Легкое прикосновение.

«Скажите, дядя, какой толк? Вы воспитали нас такими. Всего превыше только долг И правилам вы нас учили. Вы нас от мира ограждали, Оберегали от ненастья. Нотации вы нам читали. Не научили только счастью…» (поэт Лань Сичэнь) Дядя, не обращая внимания на старшего племянника, проследил за тем, как гроб поместили на телегу. Затем обернулся и удивлённо спросил: — Где Ванцзи? Кто же знал, что и глазом моргнуть не успеешь, как он испарится. Лань Цижэнь прошёл чуть дальше и спросил погромче: — Где Ванцзи?! Лань Цзинъи ответил: — Как я только что сказал, мы привели Яблочко и оставили его возле храма. А Ханьгуан-цзюнь вместе с… вместе с… пошёл поприветствовать Яблочко. Лань Цижэнь надавил: — И? Но юноша только пожал плечами. Не было нужды говорить, что произошло потом. Возле храма Гуаньинь не осталось и тени Вэй Усяня и Лань Ванцзи. Лань Сичэнь устало вздохнул. Перед глазами так и стояла картина. На фоне предрассветного неба удаляются две высокие стройные фигуры. Одна в белом, другая в черном. Легкий ветерок подхватил концы белой и красной лент и они трепещут на ветру. Но он ничего не собирался говорить дяде, не было ни сил, ни желания. Он все это время был настолько сбит с толку теми событиями, которые только что произошли, что даже не знал, что и подумать. А самое ужасное, он только что потерял двух самых близких своих людей, которых предал. Они ушли. Ушли в рассвет. Ушли и не вернутся. Да и зачем им возвращаться? И куда? В унылые Облачные глубины? Разве братишка допустит, чтобы на его любимого человека смотрели как на преступника? Разве он его бросит ради ордена с более чем тремя тысячами правил? Ради дяди, брата и старейшин? Нет конечно. Весь мир Лань Сичэня рухнул в одночасье. Голова кружилась, давило виски, жгло сердце. Он кое как поднялся и пошел следом за дядей. Ноги не слушались. Его шатало, словно пьяного. Лань Цижэнь посмотрел на Лань Сичэня, который, пытался следовал за ним, потом громко вздохнул и, взмахнув рукавами, ушёл. Лань Сичэнь остался стоять у входа, не в силах перешагнуть порог. Все казалось как во сне. Он осмотрелся вокруг себя, но никак не мог собраться с мыслями и молча смотрел на то, что происходит. Рядом с ним остановился Лань Цзиньи, он огляделся и удивлённо воскликнул: — Сычжуй? Что происходит? Сычжуй-то когда успел исчезнуть? Цзинь Лин услышал, что Вэй Усянь и Лань Ванцзи ушли, вылетел на улицу, чуть не споткнувшись о порог храма Гуаньинь. Но несмотря на спешку, уже нигде их не увидел. Фея бегала кругами, вывалив язык. Лань Сичэню было уже все равно. Люди вокруг были слишком шумными. Голова раскалывалась от боли. Хотелось только, чтобы все это поскорее закончилось. Больше ничего. Он так и стоял на пороге. Не было сил выйти на улицу. Взгляд его упал на Хуайсана, который что-то разглядывал на полу. На полу лежал, затоптанный множеством ног, ушамао (2) Цзинь Гуанъяо. (2) ушамао —высокий головной убор отшельника из газовой ткани, который носил Цзинь Гуанъяо. Не Хуайсан наклонился, поднял его, затем отряхнул от пыли, только после этого начал пробираться на улицу. Как же сложно и больно… Как больно и жутко! Как страшно! Теперь и Сычжуй ушел! Это все! Те единственные три человека, которые могли поддержать его, ушли. Ушли. Канули в неизвестность. Он никому не нужен. И не удивительно если они больше не вернуться. Он, Лань Сичэнь, предал из всех. Предал подло, цинично, скормив монстру, имя которому Цзинь Гуаньяо. Зачем жить? Для чего? Чтобы влачить жалкое существование? Коптить небо? Всю дорогу дядя даже не смотрел на старшего племянника. Он молча нервничал. Дома Лань Сичэнь просто ушел к себе. И ушел в себя. «Ушел в себя? И не вернулся больше. Ушел в себя. И без вести пропал. Опять судьба? Невыносима ноша. Поверь в себя? Но я давно упал. Проверь себя Каким ты теперь стал?» Он никого не хотел видеть. В том числе и дядю. Вернее дядю в первую очередь видеть не хотелось. Потому что знал, что начнутся бесконечные расспросы и воспитание. А глава ордена Лань был уже не в том возрасте, чтобы его воспитывали как мальчишку. Он не хотел никаких расспросов, никаких наставлений. Ему достаточно было того, что его собственная совесть обличала его. Обличала так, что жить не хотелось. Он закрылся в ханьши и просидел так до вечера. Утром попросил Лань Цзиньи провести тренировку, сказавшись больным. Ничего делать не хотелось, все валилось из рук. Ко всему прочему прибавился страх, что всё-таки та самая депрессия, которая мучила их отца и которую он так опасался, накрыла и его. Тогда вообще зачем жить? Отец жил ради любимой женщины. А для чего живёт Лань Сичэнь? Для кого живет глава ордена Лань? Для себя любимого? Зачем такая жизнь? Он просидел в своей комнате до вечера. Вечером того же дня прибыл Хуайсан, Цзян Чэн и управляющий клана Ланьлин Цзинь. Нужно было решить, кто возьмётся за организацию похорон и проведёт запечатывание гроба. Лань Сичэнь сидел с абсолютно безучастным настроением. Ему было все равно, он думал только о том, скорее бы закончилось это