Больше жизни

Геннадий Ильич сидел на стуле в пустынном коридоре института Склифосовского и стеклянным взглядом гипнотизировал стену перед собой. Обычно хирургам никогда не разрешалось присутствовать на операциях близких, однако чтобы не допустить их даже в кабинет МРТ — такое случалось впервые. Но видимо состояние Кривицкого действительно оставляло желать лучшего, раз оказавшийся по счастливой случайности на дежурстве Брагин, окинув коллегу быстрым взглядом, не терпящим возражения тоном заставил его задержаться снаружи, а сам мгновенно скрылся за дверью, оставив Геннадия в одиночестве и полном душевном раздрае. Произошедшие за последний получас события терзали разгорячённый мозг мужчины, не давая ему возможности собраться и привести в порядок мысли. Ещё несколько минут назад всё его существо было сконцентрировано на том, чтобы помочь супруге, находящейся без сознания, но теперь, когда она в надежных руках профессионалов и ей оказывают всю необходимую помощь, воспоминания Кривицкого снова стали отравляться непрошеными кадрами. Вновь и вновь перед его глазами вставала картина распластанной у шкафа Иры. Ладонь Полонского, сжимающая её полуобнаженную грудь. Его замахнувшаяся рука. Океан ужаса и безысходности в таких до боли любимых, мокрых от слез глазах. И видит Бог, Геннадию даже страшно представить, что могло случиться, приди он всего на пару минут позже. Кривицкий закрыл глаза и сжал чуть подрагивающие ладони в кулаки. Нужно гнать от себя эти мысли, гнать к чертовой матери, иначе он найдет этого урода и заставит его захлебнуться в собственном дерьме. Геннадий Ильич нетерпеливо встал со стула и неровным шагом начал мерить площадь коридора. Его душа отчаянно рвалась туда, за закрытую дверь, где сейчас находилась его жена, но остатки разума убеждали Кривицкого, что в таком состоянии он точно не сможет ей помочь и всё, что он способен сделать в данную минуту — как минимум успокоиться и взять себя в руки. — Геннадий Ильич... — голос Брагина и звук захлопнувшейся двери вырвали мужчину из его дум. Он резко обернулся и, мельком бросив взгляд на Олега, быстрым шагом направился в кабинет, однако коллега неожиданно преградил ему путь. — Подождите. — Олег, мне надо туда... Мне надо к ней. — Я знаю. Она пришла в себя, сейчас её переведут в палату и вы к ней пойдете, — голос Брагина звучал тихо и почему-то не предвещал ничего хорошего. — А сейчас мне нужно с вами поговорить. *** Ирина Алексеевна прислушивалась к неровной отрывистой дроби капель дождя, барабанящего в наглухо закрытое окно её больничной палаты. Только сейчас она смогла обратить внимание на то, что холодная и мрачная зима в столице наконец сдавала свои позиции. Всё последнее время Ира жила будто в каком-то вакууме, не обращая внимание на время года, на погоду за пределами её квартиры, на весь окружающий её мир, и сейчас ей чертовски захотелось встать, подойти к окну, распахнуть его и вдохнуть полной грудью ещё морозный воздух, в котором наверняка должны ощущаться первые нотки приближающейся весны. Вот только сделать это она не могла. Смещение позвонка. Неприживающийся имплант. Позвоночник, который готов рассыпаться в труху при минимальной нагрузке. В углу палаты, будто насмехаясь над Павловой, стояла её старая подруга — инвалидная коляска. Ира отвела от неё взгляд, горько усмехнувшись и прикусив губу. Брагин сказал, что ей ещё повезло. Чувствительность ног и двигательная активность сохранились, несмотря на сильный удар. При её анамнезе Иру не разбил паралич, и в сложившейся ситуации это уже можно считать большой удачей. Однако на этом все хорошие новости заканчивались. Одно неверное движение. Один неосторожный шаг... Вздрогнув от звука отворившейся двери, Ирина увидела вошедшего в палату мужа. Её самого родного и любимого человека, лицо которого сейчас, казалось, посерело от горя и больше напоминало застывшую маску. Сердце Павловой болезненно сжалось. Именно поэтому она столько времени не могла найти в себе силы и признаться ему в своих проблемах. Чтобы не видеть его таким. Кривицкий молча прошёл вглубь палаты и в нерешительности остановился возле её кровати. Он пробежался обеспокоенным взглядом по её лицу, задерживаясь на ссадине у