Больше жизни

Ирина Алексеевна с головой погрузилась в работу, чтобы не позволить навязчивым мыслям отравлять её день. Письмо в Министерство и несколько заявок на новое оборудование. Две плановые. Ассистирование Хромову. Когда Ирина Фёдоровна округлила глаза от удивления, увидев заведующую в приёмном, твердо нацеленную оказать помощь всем страждущим, Павлова поняла, что это уже перебор. Находясь в Склифе, где каждый незначительный вопрос требовал её предельного внимания, было легко не концентрироваться на утренних словах Брагина, но сейчас, сидя на холодном полу в ванной, прислушиваясь к шуму воды, льющейся из открытого крана, и чувствуя, как холодные капли отлетают от раковины и оседают на её обнажённой коже, Ира больше не могла прятаться от своих мыслей. Было страшно. Безудержно, остро, непосильно страшно. В прошлый раз трагедия случилась внезапно, ворвалась в её жизнь и почти разрушила её до самого основания. Тогда Ире казалось, что ничего хуже с ней произойти уже не может, но ждать надвигающейся беды, будучи не в силах ей противостоять, оказалось ничуть не легче. Павлова перебирала в голове все варианты возможного развития событий и не видела в них никакой надежды на что-то хорошее. Будучи хирургом, имея возможность рассуждать здраво и адекватно оценивать все риски, она понимала, что положительный исход в этот раз маловероятен. Как бы не было тяжело признаваться в этом самой себе, но кажется, что эту битву она уже не выиграет. Также Ира знала, что не останется в коляске. Даже не сядет в неё. Больше никогда. Если встанет вопрос о новой операции, о, мать её, четвёртой операции на её рассыпающийся в хлам позвоночник, она пойдёт на это, пусть даже шанс не проснуться в этот раз стремится к бесконечности. Громкий и резкий стук в дверь заставил её дернуться от неожиданности, заскользив босыми пятками по мокрому полу. — Ира, всё в порядке? В спешке поднимаясь, Павлова начала вытирать солёные дорожки со своих щёк, яростно брызгая в лицо водой. — Ира, ответь! Я сейчас выломаю дверь! — голос Кривицкого звенел от напряжения, а у Ирины сжалось сердце от воспоминаний о том, что всё это уже когда-то было. И, словно в каком-то бреду, повторяется вновь. Решив, что муж запросто может исполнить своё обещание, она подлетела к двери и повернула замок. Обеспокоенный взгляд карих глаз резал Павлову без ножа. Он волнуется о ней каждую секунду, когда она находится вне зоны его видимости. Она знает это. Чувствует. Как найти силы сказать ему, что их вновь ждёт ужас? Как обрушить на него информацию, что всё, за что они боролись, вновь исчезает и растворяется в надвигающейся темноте? Как отнять у него надежду на их счастливое будущее? Ира несколько раз пыталась начать этот разговор и каждый раз слова не шли у неё из глотки, застревая где-то в трахее. Выше её сил. Больше её возможностей. Знает, что и сейчас не скажет. Не сможет. Не сегодня. — Ну ты чего ломишься так? — Павлова попыталась вложить в голос максимум безмятежности и, судя по облегчённому выдоху мужа, ей это удалось. — А ты чего закрылась так надолго и не отвечаешь? Я уже знаешь, чего передумал... — Чего? — Всякого,— по лицу Кривицкого пробегает тень. — Ну и зря, всё хорошо. Ира потрепала мужа по щеке и спешно вышла из ванной, поднимая глаза к потолку в попытке не дать пролиться новой порции слез. *** — Гена... — Мм? — Спишь? Спустя несколько часов, когда город за окном их квартиры был погружён в сонную темноту ночи, а тишину комнаты нарушало лишь размеренное мужское дыхание, Ирина Алексеевна лежала на кровати, глядя в потолок и не имея ни сил, ни возможности погрузиться в сон. Хаотичные мысли по-прежнему роились в её голове, лишая её покоя и умиротворения, заставляя прибегнуть к