Ген убийцы

      Луч фонарика лизнул пол темного коридора, уходящего вглубь квартиры, выхватил пучком света лестницу наверх, арки проходов в гостиную и обеденный зал. Она ступала неслышно, но бахилы шуршали, щиток сигнализации у входа часто моргал оранжевым диодом, флешка, вставленная в разъем, запускала режим диагностики, в котором система не стартовала обратный отчет таймера тревоги – после того, как код защиты не набран.       Неприятная уязвимость всех систем, созданных дочерней компанией Cobaltum, занимающейся системами безопасности и умными домами.       Муж Виктории Крэйн по совету своего психиатра отправился жить в отель на время, покидать Балтимор ему было нельзя, квартира пустовала, наклейка с печатью Федерального Бюро Расследований на входе и запертая дверь не помешала писателю детективных романов без труда проникнуть в дом.       К замку на двери подошла ультрачувствительная отмычка, пришлось повозиться.       Полиция уже забрала все, что можно, остальное затоптали или вычистил клининг – потому что со дня убийства прошло уже шесть дней. В темноте лишь выделялись въевшиеся в паркет и обеденный стол бурые пятна, невозможно было разглядеть ни следов борьбы, ни траектории движения убийцы и жертвы.       Можно было только представить.       Александра убрала фонарик в карман, от порога обеденного зала она двигалась медленно, она калибровалась. Она остановилась и встала за угол, так, словно хотела подкараулить того, кто шел бы в зал по коридору.       Она дышала в живот, потом старалась не дышать, она слышала, как шуршит ключ в замке, как затворяется дверь, как набираются кнопки на панели сигнализации. Виктория не глядя бросает сумку и ключи на пуф в холле, небрежно сбрасывает открытые босоножки на тонких ремешках, ноги ступают по паркету легко.       Она зажигает свет, Александра невольно зажмуривается – несмотря на то, что вокруг остается темнота пустой мертвой квартиры. У Виктории дразнящие, солоноватые духи, а бальзам для губ с арбузным вкусом. На мгновение вспышка тактильных воспоминаний пробегает по телу, Александра уже стоит позади Виктории, та не видит ее, не слышит тихого дыхания.       Александра превращается в зверя, надевая маску зверя.       В тот момент Александра на голову выше, ее плечи в два раза шире, ее руки в резиновых перчатках до локтей резко и крепко хватают Викторию сзади – закрывая рот ладонью, зажимая горло, перекрывая доступ воздуха, блокируя движение мышц.       Если бы перчатки были до запястья или из менее прочного материала, Виктория могла бы поцарапать ей предплечья – но зверю не нужны следы чужих рук на своем теле.       Ощущение силы и власти одурманивает лишь на мгновение, она вдыхает аромат светлых волос, собранных в хвост, на каждый толчок сопротивления она сдавливает горло все сильнее – но не чтобы задушить, а чтобы дать понять, что вырываться бесполезно.       Виктория не поняла, Виктория вырывалась – потому что она тоже в тот момент зверь, только мельче, а зверь в панике мечется, если у него есть силы или если он глупый.       В случае Виктории были справедливы оба варианта.       Игра в кошки-мышки приносит удовольствие только кошке, мышь, опьяненная мнимым облегчением от ослабления хватки выскользнула из когтей и понеслась на кухню, чтобы спрятаться под буфет или спастись бегством через черный ход.       Ей не спастись – потому что по правилам игры не положено. Все продумано и просчитано, одежда должна быть закрытой и плотной, но не сковывать движения, шаги зверя пружинистые, по телу разливается тепло предвкушения – но это только начало.       Александра дошла до кухни и вернулась обратно в зал – потому что в проходе она повалила Викторию на пол, навалилась на нее всем весом, на сей раз зажимая горло не понарошку. От напряжения в мышцах – дрожь и ломота, от взлетевшей вверх и вниз кривой разрядки – приятное удовлетворение.       Александра стояла на полу на коленях, упираясь ладонями в пол, она видела запрокинувшую голову светловолосую женщину – бедра которой она сжимала дней десять назад, – она видела малиновые кровоподтеки от сильных ладоней и пальцев на шее, покрытой ровным загаром.       Аромат духов был уже неприятным.       Когда она поднялась с колен, низ живота тянуло от притока крови. Пока она все делает правильно.       Виктория весила столько же, сколько и Александра, Александра в роли зверя бросила ее на стол небрежно, как сломанную куклу, как вещь – потому что мертвое задушенное тело было неживым, оно уже ничего не чувствовало.       