виска, которую она получила при падении. Павлова заметила, как его рука почти незаметно дернулась в её сторону, но, замерев на секунду в воздухе, тут же безжизненно опустилась вниз. — Как ты себя чувствуешь? Она не узнаёт его голос. Хриплый, надломленный и лишённый каких-либо эмоций. — Нормально. Хорошо. — Он ничего... Он не успел... — Нет, — Ирина сказала это быстрее и громче, чем нужно, не давая мужу произнести вслух то, что, как видно, терзало его изнутри. По лицу мужчины пробежала волна облегчения. — Ты вовремя пришёл. Спасибо тебе, Гена. Неловкое молчание вновь повисло между ними, накаляя душный воздух закрытой комнаты почти до предела. Кривицкий сел на кровать у её ног и, прикрыв глаза, потер переносицу указательным пальцем. — Почему ты мне ничего не сказала? О том, что у тебя опять начались проблемы. Почему ты мне ничего не сказала? Лучше бы он кричал. Тишина и спокойствие, с которыми он произнёс этот вопрос, оглушали сильнее взрыва атомной бомбы. И сердце Иры крошилось внутри, царапая рёбра и осыпаясь куда-то вниз. — Я не знаю. Я боялась. Я не хотела, чтобы ты... Чтобы тебе... Понимает, насколько жалкими и нелепыми выглядят её возможные оправдания. Накрывает его руку, лежавшую на её кровати, своей ладонью. Чувствует, как его пальцы дрогнули, но остались на месте. — Прости меня. Пожалуйста, прости. — Ира... Звук её имени, произнесенный его усталым шёпотом, стал последней каплей, удерживающей её на границе контроля своих эмоций. Слезы градом хлынули из глаз, ломая все шлюзы и, как ни странно, принося за собой волну облегчения. Ира закрыла лицо руками и, кажется, стала рыдать ещё сильнее, почувствовав крепкие мужские руки на своих плечах. — Ну что ты... Маленькая, хорошая моя. Ну что ты. Он осыпал поцелуями тыльную сторону её ладони, тонкие пальцы, закрывающие глаза, успокаивающе гладил плечи и прижимал к себе, молча давая возможность выплакать всё, что накопилось внутри за это время. Убрав руки от лица, Ира вцепилась в рабочий халат мужа и прижалась к нему ещё сильнее, убаюкивась в его сильных руках, медленно засыпая под шум дождя от усталости и введённых лекарств, отпуская весь кошмар этого долгого трудного дня. *** — Ир, пожалуйста, скажи, что ты шутишь? Кривицкий сидел на стуле в палате жены и смотрел на неё изумленным взглядом, пока она заполняла рабочие документы, которые настигли её даже здесь. Спину нещадно саднило от ночи, проведённой в сидячем положении, сердце неприятно ныло от пережитых волнений, но больше всего мужчину сейчас беспокоил мозг, готовящийся взорваться от информации, которую ему с абсолютным спокойствием преподнесла любимая супруга. — Нет, Гена, я совершенно серьёзно, — Павлова, старательно избегая его взгляда, с усердием продолжала перебирать бумажки, будто это в данную секунду было самым важным делом её жизни. Геннадий Ильич встал со своего места и подошёл к жене, опускаясь к ней на кровать и забирая у неё из рук очередной документ в надежде на то, что она, наконец, обратит на него своё внимание. — Ира, услышь меня. Я разговаривал с Брагиным. Я видел снимки. Ты понимаешь, что шанс удачного исхода операции в этот раз ничтожно мал? Кривицкий всматривался в зелёные глаза, преисполненный надеждой распознать в них зачатки адекватности, однако сейчас в них плескалась лишь несокрушимая уверенность. Которую мужчина всегда ценил и уважал в любимой женщине, и которая сейчас просто безжалостно ломала его на части. — Я не понимаю, что не так? В прошлый раз ты меня чуть ли не силой на эту операцию тащил, а сейчас что, отговаривать решил? — Потому что в прошлый раз всё было иначе! И если бы твой Брагин знал полную картину, я бы и тогда тысячу раз подумал, нужна ли эта чёртова операция. А сейчас я тем более против. Слышишь, Ира? Я против! Голос Кривицкого звенел от напряжения, но он отчаянно старался держать себя в руках, зная, что повышать тон в случае с его супругой точно не является разумным решением. Максимум, что он получит — очередной взрыв эмоций и уход в свою глухую раковину. Этого допустить он не может. Не сейчас. Сейчас важно достучаться, донести до этой светлой упрямой головы, что её решение грозит катастрофой им обоим. Геннадий Ильич сжал губы, чтобы не рявкнуть что-то