И где его взять? – По номеру телефона, – Кривицкий осклабился, обрадованный хотя бы секундным превосходством над Юрой. Но тот не дал ему спуску. Не хватало еще, чтобы безопасники считали себя козырями из-за пары умных словечек. – Проблем нет. Когда сделаете? – Если он в офисе, то могу прямо сейчас пригласить специалиста. Вздохнув, Юра вывел на экран съемки с камер слежения, которые были расставлены по всему офису. В директорском кабинете, камера, конечно, не писала происходящее за столом, но когда Голобородько работал, дверь у него всегда была нараспашку. В этот раз так и было – камера запечатлела открытую дверь и даже кусочек стола Анны Михайловны, а самой ее на месте не было. – Его помощников тоже нужно слушать. Сделаете? – Они в офисе бывают? Номера телефонов есть? – Постоянно тут ошиваются. Номеров не знаю, но вытащите из Васиного. Мухин и Мищенко. – Сделаем, – ответил Кривицкий, а Юра улыбнулся. Все-таки не на того Голобородько лаял – тупоголовых кредиторов, может, и вышло обдурить, но вот Чуйко был совсем из другого теста. Когда человек Кривицкого подъехал, Юра, как договорились, отправился отвлекать Василя от праведных трудов, чтобы тот не вздумал копаться во взламываемом мобильнике. По совпадению, тот именно этим и занимался, полностью игнорируя окружающий мир. Не отреагировал он даже тогда, когда Чуйко подкрался к самому плечу и заглянул в экран. На экране было открыто приложение калькулятора, а в поле числа была введена какая-то странная многозначная комбинация. Поняв, что это такое, Юра с трудом не засмеялся. Василь же, видимо, не соображая, в чем подвох, тихо чертыхался и кружил большим пальцем над экраном, совсем растерянный. – Василь Петрович, – окликнул его Чуйко, и тот вздрогнул, явно только заметив вторжение. – Вы что, пытаетесь кому-то позвонить с калькулятора? Василь загнанно посмотрел на него, потом в телефон, потом снова на Чуйко и смущенно засмеялся. – Черт побери… а ведь правда. Совсем голова от дел едет. – Вам надо отдыхать, – отеческим тоном сказал Чуйко, усаживаясь в посетительское кресло. – Надо, – согласился Василь. Он находился в каком-то совершенно чудесном расположении духа, что Чуйко расценил за дурной знак. – Вот только когда? – Ну… хотя бы сегодня. Вы, я слышал, собрали уже семь требований, это вполне достаточно для созыва комитета. Может, хоть один вечер посвятите себе? А лучше возьмите полноценный выходной, а то завтра случайно выйдете в окно, потому что не отличите его от стеклянной двери. – Они не открываются, – хмыкнул Василь, но Юра не удержался от ехидства: – С вашим упорством… – Вы мне угрожаете? – Секунду назад такой смирный Василь внезапно взъершился. Юра прикусил язык – действительно, его невинная шутка выглядела как угроза, хотя угрожать он и не думал. Всему виной подсознание – оно-то хорошо знало, что, выйди Василь в окно, все его проблемы разом решились бы. – Я пошутил, – фыркнул Чуйко, радуясь, что Василь наконец-то отвлекся от телефона. – Просто ваша способность пробивать стены меня чарует. Будет даже почти не стыдно, если вы все-таки добьетесь своего, и дадите растащить наше предприятие на части всяким стервятникам. – Почему вы думаете, что я хочу вас потопить? – Внезапно спросил Василь. Юра не ожидал вопроса. Ему казалось очевидным, что государство их губит, и Голобородько, с таким рвением фиксировавший их долги в судебном порядке, только укреплял его убеждение. Но самому Василю, казалось, было невдомек, как это выглядит со стороны: удивлялся он совершенно искренне, будто и впрямь действовал из благородных порывов. – Вы буквально заставили наших партнеров требовать с нас долги. Это можно как-то по-другому понять? Василь устало улыбнулся, потер лицо руками – Юра в этот момент подумал, какой же он все-таки еще мальчик, даже усталость у него была какая-то несерьезная, мальчишечья, – и сказал: – Юрий Иванович, ну мы же с вами оба понимаем, какого рода эти долги и куда ушли эти деньги. Все, кто замешан в ваших серых схемах, нарушили закон, и чем очевиднее это станет всем, тем лучше. Но у меня нет никакого желания, чтобы предприятие умирало, а тысячи людей теряли работу. После перераспределения имущества и санации фирма сможет начать все заново. Но уже с другим руководством. – Вот как? – Недоверчиво произнес Юра. Василь даже тут умудрялся лучиться благородством – и где его, такого, только сделали. Найти бы это место и залить вход бетоном. – А за свою судьбу не