заседание. Дядя посмотрел на племянника: — Сичэнь. Лань Сичэнь только покачал головой Хуайсан, глядя на Лань Сичэня, сказал: — Давайте я проведу организацию похорон, это же мой брат всё-таки. Только если кто-то запечатает гроб предварительно. Лань Цижэнь выразительно посмотрел на племянника: — Что больше не кому? Цзян Чэн неуверенно протянул: — Если только кто-нибудь поможет мне. Вэй Усянь и Ханьгуан-цзюнь могли бы мне помочь? Дядя поперхнулся, поморщился и сказал: — Они решили попутешествовать в такой момент, когда все нуждаются в их помощи. Никакой ответственности! Повисла пауза. Через минуту дядя сказал: — Придется попросить нескольких старейшин это сделать. А ты, Хуайсан, возьмёшь на себя организационную часть. Хуайсан кивнул: — Хорошо, учитель Лань. На том и порешили. После заседания глав основных великих кланов прошел в Гусу совет старейшин. На совете выбрали несколько самых серьёзных и способных адептов из числа старейшин. Они же предварительно запечатали гроб. Потом его поместили в саркофаг и тщательно закрыли крышку. Лань Сичэнь, присутствовавший на погребении названных братьев, стоял ни жив, ни мертв. Он очень не хотел присутствовать на этом мероприятии. Но не мог отказаться, как глава ордена, он был просто обязан там быть. В речи, которую произнес Хуайсан, он выразил благодарность Хангуан Цзюню и Вэй Усяню за то, что те разыскали все части тела его старшего брата и теперь он может наконец-то дать бывшему главе Цинхэ Не упокоение. Люди, стоявшие на церемонии зашептались: — А где они, кстати? — Почему они не пришли? Вопросы были адресованы Лань Сичэню и Лань Цижэню. Лань Сичэнь просто омертвел и не мог произнести ни слова. Другие шептались: — Не трогайте Цзэу Цзюня. Ему и так нелегко сейчас. — Ведь в гробу погребли обоих его названых братьев. Многие повернулись в сторону учителя Ланя: — Учитель Лань, где Вэй Усянь и ваш племянник? — Почему их нет? — Ведь они заслуживают почестей за свой нелёгкий труд! — Никому не под силу сделать подобное! Лань Цижэнь просто махнул ракавами и помрачнел лицом. Не сказав ни слова, он так и простоял до конца церемонии. Гроб закопали в безлюдной местности, чтобы не навредить никому. Место захоронения взялись охранять представители Орденов Цинхэ Не, Гусу Лань и Юньмэн Цзян. Во избежание того, чтобы никто не вознамерился искать тигриную печать, которая была погребена вместе с ними. Хотя все знали уже, что Тигриная Печать Преисподней теперь — простой кусок бесполезного железа и от неё никакого прока нет. Хотя от саркофага исходила столь жуткая тёмная энергия, что на целый ли вокруг и клочка травы не выросло. У многих были сомнения, что этот гроб сможет запечатать их на сотню лет! Когда же после церемонии главы кланов стали подходить к Лань Цижэню, чтобы снова справиться о местонахождении Вэй Усяня и младшего племянника учителя Ланя, тот только нервничал и тихо бурчал себе под нос: — Спросите что-нибудь полегче. Хотел бы я и сам знать где они. Не получив вразумительного ответа, главы отходили и шептались между собой: — Лучше бы запечатывание провели Хангуан Цзюнь и Вэй Усянь! — Да, вы правы. Как-то страшно и ненадежно. — Никто не справится с этой задачей лучше чем они! Но делать было нечего. Приходилось довольствоваться тем, что есть. Лань Цижэнь не мог провести запечатывание по той причине, что его повреждения в духовных каналах просто не дали ему такое совершить без последствий. Но эта информация хранилась в глубокой тайне. Иначе учитель Лань мог запросто потерять уважение этого общества, которое кичилось своими способностями. Уже дома Лань Сичэнь снова задумался. Неужели все-таки депрессия? Снова мелькнула мысли о том, что жить нет смысла. Он зря осуждал когда-то своего отца. Теперь же он сам столкнулся с такими обстоятельствами, что легче лечь и умереть, чем день ото дня терпеть эту нескончаемую муку. Но рутинные дела клана тоже не кончались. Лань Сичэнь делал их автоматически. Но больше сидел в оцепенении, глядя невидящим взором перед собой. Он почти не выходил, а если и приходилось это делать, то шел, стараясь изо всех сил не попадаться на глаза дяде и остальным. Дядя продолжал молча злиться и нервничать, но ничего не говорил племяннику. Вернулся Сычжуй. Он первым делом навестил Лань Сичэня. — Дядя, как вы? Лань Сичэнь только вздохнул и погладил племянника по голове: — Все нормально. Не переживай за меня. У тебя как дела? — Мы сходили в Цишань, устроили могилы для тёти Цин и бабули. А так же для дядюшек. Дядя Нин сейчас здесь, он поселился неподалёку у подножия горы. — Он теперь может помогать вам в ночных охотах. — Да, — обрадовался юноша, — он так и сказал. Учитель Вэй и отец еще не вернулись? Лань Сичэнь с трудом ответил: — …Нет…вряд ли они вернутся… — Дядя, они вернутся. Они обязательно вернутся. Все будет хорошо! Лань Сичэнь опустил голову, снова слова дались с трудом: — Да…будет все хорошо…возможно… — Дядя? Цзэу Цзюнь? — Да… Сычжуй, однако, не поверил: — Дядя, что я могу сделать для вас? Решение пришло спонтанно: — Сычжуй, сможешь сходить