лишнее. То, что с неистовой силой рвалось у него изнутри и жаждало быть обрушенным на эту самую сумасшедшую и рисковую женщину в мире. Которая даже не может представить себе, как режет его без ножа своими холодными спокойными фразами. — Гена, хватит. Я всё решила. — Ты решила? А я? Ир, а как же я? У меня есть право голоса? Мы семья или как? Павлова смотрит на него с непрошибаемым спокойствием и Кривицкий, пытаясь унять густеющее в жилах бешенство, где-то в глубине сознания понимает, что все его попытки тщетны. Она действительно всё решила. — Ты хочешь, чтобы я на всю жизнь осталась прикована к коляске? Тебе нужен будет беспомощный инвалид? — Мне ты нужна, Ира! Господи, как ты не понимаешь? Мне нужна ты, живая! Рядом со мной! Дойдёт до тебя это когда-нибудь? Кривицкий почти срывается на крик и, кажется, что его слышит всё отделение, но сейчас на это было категорически плевать. Он был готов кричать на весь мир, только до единственной женщины докричаться не получалось. — Гена, пожалуйста. Не надо. Операция будет. Всё. Точка. — Точка... Я понял. Кривицкий резко встаёт с кровати и в одночасье оказывается у двери, вылетая в коридор и захлопывая её за собой с громким стуком. Ира шумно выдыхает, опуская плечи и стряхивая на пол абсолютно бесполезные бумажки. Она не хотела, чтобы он видел, насколько сильно ей было страшно. *** День близился к концу, а Кривицкий почти всё время провёл в приёмном, оказывая помощь каждому, кто за ней обращался. Лазарев, временно взявший на себя обязанности Ирины Алексеевны, предложил дать ему отгул, понимая, что мысли челюстно-лицевого сейчас сосредоточены совершенно в другом месте, но Геннадий Ильич настойчиво отказался, предпочитая сконцентрироваться на работе, а не на своих душевных переживаниях. За весь день он ни разу не зашёл к Ире, продолжая, тем не менее, держать руку на пульсе и контролировать её состояние даже на расстоянии. По его настоятельной просьбе все анализы и результаты обследований заведующей, выполненные за сутки в экстренном режиме, дублировали лично Кривицкому. Складывающаяся картина ему абсолютно не нравилась и ещё больше убеждала его в том, что соглашаться делать очередную операцию сейчас для Ирины сродни самоубийству. Был уверен, что она сама это понимала. Сомневался, что у него хватит сил, чтобы её переубедить. Упрямству супруги можно было позавидовать и кому, как не Геннадию, было это знать. Тем более беспомощным он себя ощущал и тем сильнее поддавался неконтролируемой тревоге, до краёв заполнявшей его уставшее сердце. Подойдя к стойке регистрации, Кривицкий расписывался в журнале, сдавая смену, когда краем глаза отметил, что шепчущиеся до этого Нина и Татьяна вдруг резко замолчали и украдкой бросали на него изучающие взгляды. — Что такое? — голос мужчины прозвучал грубее, чем следовало, но он слишком устал для того, чтобы подбирать выражения. Женщины засмущалась, но природное любопытство пересиливало скромность. — Вы слышали новость, Геннадий Ильич? Полонский написал заявление об уходе. Кривицкий сжал ручку до побелевшех костяшек. — Что? — Игорь Яковлевич... Уволился... — Нина растерялась, увидев реакцию мужчины. В его глазах промелькнуло что-то, от чего ей стало тут же не по себе. Она быстро переглянулась с Таней. — Говорят даже вещи не все собрал. В спешке уходил. — Скатертью дорога. Кривицкий захлопнул журнал и, развернувшись, отправился подальше от любопытных медсестёр. Он понятия не имел, догадывались ли они о случившемся и пошли ли по Склифу какие-то слухи, и выяснять это не имел никакого желания. Всё, чего он хотел — остаться наедине с собой, подальше от чужих глаз, любопытных расспросов и выражений неуместного сочувствия, от которых хотелось лезть на стену. Ноги сами привели его знакомым маршрутом к кабинету заведующей. Остановившись у двери он понял, что не готов войти внутрь. В помещение, насквозь пропитанное её запахом, вещами и их счастливыми воспоминаниями. Куда она, как бы ни было страшно об этом думать, может не вернуться. — Геннадий Ильич, вы как? Брагин, уставший и измученный за этот день не меньше Кривицкого, поравнялся с ним возле двери кабинета. — Нормально. Как Ира? — Вы же всё сами видели. Плохое предчувствие, задушенное