волнуйтесь. Вы же сами говорили, что вы наемный работник. От такого ценного кадра, думаю, новые владельцы ни за что не откажутся. Протестовать против Голобородько не было ни сил, ни смысла. Ему не полагалось знать (если уже сам, стервец, не догадался), что это Юра тут - царь и бог, а все «наемные работники» уже греют жопки на курортах южной Европы. И что если фирма пойдет по миру, то предъявят прежде всего Юре: мол, как же допустил, почему не предвидел, почему фирму разодрали на кусочки и спустили в унитаз. Тем более фирма – это вам не золотая рыбка; ее труп не будет бодро циркулировать по стоку в рыбью Вальгаллу, а встрянет поперек и зальет дерьмом всех, кто не успеет отойти подальше. Как говорится, спасение утопающих часто кончается пневмонией. И ведь Юра из кожи вон лез, чтобы огородить этих остолопов от тлетворного голобородьковского влияния. Но они будто отупели и не слушали – подали какие-то требования, затем еще и исправили дважды. Им бы Василя спустить с лестницы, а они будто сами наперегонки за ним бегали, как слюнявые кобельки за единственной на псарне сукой. Что за волшебство такое несанкционированное… – Как вам удалось? – Выпалил Юра прежде, чем подумал. – Что удалось? – А, не берите в голову, – он вовремя спохватился. Ни к чему было лишний раз мотать перед лицом Василя красной тряпкой, напоминать о том, на какой пороховой бочке сейчас сидит его стройная задница. Сигнал от Кривицкого успел как раз вовремя. Юра заглянул в телефон: на экране кривлялось нелепое солнышко в темных очках. СБУ никогда не был чужд пошлый вкус гражданских, и более того – у безопасников он всегда был самым плоским, но именно сообщение Кривицкого почему-то стало для Юры апофеозом безвкусицы. Уже в дверях Юра услышал, как Василь отвечает на его так и не заданный вопрос: – Я работаю по закону. В этом весь секрет. Юра обернулся, окидывая раздраженным взглядом резонерствующую фигуру. Слабо верилось, что Василь, вроде бы блестяще ассистировавший по международным делам, правда верил в магическую силу закона. Либо наставник умудрялся беречь его наивность – тут Юра готов был снять шляпу, такому терпению стоило поучиться, – либо, куда вероятнее, мальчишка ему врал, да еще и как некрасиво – с морализаторством. Еще бы отчитал, как школьника, еще бы дневник попросил. Василя не хотелось настораживать, но из Юры так и лезли колкости – не ему, сопляку, учить ученого. Но предвкушение скорой расплаты в виде круглосуточного доступа к телефону этого олуха охладило пыл уязвленного самолюбия, подобно лечебной мази. Поэтому он улыбнулся, стараясь, чтобы выглядело также наигранно-важно, и глубокомысленно вздохнул: – Надеюсь, Василь Петрович, что это действительно – единственный ваш секрет… *** Деньги, которые так жгли карман, Василь не тратил на себя – за одним исключением. После двух лет работы без отпусков и почти без выходных он окончательно смирился, что максимум его личной жизни – бросать игривые взгляды на посторонних без всякой надежды на взаимность, и перестал мечтать о близком человеке: никакие отношения не переживут его постоянное отсутствие. Душа смирялась, а вот тело протестовало – даже смертельная усталость не пригасила либидо, которое от Василевого наплевательского отношения будто нарочно крепло, и без регулярной разрядки подсовывало ему злые сны, после которых приходилось менять постель. Тело требовало секса, хотя бы в одиночку, а от банальной дрочки толку было, как от утоления жажды уксусом. Василь хотел, чтобы им пользовались, чтобы его поставили на колени и заставили работать ртом, вымаливая собственную разрядку. Чтобы ему отказывали в оргазме, заставляли просить, запрещали себя трогать и наказывали бы, если он кончит без спроса, хлёсткими ударами по заднице, оставляя красные следы. Фантазии вдвойне усложняли секс с реальными людьми – найти кого-то подходящего, да ещё и готового над ним издеваться, казалось задачей из высших сфер. Секс на одну ночь Василю претил, не так он был воспитан, а связываться с проституцией и вовсе было чем-то сродни людоедству. Несмотря на то, что он пускал слюни на мужчин с нежной юности, лечь под член наяву так и не вышло – слишком много страхов и условностей было на пути. Ну, и по классике, на любое социальное взаимодействие, не связанное с работой, у Василя в среднем приходилось четыре секунды в день, а за четыре секунды не всегда получалось вспомнить даже собственное имя. Поэтому, неожиданно