Девочка, которой больше нет

Ноябрь, 2004 год. В дождливом городе Форксе. Много времени и сил уходило на освоение школьной программы. Все эти годы я не училась в школе. У первой женщины, у которой я жила, было всегда много книг. Её дом находился в США, но меня она никогда не выпускала из подвала. Лишь однажды она пустила меня на кухню, где лежали конверты с почтой и я тогда запомнила, что мы были в штате Луизиана. Она часто занималась со мной и в принципе, я даже к ней привязалась за те годы, что мы были вместе. Это была игра в дочки-матери, и если я хорошо себя вела, то она давала мне читать или рисовать. Иногда она писала со мной легкие примеры по математике, хотя чаще кричала и била меня за то, что я "не её дочь". Несмотря на мои попытки самообразовываться, я довольно сильно забыла как правильно пишется что-либо по-английски. На это повлияли последние годы в Палестине и многочисленных разъездах по странам, где не было книг на английском. Там я познакомилась с арабской письменностью, так как читала Коран. Поэтому очень много времени занимало прочтение литературы, а также изучение математики на моем пути к возвращению в мир. В городе все были очень приветливы, хоть порой и ставили неудобные вопросы. Отец как мог оберегал меня от местных жителей. Мне кажется он вообще прятал меня от всего, что только возможно. По правде говоря, я боялась выходить на улицу одна и поэтому не вырывалась из-под его опеки. Но несмотря на страх Чарли меня снова потерять, он был против того, чтобы я была одна. Я так поняла, это ему советовали и психологи, которые меня курировали. Поэтому, когда к нам начали заглядывать подростки, он нехотя начал открывать им и их родителям двери, чтобы получить для меня какие-то открытки, книги, сладости, ослабляя ту стену, которую выстроил вокруг меня. Я не могла его винить за это: я даже была благодарна. Вначале местные дети передавали мне всякие учебники, пожелания выздоровления. Эта волна благодетели быстро миновала, чему я была рада. Жалости хотелось меньше всего. Со временем Чарли начал оставлять меня одну дома, чтобы работать. Это был очень важный шаг. Когда он уходил я молилась. Я не знала, кому именно я молилась в тот момент, потому что в моей жизни ориентиры были потеряны. Но я знала о чем молиться. Я просила у Бога получить возможность прожить эту жизнь так хорошо, насколько это возможно. В один из таких дней, когда я была одна, Чарли мне позвонил. Его голос был немного взволнован: – Изабелла, – обратился он ко мне, – я встретил жену доктора Каллена, миссис Каллен, она хотела бы приготовить тебе обед и передать, ты не против? Я нервно сглотнула, не понимаю, в чем именно вопрос. – Я не хотела бы её утруждать, у нас осталась вчерашняя каша, – задумавшись, сказала я, – она очень вкусная. Последнее было враньём. Кашу готовил Чарли, в попытках сделать для меня что-то полезное, но американские продукты с трудом лезли в моё горло. Мне страшно было в этом признаваться, но я скучала по палестинским блюдам... точно так же, как и есть восточную еду, я боялась молиться при Чарли. Я не хотела, чтобы он знал, как сильно я скучаю за некоторыми моментами своей старой жизни. – Я понимаю, у тебя почти нет аппетита... – начал он. Даже не столько в аппетите проблема, а в том, что до вчерашнего заката был священный месяц Рамадан. Я постилась когда солнце было на небе. Есть можно было только ночью. Но так хотелось вкусной мусаки (традиционные палестинский цыплёнок с луком, шафраном, кедровым орехом). Или кусочек маклубеха (перевернутый рисовый пирог). Честно говоря, наверное только во время Радамана и первых дней после него меня не ограничивали в еде мои держатели. А мясо, рис, сочные овощи в обилии специй были невероятны. Это вам не американский хот-дог. – Но может дети миссис Каллен занесут