крайним мерам. К её запрещенному приёму. Кривицкий включил лампу и, дотянувшись до прикроватной тумбочки, щурясь от непривычно яркого света, посмотрел на экран смартфона. — Уже нет. Ночь на дворе, ты чего? Что-то случилось? — Обними меня, пожалуйста... Что-то в голосе жены заставило Геннадия Ильича незамедлительно выполнить эту просьбу, прижимая к себе её хрупкое тело, и только потом пристально всмотреться в её лицо. — Что случилось? Ир, ты какой день сама не своя. Я же вижу. Я пытаюсь на тебя не давить, но больше не могу смотреть на тебя такую, — он аккуратно убрал непослушный локон с её лба и поцеловал жену в висок. — Пожалуйста, расскажи мне. Что тебя беспокоит? — Ничего. — Ирка.... Ну что ж ты мне сердце рвешь? Ирина Алексеевна только зажмурилась и ещё крепче прижалась к мужу, утыкаясь носом ему в грудь. — Я просто очень устала. Чувствует, как он успокаивающе гладит её по спине и рассыпается на части от щемящей нежности к этому мужчине и всепоглощающего чувства вины за своё молчание. — Ну что ты, девочка моя... Хорошая... Ощущая комок в горле, Павлова отстраняется и в полутьме находит губы Кривицкого, накрывая их своими и вовлекая его в поцелуй, до краёв наполненный всем тем, что переполняет её сердце и пока не имеет возможности быть высказанным. Она целует его страстно, жадно, с неожиданным напором, так, будто это то последнее и самое важное, что она успеет сделать в жизни. Задыхаясь от нехватки воздуха и зарождающегося возбуждения, тугим узлом сворачивающегося внизу её живота. Чувствуя возрастающую эрекцию мужа, Ира притягивает его к себе ещё ближе, но Кривицкий отстраняется, с трудом переводя хриплое дыхание и глядя на неё потемневшими от желания глазами. — Ты уверена... Что это надо сейчас? Ира проводит пальцами по его поседевшим волосам, и он нежно целует её ладонь. — Уверена. Я очень хочу... Медленно. Ей это было нужно. Необходимо, как воздух. Как спасительная соломинка, державшая её на поверхности нормальной полноценной жизни. Как акт любви с человеком, который дороже всего на свете и от которого так страшно будет уйти, и ещё страшнее — навсегда. Кривицкий снимает преступно лишнюю сорочку и осыпает её обнажённое тело сотней поцелуев, не пропуская, кажется, ни один миллиметр шелковистой кожи. Не торопясь зацеловывает колени, бёдра, живот, грудь. Без единого намёка на пошлость, но так, что все внутренности Иры сводит от переполняющего её желания, заставляя кусать губы и сминать простынь в кулаках. Оставляет дорожку невесомых поцелуев на шее и, захватив запястья жены, вытягивает её руки вверх, сцепляя их на подушке. Удерживая их одной рукой, второй он продолжает гладить её тело. Проводит тыльной стороной ладони по выпирающим рёбрам, груди, предплечью. Нежно и почти целомудренно, но из горла Иры вырывается чуть слышный стон. Не желая в этот раз мучать её и себя, разводит рукой её бёдра и спускает с себя бельё. Отведя уже насквозь влажные женские трусики в сторону, он не спеша входит в нее и не сдерживается от собственного хриплого выдоха. Он любит её медленно. Осторожно. Бережно. Так, будто она — самое хрупкое и ценное сокровище, которое он имел счастье держать в руках. Ира извивается от наслаждения, обхватывая его коленями, подаваясь к нему бёдрами, сокращая расстояние между ними до минимума. Выпустив запястья жены, Геннадий Ильич был вынужден опереться на кровать по обе стороны от Иры, чтобы не раздавить её своим весом, а она тем временем обнимает его и впивается ногтями в мужскую спину каждый раз, когда он медленно заполняет её собой. Полностью потерявшись во времени, Кривицкий продолжает двигать бёдрами, оставляя хаотичные поцелуи на лице Ирины, а она всё сильнее вжимается в него всем телом, будто желая