разбогатев, Василь решил для себя тот самый вопрос, который всегда его тревожил. Он приобрёл игрушку, которая утолила все его слишком человеческие нужды. Красивый чёрный ствол, не слишком крупный, зато с крошечными металлическими шариками у основания, которые ласкали вход при проникновении, словно его дополнительно обхаживали пальцем и языком, и усиками, запускавшие сладкую вибрацию в пространство между дыркой и мошонкой. Засовывая это чудо в себя, Василь улетал на седьмое небо: он становился на колени, прижимался лицом к кровати, выпячивал зад и заводил в себя искусственный член, воображая, что его сношает сильный мужчина. Словно наяву Василь слышал, как ему шепчут в ухо: узкий, горячий, жадная дырка, тугая девственная жопа, или наоборот – раздолбанная шлюха, пользованная девка, рваная сука. Минута побаловаться выходила редко, и каждый раз член заходил с болью – Василь нарочно не растягивал себя как следует, чтобы почувствовать эту боль, представляя себя то невинным мальчишкой, который впервые ложится под мужчину, то похотливой блядью, не способной пропустить ни одного ствола. Фантазии приходили яркими и пугающими – когда Василь думал о них на трезвую голову, то единственным желанием было набить таинственным незнакомцам морду. Но в пылу страсти все казалось подходящим, и единственное, о чем Василь в итоге переживал, была конфиденциальность его развлечений. Последний намек, который выпустил Чуйко перед уходом, упал в благодатную почву недосыпа и к вечеру превратился в паранойю. Василь знал, что уголовных грехов за ним не наблюдается, он платил налоги и алименты, не имел неуставных доходов и вообще перед Богом и людьми проштрафился лишь одним способом – через задницу. Но поскольку ни одна живая душа о том не ведала, и даже секс-монстр был куплен с максимальной анонимностью (так, почему-то, было чуть меньше стыдно), то мозгами Василь понимал, что раскрыть его секрет Юра мог бы вряд ли. Памятку по цифровой безопасности, написанную Саниным специально для бестолкового друга, когда того взяли в первое важное дело, Василь соблюдал неукоснительно: лэптоп без присмотра не оставлял, к недружественному вайфаю не подключал, не открывал подозрительные письма и ссылки и, где мог, использовал двухфакторную аутентификацию (хоть и боялся случайно произнести это вслух и вызвать сатану). Да и вообще, личный компьютер в чуйковское логово он таскал минимально. Зато именно с него, если вдруг припирало, он смотрел порнографию. Не то чтобы он делал это регулярно, но все же делал, если время позволяло. У него было несколько любимых роликов, которые он искал по памяти, не решаясь добавлять в закладки – наоборот, после каждого просмотра он тщательно чистил историю, словно подросток, ебущий кулачок тайком от родителей. Но почему-то именно сейчас, под вечер, Василю показалось, что Юрий Иванович добрался до этого клада и теперь непременно займется шантажом. Вечер Василь хотел посвятить работе, но теперь мысли в голову не лезли – вернее, лезли, да не те. У него даже не вышло как следует предаться панике – видимо, пеняя ему за тотальное пренебрежение последней недели, тело перевернуло его мысли о Юрие Ивановиче в особое русло. И вот уже, раскрыв его тайну, Чуйко вовсе не махал его грязным бельем на виду у честного народа, а просил плату за молчание, и плату весьма специфическую. Игрушка привычно легла в руку. Но прежде Василь поласкал себя, воображая, какое непотребство может запросить Юрий Иванович – захочет ли нагнуть его над столом в собственном кабинете, или увезет куда подальше, чтобы сполна насладиться властью. Наверняка у него есть дом с большой спальней, где-нибудь на отшибе, за городом, где можно кричать как угодно, и никто не услышит криков. Не то чтобы Василь был особо шумным, когда развлекался сам с собой, но почему-то мысль об укромном месте для оргий заводила сильнее других. Чуйко будет взимать должок долго и тщательно, и наверняка так же изощренно, как делает все остальное, потому что такой уж он человек. В конструкции игрушки был лишь один недостаток – ее было удобно толкать в себя, но палец вечно соскальзывал с кнопки переключения режимов, и поэтому Василь пошел на высокотехнологичный подвиг – установил себе на телефон управляющее приложение. Вообще-то оно предназначалось для пар, но и ему одному было полезно, хотя бы еще и тем, что показывало уровень заряда. А уж когда лежишь кверху задом и воображаешь, что тебя анально