Оно никогда ничего не чувствовало.       На Виктории голубая джинсовая юбка с неровным рваным срезом, на коленках – следы от падения на пол, кожа лодыжек блестит даже в полумраке, от тусклого света уличных фонарей, заглядывающих с улицы в дом. Белая футболка задралась на спине и на боку, очертания груди и острых сосков не вызывают никакой реакции.       Грудь у Виктории искусственная, но анатомической формы. Она была приятной на ощупь – но прошлое мертвой сломанной куклы уже никого не волнует.       Александра запрыгнула на стол, она хотела смотреть на куклу сверху… Нет, она хотела просто сесть удобнее, прямо на бедра, чтобы было сподручнее вскрывать грудную клетку.       Нож должен быть такой, каким режут туши зверей на охоте – чтобы пробил толстую шкуру и перерезал мышцы, сухожилия, связки, кости.       Нож режет белую футболку вдоль груди, нож входит в грудь, как в масло. От удара звук глухой и иногда лопающийся, от движения – хрустящий, хлюпающий и чавкающий. Кровь уже везде, крови много, она ударяет в нос, перебивает запах пота и аромат духов. Чтобы вскрыть грудную клетку, убрать грудину вместе с передней частью ребер, срезом артерий и перемычек, не нужно особых навыков – если уже все равно, в каком виде останется мертвая сломанная кукла.       Она нужна только для того, чтобы вынуть сердце. Оно ей не нужно.       Бессердечная сука.       Второй день свиное сердце служит реквизитом для воспроизведения каннибалистической сцены, второй день получается не достаточно полно. Сердце в тазу, среди мягких субпродуктов – и это даже приятно и возбуждающе, но не вызывает противоречивых эмоций, которые так важны для аффекта.       Когда противно и хорошо, когда страшно и хорошо, когда хочется причинить боль и раствориться в боли, когда хочется убежать и спрятаться, забыться в дезориентации.       Когда разум не в состоянии что-то усвоить, он это отбрасывает. Парадокс, критическая ситуация, когда все показатели зашкаливают, когда полный перегруз…       Когда устал думать, когда хочется перестать существовать, чтобы отдохнуть. Его психика выносила многое – и чтобы рациональное, наконец, перестало справляться, нужно что-то особенное.       Лучше бы он просто пил. Или дрочил весь день напролет. Или играл в видеоигры.       Ему недостаточно было свиного сердца и потрохов, ему нужно было преступление, чтобы ужасаться и одновременно радоваться от безнаказанности. Второе убийство только подтвердит эффективность стратегии и закрепит механизм получения удовлетворения.       Он не невменяемый, он все прекрасно понимает.       Фары патрульной машины и сине-красные огни безмолвной мигалки проплыли мимо окон трехэтажной квартиры на Маунт Роял Террас, фигура на столе, замершая в приседе, была неподвижной.       Ну же, покажи, как ты расслабляешься, Сердцеед. Рука – уже без перчатки – тянется к блестящим от крови и прочих жидкостей внутренностям, они теплые, пальцы скользят в приятную тугую глубину, рот наполняется слюной, гениталии распирает от притока крови.       Ему страшно – всего на мгновение – до касания, до соприкосновения с успокаивающей теплотой.       Рот и руки.       Голод, странный, звериный, который сильнее даже боли от проглоченных, непрожеванных, плотных кусков, запихиваемых обратно в рот, когда они лезут обратно. Голод, который сильнее рвотного рефлекса.       Когда он кончает, очевидно, прямо в штаны, он возвращается в прозаичную реальность, с кровавым беспорядком, болью в глотке и деснах. Он не выблевывает сердце, на месте преступления ДНК не обнаружено.       Проклятый самоконтроль.       Александре нужно было отпустить самоконтроль – потому что он мешал ей слиться с Сердцеедом воедино, захотеть провалиться в бездну, заглянуть бездне в лицо.       Рот и руки.       Она же знает его, она ходит с ним по одной улице, в один магазин, они оба убили Викторию – пускай и она – лишь в воображении… Она не осуждает его – потому что сама сейчас сидит на столе над растерзанным телом, от тяжести в паху хочется продолжения.       Невидимка. Голодный – но не только физически. Прагматичный, практичный, холодный. Контрол-фрик.       Как Дракон, человек-айсберг.       Оргазм на месте преступления – это что-то новенькое. Она отпустила контроль – чтобы освободить руку и взять за руку Сердцееда. Для оргазма рука не понадобилась.