работой, вновь завибрировало у него в груди. — Олег, насчёт операции... — Геннадий Ильич, ехали бы вы домой. Отдыхать. Ирина Алексевна спит и от такой дозы лекарств проспит до утра. На сутках сегодня Куликов, он последит. А вам тоже не мешало бы выспаться, на вас смотреть страшно. А всё остальное мы обсудим завтра, на свежую голову. Кривицкий невесело усмехнулся. О том, чтобы ехать домой, не могло быть и речи, и оба это понимали. — Спасибо, Олег. Я выпью кофе и пойду к ней. Я не могу её оставить. Брагин понимающе кивнул и, похлопав коллегу по плечу, направился к выходу. На секунду остановился и обернулся, будто желая что-то сказать, но тряхнул головой и продолжил путь. Кривицкий решил, что завтра снова ринется в неравный бой с упрямством любимой женщины. Подключая всё своё красноречие. С новой тщетной попыткой убедить её в своей правоте. С просьбами, мольбами, угрозами. Если нужно — он снова встанет на колени, лишь бы она поняла насколько страшную игру затеяла. Игру, из которой ей не выйти победителем. Бросив взгляд на именную табличку, висевшую на стене, Кривицкий тяжело вздохнул. — Что же ты творишь, Ирина Алексеевна... *** — Ген... Кривицкий мгновенно проснулся, резко дернувшись на неудобном стуле. Многострадальную поясницу снова пронзила боль, а затекшие мышцы отозвались протяжным нытьём, но он не обращал на это внимания, вскочив с места и в одну секунду оказавшись у кровати Ирины. — Что такое? Плохо? — Пить хочется... Поднеся полный стакан к пересохшим губам жены, Геннадий Ильич подождал, пока она выпила почти всю воду и удовлетворенно откинулась на подушку, всматриваясь в его лицо. — Ты опять всю ночь здесь? Иди хотя бы у меня в кабинете поспи, а? — Ну конечно. А кто тебя будет спасать от жажды? — Кривицкий накрыл рукой ладонь жены и нежно погладил её. — Давай, спи. Тебе нужно отдыхать. Если что — я рядом. Он выпрямился, собираясь вернуться к импровизированному спальному месту, но Ира перехватила его руку, удерживая за запястье. — Гена! — Ммм? — Завтра будет операция. — Что? Как завтра? Сон Кривицкого как рукой сняло. Он непонимающе смотрел на жену и пытался переварить полученную информацию. Получалось слабо, поэтому он просто ждал объяснений. — Я обо всём договорилась с Брагиным. Мы провели обследование, я сдала анализы. Ждать нет смысла... В общем, завтра. Ира выжидающе смотрела мужу в глаза, но не могла ничего в них прочесть. Он не двигался с места, молча глядя на неё и, казалось, не до конца понимая смысла её слов. Это был как удар под дых. Неожиданно и болезненно. Даже слишком. — Ну что ты молчишь, Ген? Я просила его ничего тебе не говорить. Но видишь, не могу. Не хочу, чтобы так... Ты имеешь право знать. — Знать? Это всё, на что я имею право? — Кривицкому приходится прикладывать неимоверные усилия, чтобы голос звучал спокойно. Волна возмущения и паники поднималась внутри, подкатывая к горлу и сводя связки. — Спасибо, что поставила перед фактом. Спасибо, что тебе наплевать на меня и моё мнение. Ира устало прикрыла глаза. Просидев так несколько секунд, она снова взглянула на мужа. — Гена, пожалуйста. Я всё решила, нравится тебе это или нет. Я понимаю тебя, правда. Я понимаю, что тебе страшно. Мне тоже страшно, Ген, — голос Иры дрогнул и сердце Кривицкого тут же сжалось в ответ. — И ты сейчас можешь развернуться и уйти. И, наверное, будешь прав. А можешь побыть со мной. Провести эту ночь вместе, вдруг... Не дав ей договорить, Кривицкий с шумом втянул носом воздух и резко развернувшись, отошёл к окну. Глаза невыносимо резало от еë несказанных слов, повисших в комнате. От собственной беспомощности перед лицом несокрушимой уверенности жены. От тяжёлого предчувствия и страха, сковавшего внутренности. За окном жила своей жизнью ночная Москва, а хрупкий мир Кривицкого в очередной раз рушился на глазах. Он чувствовал её напряжённый виноватый взгляд у себя между лопаток. Хотелось разбить кулаком чертово стекло и кричать во всю мощь пересохших связок, но вместо этого он вернулся к Ирине, полулежа устраиваясь рядом с ней на кровати, обнимая её одной рукой, крепко прижимая к себе и целуя в висок, чувствуя, как шелковистые волосы щекочут его губы. — Никуда я не уйду. Я люблю тебя. Я с тобой. ***