употребляет красивый изобретательный подлец, сам бог велел иметь кнопки, которые легко нажать дрожащим, скользящим и липким пальцем. *** Программа слежения, установленная Кривицким, была роскошна – Юра даже засомневался, что такая прелесть стоит на вооружении у государства, а потом уверовал и сделал мысленную заметку не попадаться. Телефон Василя был как на ладони – почти все переписки, фотографии, приложения и даже адреса страниц в интернете, которые он просматривал. Фотки были самые обычные, больше всего документы и – тут Юра усмехнулся почти с жалостью – тьма свидетельств самому себе о том, как Василь выключил утюг и закрыл дверь. Еще бы – в его бедной памяти такие простые вещи наверняка не держатся. От этой мысли Чуйко почти расчувствовался, но вовремя себя осадил – не хватало еще начать жалеть этого черта лишь потому, что он страдает бытовым склерозом. Изредка череду отчетов разбавляли фотографии людей, в основном ребенка. Юра понял, что это сын – на Василя он был неуловимо похож, хоть и казалось поначалу, что совсем из другого теста. Кроме сына попадались прочие родственники – все они выглядели так, будто Василя им подбросили летучие обезьяны, за исключением, пожалуй, матери – хоть у кого-то из Голобородек были такие же глаза с поволокой и темные кудрявые волосы, хоть и не факт, что это была их первозданная кондиция. Сходство умаляло и то, что происходил Василь, видимо, из простой рабочей семьи, где не умели одеваться и за внешним видом особо не следили. Удивительно было, как сам Василь в свои тридцать с хвостиком умудрялся быть огурчиком – в его возрасте представителям рабочего класса обычно полагалось сдаваться и выглядеть как пугала, набитые сеном и подтаявшим салом. Переписки открывались все, кроме запароленных – тут его, видимо, надоумил кто-то толковый. Ну, иначе бы было слишком просто, подумал Юра, а в арбитражном управляющем должна быть какая-то загадка. Будто не хватало сбивающей с панталыку мысли о том, откуда он вообще такой смелый вылез, но этот вопрос Юра относил больше к разряду философских. Юра не ожидал, что набор приложений скажет о Василе что-то особое, но все-таки изучил. Глазу не за что было зацепиться – не было в его сугубо утилитарном перечне даже завалящего Тиндера, а ведь Юра с большим удовольствием заглянул бы в профиль. Но в конце списка оказалось кое-что совсем другое, хорошо знакомое и оттого неожиданное – приложение для управления секс-игрушками. Присвистнув, Чуйко тут же кликнул на иконку и открыл подробности. В приложение была забита единственная игрушка, функциональная и недешевая, и предназначалась она для ублажения мужчин, которые любят твердые предметы в своей заднице. И что больше всего поражало – игрушка была активна. То есть прямо сейчас, пока Чуйко ворошил подноготную своего бесстрашного арбитражного управляющего, тот валялся где-то на своей киевской окраине, раздвинув ноги, с резиновым хреном в заднице. Чуйко не знал, откуда взялась уверенность, что Василь именно дома и делает это один. Скорее всего, образ синего чулка – Василь был единственным на Юриной памяти мужчиной, к кому этот эпитет вообще был применим – вполне естественно продолжался именно в такой ситуации: мальчишка, один-одинешенек, подставляет зад бездушному агрегату, и воображает, наверное, всякие непотребства. Сразу захотелось понять, какие же у Василя фантазии. Но телефон на этот вопрос ответов не дал: даже в истории поиска не было ничего крамольного, а уж во всех остальных местах и подавно. У Василя как будто бы не было любовниц или любовников, не было даже тех, с кем он просто делился фантазиями, а была лишь эта черная иконка, запускающая резиновый хуй. Конечно, он мог скрывать самое потаённое в запароленных переписках, но Юра – то ли под грузом опыта, то ли просто хотел верить – сам с собой сошелся на мысли, что разнузданная похоть Василя покуда никому не досталась. Соотечественники были боязливы, а уж Василь – правильный, как Франциск Ассизский – наверняка еще и брезговал. Еще бы ему пошло быть романтичным до соплей, подумал Юра, и тут же себя отругал, потому что получившийся образ вышел совсем мелодраматичным. Азарт, с которым Чуйко планировал выискать в телефоне Василя что-то полезное, сменился истомой – хотелось помечтать о том, что в голове у мальчишки, надеясь, что это не накачанные двадцатилетние пловцы и не широкие бородатые лесорубы, с которыми он не сможет конкурировать. Но даже если и