заказать погребальную табличку для моей матери? — Конечно! На второй день Лань Сичэнь пошел в храм предков, чтобы установить там табличку. Уже когда он поджёг палочки с благовониями, он сел у маминой таблички и начал вспоминать все тёплые моменты из далёкого детства. Каждый раз мысли возвращались к братишке и солнечному мальчику. Как они с мамой смеялись над кряхтящим и скрипящим А-Чжанем, как пытались угадать что он хочет. Мамин смех. Мамины нежные руки, почти невесомая ласка. Лёгкие прикосновения маминых ладоней. Лёгкие прикосновения пальцев солнечного юноши… Его размышления прервали звуки нервных шагов. Лань Сичэнь внутренне вздрогнул и замер. Он сразу узнал дядины шаги. Дядя последнее время был очень взбудораженым. Мало того, Лань Сичэнь давно не заходил к нему и не приносил успокоительного чаю, который собирал специально для дяди. Сейчас не было желания ничего делать, от слова совсем. Дядин голос прозвучал набатом где-то в мозгу и растекся по венам гремучей смесью, всколыхнув тишину. — Сичэнь! Лань Сичэнь поднял на дядю глаза, молча кивнул. Говорить не хотелось. Да и не о чем. Но, как оказалось, у дяди было о чем говорить. Дядя переступил порог храма. — Сичэнь, ты знаешь что выкинул недавно твой младший брат? «Начинается! Как он не понимает, что я не хочу ни о чём говорить?» Лань Сичэнь молча смотрел на сердитого дядю. — Ванцзи, один из моих лучших учеников, моя гордость, половина из двух нефритов! На этом самом месте, в этом храме! Совсем не так давно! Преклонил колени с самым непослушным нарушителем наших правил! С Вэй Усянем! Каждую фразу дядя словно вколачивал в голову старшего племянника железными гвоздями. — Так что поздравляю, дорогой племянник, у нас с тобой теперь зять вместо невестки! Лань Сичэнь снова посмотрел на дядю и ощутил вдруг как он устал! У него не было сил ни на что. Он с трудом открыл пересохшие уста: — Дядя, а что вы еще хотели? Разве в нашем ордене поощряется дружба с женщинами? Разве вы всеми силами не ограждали нас от них? Даже с матерью вы не давали нам видеться! Сказав эту фразу, Лань Сичэнь впервые в жизни ощутил, что никогда так не разговаривал с дядей. За исключением того случая, когда оборвал его расспросы в храме Гуаньинь. Дядя нервно взмахнул рукавами. — Да я уже даже не за это! Что может быть общего у строго воспитанного нефрита и самого первого нарушителя всех на свете правил? Он настолько избалован, что даже сидеть, как подобает, не удосуживается! У него напрочь отсутствуют какие-либо авторитеты! — Дядя, разве дело в этом? — Я не говорю про то, какие качества у этого человека. Я не могу понять, что их связывает? Что может быть общего со льдом и пламенем? Лань Сичэнь вздохнул: — Любовь. Дядя, любовь. Сказал, а у самого заныло сердце. Дядя немного замешкался, казалось что-то вспомнил, взгляд его стал отсутствующим. Он постоял некоторое время, глядя странным взглядом на таблички в храме. Потом повернулся и тихо вышел, не говоря ни слова. Лань Сичэнь, собиравшийся уже покинуть храм, снова без сил опустился на каменный пол. Повернувшись в сторону таблички, на которой было написано имя матери, подумал: «Мама, мама, если бы ты была жива…если бы ты видела и слышала все это…наверняка ты бы нашла что сказать…» Как он устал… Как устал… Он не помнил сколько времени просидел на холодных плитах каменного пола. Силы так и не возвращались. Из состояния оцепенения его вывел Сычжуй. Он появился в дверях храма: — Дядя. Лань Сичэнь поднял глаза на сияющего юношу. На сердце стало немного легче. — Вас не было. Я провел тренировку. — Сычжуй, спасибо тебе. Прости что так вышло. — Ничего. Все нормально. — Ты знал? — Что именно? Лань Сичэнь медлил с ответом. Перед ним сын его братишки. И он его обожает. Как ему это сказать? Голос не слушался. — …Что …Хангуан Цзюнь и молодой господин Вэй…здесь…в этом храме… Сычжуй рассмеялся: — Я догадывался. Сначала думал, что учитель Вэй просто шутит. Но потом мне рассказали. Лань Сичэнь вздохнул: — Так что поздравляю тебя, племянник. У тебя теперь два папы. — Два папы? Это же здорово! Целых два! Дядя, не сидите на холодном полу, пойдемте, я провожу вас до ханьши. Лань Сичэнь грустно смотрел на улыбающегося во весь рот племянника, потом покачал головой: — Сычжуй, ладно, ты иди. Я попозже… Сычжуй понимающе кивнул: — Ладно, я пойду готовиться к занятиям. Он ушел. «Чудесный ребёнок! Ванцзи отлично воспитал его! Все понимает!» Лань Сичэнь сидел по-прежнему на холодном полу. И пусть после разговора с племянником на сердце немного отлегло, но сил так и не было. Он просидел так до обеда, в обед пришел Лань Цзиньи: — Цзэу Цзюнь, вы идёте обедать? Все ученики уже пошли в столовую. — Спасибо, Цзиньи. Я попозже. Ты иди, а то не успеешь пообедать. Лань Цзиньи ушел. Лань Сичэнь медленно поднялся и пошел к себе. Есть совсем не хотелось. Он сел в позу для медитации. На чем-либо сосредоточиться тоже не получалось. Снова накатили душной волной мысли. Вдруг вспомнился странный терпкий вкус чая. Нет, он не был похож на успокоительные травы, которые