тебе немного её готовки? Она очень хочет тебя поддержать, – продолжил, непрерываясь, Чарли. Так вот в чем была загвоздка. Я впервые должна была открыть двери будучи одна дома. Это немного пугало, но не настолько. – Я справлюсь, Чарли, – да, я не могла привыкнуть называть его "папа", – Когда они будут? *** Апрель, около 2002 года. Где-то в Палестине. Тем утром, под тяжелым покровом облаков, они, Ифтар и его братья объявили, что мы идем в мечеть. Впервые за долгое время я могла выйти на улицу. Пойти туда, где совершается пятничный намаз. Выдохнуть полной грудью, представив запах свободы. Город, в котором я оказалась, был полон контрастов - старые узкие улочки, вымощенные камнем, пронизанные запахом специй и моря, пересекались с более новыми, оживленными площадями. Однако, я мало чего могла увидеть, хоть в этот мне разрешили не закрывать лицо, а лишь покрыть волосы. Глаза всегда должны были быть опущены вниз. Так что, все мои воспоминания о пахучем городе с узкими улочками как сквозь призму ресниц, которые прикрывали мой любопытный взгляд. Я молча следовала за мужчинами, ощущая себя как зверь, загнанный в угол, чье спасение зависит от полного подчинения. Мечеть возвышалась в центре города, словно корабль, ушедший на якорь среди моря зданий. Ее белые стены и высокие минареты оказались удивительно красивыми. Внутри она была еще более величественной: ковры с богатыми узорами, огромные люстры, свисавшие с высоких потолков, и мягкий свет, проникающий сквозь витражи. Меня поразила тишина и спокойствие этого места, в таком резком контрасте с моим внутренним хаосом. Конечно, было невероятно сложно сосредоточиться на молитве. С одной стороны, я испытывала странное облегчение от ощущения единства и спокойствия, царящего в мечети. Была женская половина и мужская. Пусть я осталась с Нихрис, которая отравляла своим ядом любую молекулу свободы, дышать стало чуть легче. С другой стороны, в моем сердце горели яркие пламена страха и растерянности. Страх за судьбу своей семьи, за свою собственную жизнь, переплетался с ощущением неволи и бессилия. Это была моя борьба, моя война, происходящая внутри меня, в то время как я стояла среди людей, молящихся в мечети, вдали от дома, вдали от своей нормальной жизни. Вечером накануне меня били палкой по ступням за то, что я заглянула в газету, где было написано что-то об Америке. Ифтар и Нахлым, один из его товарищей, курили кальян, когда я наливала им кофе и случайно зацепилась глазами за тот несчастный клочок статьи. – Только посмей подумать о побеге, и я твою мать на твоем хиджабе повешу, – в гневе орал на меня Ифтар, держа меня сзади за шею своей сильной шершавой рукой. Я рыдала и просила отпустить меня, клялась Аллахом, что не думала ни о чем подобном, но он был непреклонен. Я рада, что этой палкой он не прошелся по всему моему телу и теперь мне всего лишь больно ходить. Но боль в ногах ничто в сравнении с болью в сердце. – Аллах видит, в ад ты попадешь, – шипела Нихрис, когда я её не слушалась или пыталась немного ослабить ее хватку. Ад – это не какой-то мрачный образ, населенный бездной и огнём, что скрывается где-то за пределами нашего земного пространства; нет, он укоренен прямо здесь, в сердце нашей жизни. Он представляет собой бурю человеческих страданий, вечно разоряющую наши души, источником которой являются несправедливость, предательство и обман. Этот ад на земле скрывается в каждом уголке, где цветут ядовитые цветы оскорблений, где гулкий эхо больших бедствий и малых несчастий становится гимном нашего бытия. Мы не должны искать его в астральных высотах или подземных глубинах; вместо этого, мы должны глядеть прямо перед собой, чтобы увидеть его зловещее присутствие в каждодневных испытаниях и тяжестях нашей смертной жизни. Ад был моей жизнью. Адом была я.