раствориться в нём без остатка, наконец забыться и стать единым целым хотя бы на эти короткие мгновения. Желая, чтобы всё остальные мысли отошли на второй план, оставляя на тонкой границе сознания только лишь единение их тел и душ. Через несколько минут Павлову начинает сотрясать мелкая дрожь, а ее тихие стоны срываются на крик. Ещё пара движений, и Кривицкий, хрипло рыча, кончает следом. Замерев, он переносит вес своего тела на один бок, всё ещё не слезая с жены и утыкаясь ей куда-то в шею, нежно целуя и сливаясь с ней в их общем экстазе. — Я люблю тебя. Я так тебя люблю... — шепчет чуть слышно, сжимая её в своих объятиях. Стоны Ирины Алексеевны переросли в почти неслышные всхлипы, а из глаз тонкой струйкой побежали слезы, то ли от накрывшего оргазма, то ли от его слов, то ли от чего-то ещё. *** Конец рабочего дня давно наступил, но Павлова не спешила домой. Как, собственно, и каждый день на протяжении вот уже... Недели? Она задерживалась на работе до возможного максимума, каждый раз придумывая себе всё новые дела, хотя, если говорить откровенно, придумывать особенно ничего не приходилось — работы действительно было много. Но только если раньше она стремилась разобраться с ней в короткие сроки, чтобы как можно быстрее оказаться дома, в спокойной обстановке и объятиях любимого человека, то сейчас наоборот — откладывала в долгий ящик, используя как причину дольше задержаться в Склифе. Находиться дома было тяжело. Помимо того, что там её с удвоенной силой душили тёмные мысли, отношения с Кривицким были натянуты и напряжены. Нет, они не были в ссоре и даже пытались держать видимость нормальной семьи, однако скрытность Ирины и еë печальный настрой не могли укрыться от внимательного взгляда супруга. Он несколько раз поднимал тему её плохого настроения, и каждый раз она была уверена, что теперь-то точно расскажет ему правду, но... Но к сожалению снова и снова погружалась в беспросветную бездну обмана. Прекрасно осознавала, что это болото засасывает в непроглядную пучину, из которой будет непросто выбраться, но ничего не могла с собой поделать. Обрушить на Кривицкого эту информацию было выше её сил. Конечно, Геннадий понимал, что все её объяснения об усталости — всего лишь прикрытие, за которым скрывается истинная причина её поведения. Понимал и терпеливо ждал, когда она будет готова поделиться с ним тем, что мучает её вот уже столько дней. Но время шло, а Павлова так и не смогла начать этот разговор, чем повергала Кривицкого в молчаливое негодование. Сегодня он даже не зашёл к ней на их традиционный кофе между плановыми операциями. Это случилось впервые. Не было дня, чтобы Кривицкий не заглядывал проверить как дела у жены, не проследить, чтобы она пообедала и не украсть у неё несколько поцелуев. Но сегодня они не виделись с самого утра, когда в тягучем молчании пересекли порог Склифа и, украдкой бросив друг на друга печальные взгляды, направились в разные стороны. С одной стороны, так Ире было проще — редко пересекаться с Кривицким, чтобы лишний раз не испытывать неловкость и смущение от их затянувшейся размолвки, но с другой — она отчаянно скучала по мужу и была уверена в том, что это было взаимно. В кабинете раздался стук в дверь. — Войдите, — не поднимая головы, Ирина продолжала заполнять график дежурств. Почувствовав дурманящий запах, она откашлялась. Таким парфюмом пользовался только один человек... — Игорь Яковлевич! Ира метнула взгляд на дверь, которую аккуратно прикрыл за собой Полонский. Неприятно улыбаясь, он прошёл вглубь кабинета и остановился напротив стола заведующей, облокотившись на кресло посетителя, сжимая его спинку своими толстыми пальцами. — Здравствуйте, здравствуйте... Что же вы, Ирина Алексеевна, ко мне