он собирал для дяди. И уж, тем более, не был похож на жасмин. Но этот чай словно одурманивал мозг и тормозил волю. Вспомнил слова братишки, когда он зачем-то понюхал его чашку. Лань Сичэнь все это связывал с тем, что братишка просто не любит Цзинь Гуаньяо. Стоп! Когда это братишка испытывал к кому-нибудь неприязнь? Он никогда не высказывался негативно о человеке без какого-либо на то основания. Ко всем он относился ровно и уважительно. А тут…очень странно. Почему Лань Сичэнь не заметил этого и не забил тревогу? Неужели все это время он находился под воздействием наркотических трав? Да, возможно, в небольших дозах. такой же вкус чая был и в башне Кои. Перед глазами встало лицо с ямочками и приветливой улыбкой. Чистые невинные глаза с налетом наивности. Это его протяжное: «Брааат.» С налетом какого-то наивного кокетства. И, вместе с тем, такое количество совсем невинных жертв. Жена, сын, единокровные братья, отец, мачеха, тёща. Почему он не замечал этого? Почему во всех случаях находил ему оправдание? Смерть старшего брата. Даже когда он узнал про настоящую причину гибели старшего брата и то в какой то момент подумал, что у него были на это причины. Потому что глава Не просто так настойчиво требовал от него голову Сюэ Яна, а у бедного А-Яо не было выбора. Он был словно между двух огней. Тут в сильном отчаянии и не то придумаешь. Но хладнокровно, методично и целенаправленно убивать в течение трех месяцев! Это было вовсе неслыханно! А Цинь Су? Заслужила ли она подобной смерти? А А-Сун? Разрубленный собственным отцом! Отцом! Как можно вот так поступить с собственным ребёнком? Абсолютно не укладывалось в голове. Лань Сичэнь даже в мыслях никогда не допускал, что они с Лань Ванцзи могли бы причинить вред Сычжую! Даже просто допустить маленькую халатность по отношению к ребенку! Они тряслись над ним как над хрустальной вазой! А что бы было с братишкой, если бы с мальчиком хоть что-то случилось! А что было бы с самим Лань Сичэнем? А Цзинь Гуаньяо? Что то он слишком уж легко перенес гибель собственного сына! Это не помешало ему отправить жену к отцу. Хотя на том самом этапе так нужна взаимная поддержка! Правда после истреблен был целый клан! И тут Лань Сичэнь удовлетворился его обьяснениями, что он был ослеплен горем и не контролировал свои действия. Если бы он знал тогда чьих рук это дело! А ведь там тоже были дети! Огромное количество совсем невинных жертв! Почему он не заметил этого? Когда начались тревожные звоночки? Почему сам Лань Сичэнь не принял меры, чтобы исправить своего ученика? Ведь в той или иной степени все-таки ответственность лежит на нем! На Лань Сичэне! Когда его ученик стал хладнокровным убийцей? А ведь Не Минцзюэ заметил это сразу! Он говорил! Он предупреждал! Он бился чуть ли не головой, чтобы доказать, но его никто не слушал! Неудивительно, что его охватил гнев и отчаяние! Неудивительно, что он стал срываться! И этому нашли оправдание! Дух сабли! При чем тут дух сабли? Он видел своими глазами, что творил Цзинь Гуаньяо! Все эти ужасы! Он не просто убивал, а делал это с милой улыбкой! И вот эта та улыбка и просто ломала психику старшего брата! Потому и возмущался, пытался доказать! Но все отмахивались от него, словно он несёт чушь. «А самое главное, что я, самый близкий друг, не принял это всерьез!» «Друг, которому он доверял! Я предал самого лучшего друга! Предал, пойдя на поводу у человека, который цинично пользовался им на правах первого ученика и младшего названного брата! Как так вышло?» Как вышло? Лань Сичэнь уже который раз задавал себе этот вопрос и не находил на него хоть мало мальски вразумительного обьяснения! Объяснения не было. Он был просто слеп. Слеп как беспомощный котенок! И глух. Глух к разумным доводам. Почему? Потому что Цзинь Гуаньяо красиво пел ему. И пел именно то, что Лань Сичэнь хотел слышать. А теперь он потерял все! Друга, брата, любимого! Если в ближайшее время братишка и солнечный юноша не вернутся, то ничего удивительного в этом не будет. А они, возможно, не вернутся. Его братишка выбрал его. Выбрал и уже не сомневался. Он пошел против всех, чтобы защитить его! А что сделал старший брат? Он позволил наказать братишку! Просто подчинился решению старейшин. Мало того, он ещё и уговаривал младшего вернуться! Еще и пообещал, что молодой господин Вэй будет в безопасности! Пообещал. Но исполнил ли? Почему поверил Цзинь Гуаньяо, что его не тронут? Кому поверил? Если бы он не собрал бы этих горе-старейшин, а наоборот пошел бы помочь брату и его дорогому человеку сбежать, то ничего этого не произошло бы! Что же такого сказал Цзинь Гуаньяо Вэй Усяню, что тот предпочёл уйти вот таким страшным и непонятным способом? И почти тринадцать лет был неизвестно где! Эти годы, наполненные страданием и бесконечным горем! Депрессией и безнадёжностью! Страхом не встретить и отчаянием! А кто виноват? Виноват он — Лань Сичэнь. Надо было не в Гусу бежать, а за братишкой! Надо было не старейшин тащить, а помочь спрятаться! «Дурак! Безнадёжный слепой идиот! Ты