Ген убийцы

      – Он делает это голыми руками, – говорил Аллекс с набитым ртом, указывая на снимки на доске. – Вскрывает грудную клетку охотничьим ножом, снимая грудину, без использования специальных инструментов – не как хирург, а как патологоанатом.       – Как самоучка, – кивнул Уилл. – Он отделяет хрящи и мышцы, чтобы добраться до внутренностей, небрежно, не заботясь об эстетике.       Эстетики в творениях Сердцееда, действительно, было мало – до Чесапикского Потрошителя он явно не дотягивал. Убийство и надругательство над телом было скорее хаотичным актом, нетерпеливым и грубым как попало.       – Он не медик и не мясник…       Крошки падали на пол, Аллекс жадно укусил сэндвич, шурша бумагой, прищурился, разглядывая фото, наклонился чуть ближе.       – Он раздобыл методичку по вскрытию трупов и просто взял оттуда то, что нужно, не вдаваясь в детали, – продолжал Уилл. – Ему трудно дается обучение – даже чтение.       – Задержка в развитии?       Специальный агент Уилл Грэм на секунду задумался, поджал губы.       – Скорее синдром дефицита внимания и гиперактивности.       Аллекс хмыкнул, вновь начал жевать. Он не стал говорить, что его неуемность, неспособность усидеть на месте, типичное СДВГ, воспринимали как умственную отсталость или педагогическую запущенность…       – Серрет, каждый раз когда тебя вижу, ты все время жрешь! – раздалось из-за их спин.       – Я постоянно хочу есть, – пожал тот плечами, не оборачиваясь. – Ничего не могу поделать.       Беверли Катц, тем временем, приблизилась, каблуки легкой поступи стучали о блестящий пол лаборатории. Она встала между Уиллом и Аллексом, скрестила руки на груди, окинула взглядом размещенные на доске изображения.       – Проверься на наличие гельминтов, – усмехнулась она.       Аллекс засунул остаток сэндвича в рот, смял бумагу намеренно шумно.       – Хоть сейчас могу дать тебе образец на анализ, – промычал он с полным ртом.       – Нет, спасибо, у меня и без твоих фекалий много работы.       Уилл молчал, даже не замечая их взаимные подколы, он был погружен в мысли, в картину преступления, видел от первого лица искореженные женские трупы на обеденных столах, стоял над ними, упираясь коленями по обе стороны от бедер мертвых тел, с перепачканными по локоть в крови руками, ртом, полным склизкой плоти, еще теплой и сладкой.       Если бы у него в желудке что-то было, оно бы попросилось наружу. Как Серрет может равнодушно уплетать обед, когда перед глазами мерзкие снимки? Уилл не мог есть на работе, даже когда находился вне стен лаборатории или офиса, кусок в горло не лез.       Он буквально ощущал скользкую, упругую сердечную мышцу, сползающую вниз по пищеводу, непрожеванную до конца, в спешке, в жадном экстазе, в аффекте.       – Он глотает, не жуя, – будто сам себе под нос пробормотал Уилл.       – У него наверняка проблемы со стулом. Как у Серрета, – согласилась Катц.       – Нормально у меня все со стулом, – скривился Аллекс. – Даже если я буду жрать гвозди…       – У него оральная фиксация. Он не ест, чтобы съесть, он ест, чтобы проглотить, – не слушая их, говорил специальный агент Грэм. – Его будоражит ощущение во рту.       – Какая прелесть.       – У него может быть расстройство пищевого поведения, – предположил Аллекс, бросая обертку от сэндвича в корзину. – Булимия, компульсивное переедание… В запущенной стадии это легко определить по внешнему виду.       – Я узнаю у доктора Чилтона, – кивнул Уилл.       Выбирать не приходилось. Консультантом по делу Сердцееда и Чесапикского Потрошителя выступал заведующий психиатрической лечебницей, он же курировал проект искусственного интеллекта «Ген убийцы», на который их уже не раз вызывали в штаб-квартиру Cobaltum в Даунтауне, чтобы помогать размечать датасеты для нейросети. Уилл единственный, кто отказался ехать в бизнес-квартал Балтимора, к нему специалист приезжал прямо в Академию.       