не заходите? Прошло столько дней с нашей последней встречи... Со всеми своими проблемами, история с начальником совершенно выветрилась у Павловой из головы. За это время они пересекались пару раз на летучках, но Полонский ни словом, ни взглядом не давал понять, что ждёт от неё каких-либо действий. Ирина, расслабившись, подумала, что он, не получив от неё никакого ответа, действительно решил делать вид, будто ничего не произошло. Геннадий Ильич тем временем продолжал работать в приёмном и, кажется, не слишком огорчался этому факту, сосредотачивая свои мысли скорее на семейных проблемах, чем на рабочих. Полонский с ним практически не пересекался и их конфликт заморозился на стадии молчаливого неприятия друг друга. И только сейчас, увидев начальника в непосредственной близости, Павлова поняла, что её успокоение на этот счёт было напрасным. — Что, Ирина Алексеевна? Не ожидали увидеть меня у себя в гостях? — Нет, ну что вы, я... Полонский оторвался от стула и, чуть пошатываясь, направился в сторону Павловой. С каждым его шагом она всё сильнее чувствовала алкогольный флер, исходящий от мужчины. Когда он находился уже в непосредственной близости, Ира вскочила с кресла. — Игорь Яковлевич, я думаю вам сейчас лучше... — Я знаю, что для меня лучше! И вы знаете, Ирина Алексеевна. Он окинул Павлову таким взглядом, от которого волна отвращения пробежалась по её спине и ей тут же захотелось помыться. Задержав своё внимание на её груди, на участке обнажённой кожи, виднеющимся в распахнутом вороте блузки, Полонский облизнул нижнюю губу. Когда в мужских глазах промелькнуло что-то тёмное и определённо нехорошее, Павлова, не рассуждая о том, как это выглядит со стороны, сделала шаг в сторону, пытаясь обойти начальника и спешно направилась к двери. Не успев сделать и пары шагов, Ира почувствовала сильную боль в запястье и в одночасье оказалась прижата спиной к шкафу, с громким стуком ударяясь затылком о твердую дверцу. Полонский крепко держал её за руку, нависая над ней своим грузным телом, и дышал прямо ей в лицо. От запаха алкоголя стало резать глаза. — Игорь Яковлевич, пожалуйста, отпустите, — голос Иры срывался, в нём слышалась неприкрытая дрожь. — Вы же завтра сами будете жалеть. — Зато сегодня я буду очень доволен. Ира попыталась вырвать руку из капкана мужских пальцев, но его хватка была настолько крепкой, что она лишь зашипела от боли. Полонский удовлетворённо ухмыльнулся, будто этот звук его лишь обрадовал. Ирина чувствовала, как её начинает накрывать волной паники. От невозможности пошевелиться, будучи придавленной этим грузным телом, от осознания конкретики его желаний, от ощущения характерно выпирающей мужской ширинки на уровне её бедра. Когда свободная рука Полонского стала лихорадочно шарить по её животу, в попытке расстегнуть блузку, к горлу Павловой подкатила тошнота. Не справившись своими вялыми пальцами с мелкими пуговицами, мужчина с треском разорвал ткань и, проникнув ладонью под скользкий шёлк, с силой сжал женскую грудь. Словно через какие-то помехи до Иры доносился звук, с которым металлические пуговицы падали на пол, и почему-то он оглушал её, полностью затуманив сознание. Хотелось кричать. Орать, что есть мочи, чтобы кто-то услышал, пришёл, помог, но из горла Павловой вырывался только чуть сдавленный шепот. — Пожалуйста... Не надо... Безрезультатно пытаясь оттолкнуть Полонского, хватая его плечи, оставляя кровавые царапины на его шее, ощущая, как сильная липкая рука до боли мнёт её грудь, Павлова чувствовала, как по её щекам начинают течь слезы. — Твою мать, не дергайся. Он сильнее прижимает её к шкафу, полностью блокируя любое её движение. Перемещает вторую руку на бедро, сжимая нежную кожу, оставляя ногтями