наплевал им в душу! Они не вернутся! Они теперь поняли, что я из себя представляю. Так тебе и надо!» Впервые Лань Сичэнь произнес эти вовсе некультурные слова! В другое время он бы даже в мыслях не допустил таких выражений. Но это не тот случай. Он просто назвал вещи своими именами. Он понимал, что ему нет прощения. Нет. Да он и не претендует на прощение. Он сам себя не прощает. Если они не вернутся, он передаст клан Сычжую и уйдет. Уйдет искать смерти. Пойдет охотиться на самых жутких тварей. И будет биться, пока силы не оставят его и он не погибнет. Теперь ему все равно. Ему не нужна такая жизнь! Жизнь подлеца и предателя! Он предал всех! Предал самых близких и дорогих людей! Предал, променяв на сомнительную дружбу с жестоким и лицемерным человеком. А ведь он когда-то думал, что к Цзинь Гуаньяо просто все несправедливы, он никогда не верил слухам. Почему же тогда поверил, что Вэй Усянь, солнечный юноша, стал опасным убийцей? Почему начал разочаровываться в нем? Почему поверил Цзинь Гуаньяо? Его сладким речам! Почему не видел, что Вэй Усяня методично травят и провоцируют? Почему не разглядел в словах Цзинь Гуаньяо и Цзинь Гуаншаня о спасении мира от опасного преступника жажды власти? Жажды власти через обладание тигриной печатью? Кому мешал Вэй Усянь? Никому. Он даже не трогал никого. Они сами лезли к нему. Слишком сладкий кусок был старейшина Илин и его изобретение. А братишка видел все это. Видел и сколько раз пытался донести до Лань Сичэня! Но сам Лань Сичэнь был настолько ослеплен фальшивой улыбкой с блестящими ямочками и наигранно наивными глазками, что не замечал опасности. Был так убаюкан сладкоголосыми речами, что не распознал подвоха. А ведь и правда, вокруг этого человека столько смертей, что не пересчитать! Сначала он убил собственного командира, когда сбежал в Цишань. Сколько он там убил людей было неизвестно. Он убил адептов, которых взяли в плен вместе со старшим братом. Потом последовали смерти Цзинь Цзисюаня и Цзинь Цзысюня, хотя он их не убил лично, он цинично спланировал их гибель. Поджёг публичный дом, в котором вырос, погибли все, кто там находился. Убиты были все единокровные братья Цзинь Гуаньяо, так он боялся за свою власть. Гибель старшего брата. Убийство собственного отца, потом мачехи. Следом убийство собственного ребёнка, потом жены. Уничтожен был целый клан, который выступал против смотровых башен, на которых тот отмывал большие деньги. И это только то, что было известно Лань Сичэню. Большинство из биографии Цзинь Гуаньяо было надежно скрыто им же самим. Он никогда не рассказывал Лань Сичэню о своем прошлом, о своих делах. А сам же Лань Сичэнь считал неприличным выпытывать у человека то, что он не хочет рассказывать. И все эти страшные преступления были совершены им ради борьбы за власть! Он хотел безграничной власти и шел к ней по головам, методично и жестоко уничтожая конкурентов и недовольных. Многие это видели, но молчали из страха за свою жизнь и жизнь своих близких. А те немногие, кто не боялись говорить правду, самые его близкие люди, старались донести тогда Лань Сичэню суровую правду. Но он отмахивался, просто считая, что они к нему несправедливы. Почему он столько лет шел у него на поводу? Почему упорно не замечал тревожных звоночков? Почему отрицал очевидное? Почему предал брата, друга, свою любовь? Почему? Разве после всего того он достоин доверия или уважения? Да он теперь не уважает сам себя! Не за что! Чем объяснить мягкотелость и доверчивость? Чем? Лань Сичэнь ощущал, что у него сейчас распухнет от дум голова. Хоть бы не сойти с ума! Хоть бы не сойти! Он устал. Он очень сильно устал. Нет сил. Нет сил даже поднять веки. Спать. Спать… Он проснулся с первыми лучами солнца, сидя на полу. Голова его лежала на краешке кровати. Кажется он точно сошёл с ума. Как он здесь оказался? Кажется он не дошёл до кровати, а сел прямо на пол и заснул, положив голову на краешек. Мда. Дальше будет хуже. Уже два месяца прошло, за это время он не провел ни одной тренировки. Сычжуй каждое утро шел на тренировочное поле вместо главы ордена Лань и тренировал учеников. Потом проводил за него его предмет в классе. Лань Сичэнь вспомнил, что сегодня выходной. На выходные Сычжуй вместе со своим отрядом уходил на ночную охоту. На охоте к ним присоединялся Вэнь Нин и загонял для них тварей. Так что охота всегда была успешной. Они возвращались всегда поздно, намного позже положенного времени. Лань Сичэнь знал, что они ходили в то самое заведение, куда водил их братишка отдыхать душой и желудком после строгой гусуланьской диеты. В этот раз они, как всегда, основательно опоздав, ввалились весёлой компанией на территорию, привычно выслушали ругань учителя Ланя и разошлись по своим комнатам, чтобы помыться и привести себя в порядок. Дядя каждый раз ругал их, пытаясь привести к порядку, но не наказывал, поскольку был уговор с младшим племянником, что наказывать его учеников по своему произволу никто не имеет ни малейшего права. Лань Сичэнь слышал все это как во сне. Вскоре к