Кроуфорд только разводил руками – Грэм был в своем репертуаре.       Доктор Ганнибал Лектер, которого Кроуфорд под свою ответственность тоже посвятил в некоторые детали текущего расследования, больше не пытался влезть ему в голову, при последующих встречах – их было две, обе в офисе начальства, – он не вел себя навязчиво. Уилл всеми лапами отбрыкивался от принудительного назначения на психотерапию, ему хватало сессий раз в неделю с профессором Аланой Блум – профилактических, на которых он утверждал, что все в порядке, рассказывал, как он купает собак, делает по вечерам мушки для рыбалки, не берет домой ни ноутбук, ни материалы дела Сердцееда.       Уилл считал, что психотерапия на нем не работает – потому что он слишком хорошо знает все эти когнитивно-поведенческие трюки.       Жертв Сердцееда объединял один район Балтимора, сектор элитных кварталов, все они были молодыми замужними женщинами приятной наружности. У первой и третьей жертвы были дети, все трое демонстрировали свою счастливую обеспеченную жизнь в соцсетях, имели широкий круг знакомых, работали в сфере искусства.       Всем им зверским образом вскрыли грудь, вырвали сердце, предварительно задушив, возложив бездыханное тело на стол в обеденном зале. Убийца не насиловал их и не производил никаких действий сексуального характера с телами до или после смерти – по крайней мере ни следов спермы, ни других свидетельств манипуляций обнаружено не было.       ДНК тоже не было обнаружено. Настоящий невидимка.       Сердцеед не оставлял следов. Он настигал женщин дома, используя копию ключа, он знал код сигнализации. Когда они возвращались в одиночестве, немного играл с ними, давая повырываться и побегать в панике по квартире, посшибать антикварную мебель, поразбивать вазы и прочие занятные предметы декора. Он был силен физически, крупнее них, он знал свое превосходство и преимущество.       Экспертиза установила, что следы подошв – от ботинок Frye Bowery, размер ноги одиннадцатый, вес преступника около ста восьмидесяти фунтов или чуть больше, рост около шести футов. В Маунт Роял Террас таких много, все ходят в фитнес-клуб и красуются своими мышцами – но даже если они недоедают белка, они вряд ли станут бросаться на людей и жрать их сердца.       Он ковырялся в телах голыми руками, но убивал в перчатках. Он не хотел касаться их, пока они живы…       – Он подает их на стол… – задумчиво протянул Аллекс, Уилл вынырнул из размышлений и вернулся в офис ФБР. – Кому?       – Себе, – ответил Уилл после паузы. – Он смотрит на них сам.       – Он эстет? Можно есть на полу, если очень голоден.       – Можно, – согласился Уилл. – Но он хочет на столе. Так, как было принято у него в семье.       – Но он не ждет семью на ужин?       – Ждет… Но не семью.       Он ждал друга. Он одинок. Он убивает из ненависти к женщинам, обеспеченным и привлекательным; он полон ярости, которую можно заглушить только поеданием их внутренностей, изнывает от беспокойства, которое уходит только от ощущения наполненности; он силен физически и упивается своей властью над жертвой. Он делает шоу не для тех, кто увидит труп, он накрывает стол для трапезы, но не ждет семью – которая его отвергла… Он ждет друга – и при этом ест сам.       Аллекс прищурился.       – Партнера?       – Друга.       Дети, которые играют в семью, накрывают на стол, расставляют тарелки, чашки и приборы всем игрушкам и куклам. В действиях Сердцееда не было театральности на публику, это были гештальт-расстановки, комбинация символов его личной истории – которая со стороны выглядела как хаотичный набор действий.       Понять чужую, незнакомую систему символов непросто – если не знать ключи. Ключи в прошлом – но не потому что все из детства. В психологии нет места топорности, всегда следствие – из совокупности факторов причин, а для бессознательного нет понятия времени. Уилл редко видел всю цепочку умозаключений, он видел сразу вывод – а как он к этому выводу пришел, приходилось устанавливать на практике.       