зацепки на тонком капроне колгот, задирая юбку и скользя ладонью вверх... Когда его пальцы коснулись белья, поджилки Ирины свернулись в тугой узел. Она начала задыхаться, кашляя и давясь слезами, терялась в пространстве от невозможности сделать вдох из-за того, что грудь сдавило тугим кольцом от тяжести чужого тела. Накатившая безысходность тягучей волной разливалась по организму, ослабляла руки, прекращающие бороться, и оставляла в мозгу только одну пульсирующую мысль: "Пусть это закончится быстрее." Почувствовав на своих губах чужие губы, ощущая мерзкое дыхание, врывающееся в её рот, Павлова, кажется, распадается на тысячу мелких осколков. Стиснув зубы, собирает оставшиеся силы и делает последнюю попытку избавиться от этого кошмара. Она толком не поняла, в какой момент ей стало легче дышать. Когда Полонский отстранился и в лёгкие со свистом ворвался воздух. Когда она перестала ощущать его прикосновения. Пытаясь прийти в себя, она видела только его лицо, багровеющее от злости, и кровь, капающую из прокусанной губы. — Ах ты сука... Его рука вновь схватила её за грудь, прижимая к шкафу, а вторая замахнулась для удара. Павлова знала это движение. И знала, что за ним последует. Закрыла глаза в попытке ощущать себя где угодно, только не здесь, не в этом теле. Внутренне сжалась перед неизбежным, но... Ничего не последовало. И уже через секунду её отпустили. Покачнувшись на ногах, пытаясь найти ориентацию в пространстве, она фокусируется перед собой, и сквозь мутную липкую реальность, цепляется за то единственное, что удерживает её на поверхности сознания. Карие глаза, глядящие на неё с ужасом и болью, окидывающие взглядом её тело и темнеющие от осознания того, что с ним происходило несколько минут назад. Ира судорожно запахивает ворот блузки, понимая, насколько нелепым, наверное, выглядит это движение. Одергивает юбку и умоляюще смотрит на мужа, всё ещё державшего за запястье Полонского. Предчувствуя что должно произойти что-то нехорошее. Что-то, чему она уже не сможет помешать. — Гена, пожалуйста, не надо... Поздно. Рёв Полонского пронзает тишину кабинета и на секунду оглушает. Ира видит, как он складывается пополам, прижимая руки к животу, и судорожно открывает рот, ловя окровавленными губами воздух. Ещё одно движение руки. Замах. Хруст. Он падает на пол и плюётся кровью. Из горла вырывается умоляющее шипение, на скуле наливается кровоподтек, а зрачки в панике расширяются, когда он видит вновь приближающего Кривицкого. — Пожалуйста... Я не хотел... Ира заставляет себя сделать шаг вперёд. — Гена... Кривицкий наклоняется к Полонскому, хватая его за халат и приподнимая над полом. — Гена! Он заводит руку для очередного удара... — Гена, пожалуйста! Не надо! Рука Геннадия зависает в воздухе. Он выпускает Полонского, позволяя ему осесть на пол, закашливаясь и скуля что-то нечленораздельное. Медленно повернувшись, Кривицкий смотрит на Павлову и от его взгляда её сердце, кажется, пропустило несколько ударов. За всё это время он не произнёс ни слова. С каменным выражением лица опускает взгляд на её порванную блузку с оторванными пуговицами и с шумом втягивает воздух. — Ген... Она делает шаг вперёд, а Кривицкий дёргается, будто от пощёчины. Дело - дрянь. Он отворачивается и, сжав руки в кулаки, вновь направляется к сидящему на полу начальнику. Что произошло дальше, Ира так и не успела до конца осознать. В голове мутными вспышками сменяли друг друга отрывочные кадры. Как она метнулась между ними, пытаясь остановить мужа. Как он осторожно и уверено оттеснил её в сторону. Как тихо скулящий Полонский хватался за её юбку в поисках защиты. Как она, будто в замедленной съемке, падала на пол и медленно погружалась в непроглядную темноту. ***