нему постучал Сычжуй. На лице его играла улыбка. Он принес книгу. — Дядя, смотрите. Наши любимые учителя стали легендами. Лань Сичэнь дрожащими руками открыл книгу. На первой странице красовался портрет его братишки с Вэй Усянем. Они стояли спина к спине. Один был с мечом, другой с чёрной флейтой. Это был сборник рассказов про подвиги этой парочки по уничтожению тёмных тварей. В книге говорилось, что они являются спутниками на тропе самосовершенствования. Люди их превозносили за отзывчивость и бескорыстие. За то, что делали они свою работу не ради славы, а ради того, чтобы помочь людям, чтобы защитить слабых. Да. Мальчики входили в моду. Лань Сичэнь поднял глаза на юношу, тот просто светился от радости. — Они там где творится хаос! Они помогают слабым? Дядя, вы не рады? Лань Сичэнь замешкался, нельзя показать перед юношей свою слабость. Но… Он так устал… Так устал… Он поднял глаза на светящееся лицо племянника: — Да, я рад. Очень рад. Но… — Дядя, я понимаю. Вам просто необходимо отдохнуть. Я проведу сегодня за вас уроки. --Спасибо тебе. Прости, мне правда последнее время нездоровится. — Все нормально. Не переживайте. Сычжуй смотрел сочувствующе. Прекрасный ребенок! Любящий, заботливый, понимающий! Сычжуй ушел, а Лань Сичэнь продолжал смотреть на иллюстрацию в книге, которая изображала его братишку спина к спине со своим прекрасным спутником. Хотя иллюстрация не передавала той солнечной энергии, что исходила от этого невероятного человека, все равно замирало и останавливалось сердце. И от этого еще душнее наваливалось ощущение одиночества и безнадёжности. Да. Одиночество теперь будет его постоянным спутником. Он потерял их. Он предал их. Нет ему прощения. Нет. И не будет. Да и он сам пока жив, не простит сам себя. Он вспомнил как брата избили дисциплинарным кнутом, вспомнил его раны, вспомнил как в бреду он повторял имя дорогого сердцу человека. Вспомнил то, как он боролся, только забрезжил совсем малюсенький лучик надежды. Этот лучик надежды помогал ему балансировать на мостике между жизнью и смертью и вывел его из беспросветного мрака. Полуживой, со страшными ранами, он встал и пошел искать самое главное в своей жизни сокровище. Не найдя останков, он стал верить в то, что он жив, просто скрывается от этого лицемерного общества. Нашел ребенка, усыновил его и воспитывал все эти годы как родного сына, так что малыш даже ни разу не почувствовал, что он приемный. Столько любви и заботы он вложил в этого мальчика. А самое главное, он научил его быть счастливым! Они преодолели вместе все детские страхи, все болезни и сомнения. А он? Он, Лань Сичэнь? Он чуть не потерял братишку, пойдя на поводу у Цзиней, купившись на сладкие речи Цзинь Гуаньяо! Страшно было даже представить, что случилось бы, если бы он еще и бездумно пошел на поводу у старейшин! Послушался бы глупых правил и не помог ему оправиться от жутких ран! В других кланах глава имеет большой вес и его слово всегда решающее, если конечно оно не граничит с самодурством. Но почему в клане Гусу Лань глава это всего лишь вывеска? Зачем он здесь нужен? Вроде как демократия. Но всем руководит совет старейшин, которые даже понятия не имеют о настоящей жизни! Они действуют в рамках правил. Но все ли можно впихнуть в эти рамки? Разве не бывает нестандартных случаев? Почему разбирается поведение, но абсолютно никого не интересует какие мотивы двигали человеком? Почему не берётся во внимание милосердие и сострадание? Почему сухие правила руководят их жизнью? Что сделал в этом направлении сам глава ордена Лань? Ничего. Просто подчинился. Если менять, то надо менять всю систему, менять само общество. Братишка предпринял все, чтобы будущее ордена Гусу Лань не было и дальше втиснуто в душные рамки правил. Он изменил систему воспитания и образования, добился того, чтобы кланом руководили не сухари, не нефриты, а живые люди, которым присуще любовь и сострадание. Он поставил такую цель. И он сделал это! Он не стал делать революцию, он потихоньку расшатал изнутри эту сгнившую систему и заменил ее новой. И теперь эта новая система уверенно подрастает, радуясь жизни и никого не боясь. Их уж точно не запугаешь ни правилами, ни старейшинами, ни самим Лань Цижэнем. Лань Сичэнь больше не боялся за будущее своего клана, молодежь уже не позволит командовать замшелым старикам. Сычжуй теперь был прямым его наследником. Можно вздохнуть спокойно. И хотя он много чем делился с Цзинь Гуаньяо, но что-то подсказало ему, что тот не должен знать о сыне Хангуан Цзюня. Где-то на подсознательном уровне в его голове стоял ограничитель. Возможно, благодаря этой его осторожности, с ребенком ничего не случилось. Да, Цзинь Гуаньяо был безжалостен, но странно было слышать его слова: » Лань Сичэнь! За эту жизнь я бессчётное число раз лгал, бессчётное число раз убивал. Как ты и сказал, я убил своего отца, брата, жену, сына, учителя, друга… Чего я не совершил из всех злодеяний этого мира?! Но я никогда даже не думал причинить вред тебе!» «Странно. Он даже не думал причинить