так, ничто не мешало Юре выдумать, что Василь любит мужчин постарше, и немножко этой любовью поспекулировать. Чуйко прикрыл глаза, расслабляясь, и не сразу понял, что телефон Василя звонит. Тот, видимо, тоже не сразу сообразил, но, пропустив гудков пять, все же ответил. Юра, чьи когнитивные способности обнулились от возбуждения, не сразу вспомнил, где активировать функцию прослушки, а когда нашел, то ворвался среди разговора: – Просто… ты последние три раза не приехал. Мама говорит, ты занят… все нормально? Голос был тонкий, но с хрипотцой – причем не такой, как у Яночки, а какой-то ломкой, неуверенной. Сначала Юра подумал, что это какая-то экзотическая барышня; потом понял, что голос не женский – мальчишечий, и вообразил себе невесть что; а потом с досадой хлопнул себя по лбу, избавляясь от следов недавнего кайфа – звонок был с сексом никак не связан. Это Василев сын вероломно решил побеспокоить папку в разгар рукоблудства. Василь, как образцовый родитель, обратил все внимание на ребенка: Юра даже сверился украдкой с приложением – хуй выключил. Говорил он, правда, хрипло и нервно, будто сын не звонил, а ворвался в спальню в разгар порева, но тут Юра его понимал – ему самому отчего-то стало неловко, уж больно Василь нежничал со своим отпрыском. Причем не слащаво и по-дурацки, как обычно разговаривают с детьми, а по-товарищески взвешенно – Чуйко самому в голову не приходило, что с детьми можно разговаривать, как с равными. Да и повода не было – сам-то он, судя по данным загса, размножения успешно избегал. – Димка, я… правда. Расправлюсь с этим делом – и очень хочу, чтобы мы с тобой куда-нибудь поехали. На море, хочешь? Летом… в июле. – Мне все равно, пап. Хоть на море, хоть на речку. Ты только не обманывай, как в прошлый раз. – Ну… прости меня. Я ведь не только тебя обманул – я сам себя обманул. Я думал, что выйдет, а оказалось… ну я дураком был, и ошибки свои учту. – Ничего ты не дурак, – рассмеялся Димка в трубку, и Юра поежился. Во-первых, у Василя был человек, который ему безоговорочно верил, и от этого было жутко. А во-вторых, из этой ситуации Юра не мог извлечь себе никакой пользы – но все равно, будто обрывая свежую кожицу с едва зарастающей царапины, продолжал слушать. Обнаружив это, он резко нажал кнопку сброса и захлопнул крышку ноутбука. Его взяла злость – не из-за сына, вроде бы, а из-за обещания, мол, в июле Василь освободится и будет волен валить на все четыре стороны. Вот так легко он списал их со счетов – или и впрямь дурак, не способный здраво оценить свои силы. Впрочем, тут Юра ему мог помочь, устроив пожизненный отпуск – а если повезет, то такой, что всю жизнь придется провести где-то на море, под сенью стран, не имеющих с Украиной договора об экстрадиции. Василь, помимо талантов, проявляемых по основной специальности, обнаруживал еще одно неприятное свойство: он сильно мешал Юре мыслить логически. Будь на его месте кто другой, Чуйко бы посмеялся, отложил бы компромат до нужной минуты, и с маккеавелианским спокойствием выдумал бы, какого рода дисциплинарное воздействием ему устроить. Но мальчишка вызывал злость, и от злости хотелось выдумать уголовку. Пусть посидит, вскормленный в неволе воробушек, хотя бы под подпиской о невыезде… Юра не понимал, какая, к черту, связь между милой беседой с сыном и некстати вскипевшим желанием посмотреть на Василя в наручниках. Ему пришлось продефилировать по комнате взад-вперед – в глубокой задумчивости, потом снова – в задумчивости чуть более мелкой, а затем уже целенаправленно пройти к бару, извлечь оттуда ром и сигару и вернуться за стол, закинуть ноги на столешницу и, только в такой сибаритской позе его озарило: иногда сигара – всего лишь сигара, но порой за ней все же скрывается тайное желание сосать член. И бешенство, в которое его приводил Василь, было никак с экзистенциальной угрозой не связано. Дело было в тех талантах, которые Василь еще не успел проявить – и в том, что Юре не дали досмотреть кино до конца. Нужно обладать особенно богатой фантазией, чтобы по данным из приложения вообразить, как Василь сам с собой любился, но у Юры, видимо, была такая. Все-таки по диплому он был почти математик – а значит мог видеть всю красоту вселенной в сухой формуле. Но в душе-то он был не математик, а бизнесмен. Поэтому сразу понял, как может быть выгоден сам себе. Два его интереса – подставить Василя и соблазнить его – неожиданно оказались взаимовыгодными.