вред мне. К чему он это сказал? Надеялся на мое снисхождение? Или это было искренне?» В который раз уже перед глазами встала сцена объяснения в любви. И тем невероятнее на этом фоне выглядит его неожиданное признание: «Да, брат! Именно чувства! С того самого дня, как я увидел тебя, купающимся в том ручье! Да, знаю, брат! Только не говори сейчас ничего мне! Я знаю, что ты никогда не сможешь ответить на мои чувства! Прости, брат, я знаю твою тайну. Знаю что тебе нравится другой человек!» Как же так вышло, что Лань Сичэнь соблазнил другого человека? «Неужели он правда влюбился?» Но его последний поступок! Понятно, что у него не было выбора, что его просто растоптали бы представители других кланов. Его тело стёрли бы в порошок без всякой надежды. Лучшим решением было кинуться в гроб к старшему брату. Его решение погибнуть вместе. «Но зачем он оттолкнул меня?» Кто мог так поступить, как не влюбленный? «Возможно ли было предотвратить все эти страшные деяния, если бы я ответил на его чувства? Смог бы убедить его бросить злодеяния и начать жить заново? Исправить ошибки, возместить весь вред, причинённый им за эти годы?» Возможно ли? Забрать в Гусу, посадить на диету и тренировать до изнеможения, пока не вернётся его прежняя физическая форма. Тренировал же он Хуайсана, почему это было нереально в отношении Цзинь Гуаньяо? А ведь когда он продемонстрировал свое ослабевшее, заплывающее жирком тельце, у Лань Сичэня шевельнулась такая мысль. Но…не было ли поздно? Тогда и Вэй Усянь бы не пострадал и братишка был бы в порядке. Захотел бы сам хозяин женственного тельца сидеть на диете и изнурять себя тренировками? А его странные телодвижения возле солнечного юноши? Не укладывалось снова в голове. Что это было? Лань Сичэнь думал над этим уже в который раз до головной боли. После тяжких дум наваливалась жуткая усталость. Снова спать. Спать. Устал. Провалившись в черный тяжёлый сон без единого сновидения, Лань Сичэнь проспал почти до обеда. Лишь только когда зашел Сычжуй с подносом, на котором стоял горький травяной отвар, тарелка с рисом и тушёные овощи, он вспомнил, что не ел уже несколько дней. Сычжуй молча поставил тарелки на стол, подал Лань Сичэню отвар, потом палочки и проследил, чтобы он поел. Он не сказал ни слова. Лань Сичэнь почуствовал, что племянник настроен решительно, потому беспрекословно подчинился. После обеда Сычжуй молча потянул дядю за собой. Лань Сичэнь не возражал. Они пришли на кроличью полянку. На полянке еще издали Лань Сичэнь обнаружил девушку в белых клановых одеждах и с простой лентой, которая кормила кроликов. Услышав шаги, она подняла голову: — Цзэу Цзюнь, — поклонилась она главе ордена. Потом посмотрела на удивленного Сычжуя: — Тебя долго не было, я пришла покормить их. Сычжуй засмеялся. Лань Сичэнь присел на пенёк и смотрел как Сычжуй с девушкой вырывают друг у друга корзинку с морковью и смеются. «И здесь революция. Хорошо что дядя не видит. Седьмое правило на стене послушания…» В голове даже в таком состоянии торчали проклятые правила! Лань Сичэнь вздохнул. Ненавистное нефритство каменной глыбой давило на плечи. В другой раз он бы сделал Сычжую замечание, а девушку сразу отправил бы на женскую половину. Подобное поведение в принципе было несвойственно адептам Гусу Лань. Тем более смех и неприличное поведение, не говоря уже о том, чтобы при главе ордена молодежь себя вела подобным образом. Но теперь наступили другие времена. Возможно что в недалёком будущем дети в Гусу будут жить вместе с мамами и папами. А иначе какой смысл заводить семью, жениться и потом отправлять жену снова на женскую половину? Если рождалась девочка, то оставалась с мамой на женской стороне, если мальчик, то его забирал папа на мужскую. И только раз в неделю на выходной семья могла собраться вместе в дальних домиках далеко в горах. Но даже эти короткие встречи с семьей были недоступны братьям нефритам! Очевидно, когда Сычжуй станет во главе клана, все будет по-другому. Когда девушка, смеясь, попрощалась и ушла, Лань Сичэнь спросил: — Как её зовут? — А-Янь. Она перешла к нам после событий на горе Дафань. Это я тогда попросил отца рекомендовать её. Лань Сичэнь кивнул. Снова упоминание о братишке заставило его отрезвить свой разум. Снова мысли вернулись к «несчастному влюбленному». Он снова ясно ощущал, что Цзинь Гуанъяо самый обычный манипулятор, и ничего хорошего в нем нет. Даже перед смертью он до последнего давил на жалость Сичэня, припоминая ему все хорошее, как будто это как-то должно оправдать все плохое. Да даже если закрыть глаза на ве то что он сделал, и скольким людям он испортил жизнь? А что он тогда сказал про Хуайсана? «Да брось! Зачем ты на него смотришь? Без толку! Что ты увидишь? Даже я за все эти годы не смог разглядеть. Не Хуайсан, а ты хорош. Как это неожиданно, что я вот так потерпел фиаско от твоей руки…» А почему Хуайсан не имел права отомстить за смерть брата? Он убил брата Хуйсана, и тот имел полное право забрать его жизнь в ответ. Почему он все обставил так, что тот же Хуайсан должен умыться и молчать? Должен молча стерпеть и ничего не предпринимать? А если предпринял что-то, то уже подлец и злодей? Да, он не мог кинуться на него с саблей как Не Минцзюэ, он мог только действовать его же методами, а иначе ничего бы не вышло. Вот только сам Цзинь Гуаньяо этого не мог предположить. Кто дал ему право забирать жизни других людей и не понести за это заслуженное наказание? И ведь Лань Сичэнь не обратил даже ни малейшего внимания на это обстоятельство! До какой степени простирается его слепота? А как он давил на то, что у него было трудное детство! То есть, из-за плохого детства мы должны оправдывать садиста, манипулятора и убийцу? Смешно… Можно подумать, что у Вэй Усяня было легкое детсво, когда погибли его родители! Ребенок скитался по улицам в поиске еды и прятался на горе Луанцзан от собак. Но он не стал маньяком. У самого же Цзинь Гуаньяо было сытое детство в тепле и неге. У братьев Лань и вовсе не было никакого детства. Сплошная учёба, тренировки, чтение, жёсткая диета и суровые монашеские условия. Но они же не стали злодеями. Каждый сам выбирает свою дорогу. У него была тысяча возможностей прожить жизнь по-другому. Он мог стать бродячим заклинателем, мог пойти в другой клан, мог бы пойти в храм или на гору как Сяо Синчень. Мог бы просто прожить обычную жизнь. Но нет, он натворил гору всяческих злодеяний, видите ли из-за того, что его папа не любил. «Почему я об этом даже не думал? Ведь я знал все, что он сделал, он убил твоего старшего брата, но я до последнего пытался его оправдать. Почему вдруг для меня жизнь Цзинь Гуанъяо стоила дороже жизни старшего брата? Почему?» Его размышления прервалась ощущением чего-то мягкого и пушистого в ладонях. Сычжуй дал ему в руки кролика. Лань Сичэнь нежно гладил пушистую шкурку, вспоминая тот момент, когда его братишка впервые принес сюда подарочек солнечного юноши. Как он прижимал их к груди, как был решительно настроен отвоевать их перед грозным дядей! А ему было всего шестнадцать! И он не боялся! У него уже тогда было больше смелости и решительности чем у старшего брата. Но как так вышло, что мнение Цзинь Гуаньяо стало для него выше, чем жизнь братишки? А жизнь Сычжуя? Жизнь остальных учеников ордена Гусу Лань? Кто похитил и бросил молодежь на горе Луаньдзан, где их едва не растерзали мертвяки? Кто заманил и едва не убил дядю с остальными адептами Гусу? Кто угрожал его младшему брату Ванцзи совсем недавно в храме Гуаньинь? Не говоря уже о том, что он использовал тайные знания Гусу для искажения ци? А ведь это могло сильно усложнить жизнь ордену и настроить остальных против него. Если поразмышлять — далеко не единожды. И он еще говорил, что никогда не хотел причинить вред Лань Сичэню? Ведь все эти люди дороги ему! И он не мыслит без них своей жизни! Как можно отделить их от Лань Сичэня? «Братишка вон Цзинь Лина пожалел, только потому, что Вэй Усянь очень любит своего истеричного племянника и он дорог для него!» «А Цзинь Гуаньяо без всякой жалости хотел истребить целый орден Гусу Лань! И среди них был Сычжуй! И при этом он говорит, что не хотел причинить вред мне?» Лань Сичэнь долго размышлял и так и не находил ответа. Кролик поднялся на задние лапки и потерся пушистой мордочкой о щеку главы ордена Лань. Лань Сичэнь вздохнул, вспоминая легкое прикосновение нежных пальцев солнечного юноши. Он не заметил даже, что просидел так до вечера. Сычжуй что-то говорил, приходил, уходил, приходили другие ученики, здоровались, играли с кроликами, уходили. После пришел Сычжуй, снял с колен Лань Сичэня заснувшего зверька, увел дядю в ханьши. Принес ему ужин. Лань Сичэнь посмотрел на юношу: — Сычжуй, прости, ты целый день провозился со мной. Я тебя оторвал от дел. — Дядя, сегодня выходной. Я не был занят. — Спасибо тебе. Он погладил юношу по идеально уложеным волосам. Про себя подумал: «Ну вот, уже выходной. Так незаметно.» Снова тяжестью навалилась смертельная усталость. Спать… Спать… «Я кричу и молю. Кричу небу: довольно! Крик растаял в ночи. И в пустой тишине. То ли бред, то ли сплю. Но по-прежнему больно. Только ты не молчи! Скажи что-нибудь мне. Отупело молчу. Припаду к изголовью. Не взглянув на меня, Ты уходишь в рассвет. Умереть я хочу. И уйти с этой болью. Тайну эту храня. А другой жизни нет. Жизни нет без тебя. Но тебя недостоин. Вдруг гуцинь разобью. Поломаю Лебин. Поломаю, скорбя. Но никчёмный я воин. Не стою уж в строю. Погибаю один. Умереть и уйти. И глаза не мозолить. Своим скорбным лицом. Ну зачем тогда жить? Ты конечно, прости. Моя грешная доля. Словно страх пред концом. Мне мешает идти. Смерть давно не страшна. Сколько раз с ней встречался. На войне, на охоте. В драках, в спорах, везде. Вновь опять тишина. Я над смертью смеялся. Моя жизнь как в болоте. Как в стоячей воде. Смерть, поверь, не страшна. Жить страшнее без смысла. Жизнь страшна без любви. Без улыбки твоей. И страдает душа. Горько плача над тризной. Жизнь в стоячей крови. Смерти лютой страшней…» (Предсмертные стихи недостойного поэта Лань Сичэня)