Он просто видел. Он просто знал. Ему не нужно было иметь доказательства того, что складывалось в непротиворечивую картину в воображении – но доказательства всегда были, под толщей воды, в той самой части айсберга, который часто рисуют на схемах, в бессознательном.       Это вовсе не магия и не интуиция в обыденном ее понимании. Это ассоциативные связи, способность объять необъятное, увидеть невидимое, дать бессознательному возможность просчитать все дерево игры, обработать все исходы на основании имеющихся данных, выплюнуть наружу результат – чаще образный, неясный, в виде картинки, ассоциации, видения.       Сколько Уилл не пытался объяснить, что у всего есть рациональное объяснение, его воспринимали или как медиума, или как шарлатана. Он уже перестал что-либо кому-либо доказывать, он просто работал – и в итоге так или иначе оказывался прав.       С Серретом Уиллу было комфортно – потому что тот, пусть и не понимал, но пытался понять, тянулся к подсказкам безоценочно, следовал за логикой Уилла и быстро учился.       Уилл тоже старался не оценивать – пока были силы сопротивляться и держать крепости, отделяя собственные ценности и мораль от ценностей и морали тех, кого он пытался понять, с кем старался стать сопричастным на время расследования. Как только он узнает систему символов убийцы, найти его будет несложно – потому что все будет приводить к нему.       – То есть еда – для друга?       – Да. Того, кто придет на ужин. Как если бы их было двое – один готовит, второй ест.       – Но друг не приходит, и он начинает без него?       Уилл задумался.       – Нет. Не пойму. Друг приходит – и сжирает угощение, жадно, грубо, с нетерпением вскрывает подарок, рвет обертку… А тот, кто готовил, осторожен, спокоен, не оставляет следов.       Это не диссоциативное расстройство идентичности. Чаще у того, кто заявляет о наличии альтер эго в своей голове, работает совокупность психологических защит, вытеснение, частичная амнезия, состояние экзальтации. Если внутри убийцы живут две личности, найти его будет сложнее – он может скрываться под любой личиной, особенно если тот, кто делает грязную работу, чтобы ублажить другого, отдает себе отчет в действиях и не допускает ошибок.       Его рука в теплой, влажной полости грудной клетки, кровь стекает между пальцев, щекочет кожу, сердце словно еще пульсирует в ладонях, губы касаются гладкой, скользкой, солоноватой, маняще пахнущей плоти. Язык ощущает рельеф мелких борозд, упругую мышечную ткань, зубы надавливают, впиваются в нее, чувствуя сопротивление, на короткий миг рот обволакивает слюной вперемешку с непрожеванным куском брызжущего соком мяса. Оно наполняет глотку, проскальзывает вниз, дыхание перехватывает, звон в ушах нарастает, на грудь по подбородку и шее стекают алые ручейки, живот пульсирует от смутной, фантомной боли…       Уилл резко выдохнул, тряхнул головой, спина покрылась испариной под клетчатой рубашкой, ладони вспотели, ноги непроизвольно отступили назад от доски с фотографиями.       Еще мгновение – и он бы возбудился, кровь отхлынула и вновь прилила к лицу, волосы на руках встали дыбом. Их двое… в одном.       – Он кормит его, – тихо произнес Уилл, Аллекс таращился на агента Грэма с благоговейным ужасом. – Он хочет с ним подружиться.       – Зачем ему дружить с тем, кто жрет людей?       Серрет бил не в бровь, а в глаз… Действительно, зачем?       Уилл не знал ответа, потому и мучился всю ночь накануне, не мог разгадать головоломку. Друг, которого он боится, друг, которого он боготворил – и не хочет отпускать… Или хочет привязать к себе.       Из каких таких чувств и мыслей исходит подобное желание? Садизм, мазохизм, ненависть к себе, микс противоречий, вышибающих из ума, выдирающих ковер контроля из-под ног.       Кто ты, Сердцеед?       Уилл плохо представлял себе его внешность, лицо было как в тумане – даже если он воображал, что смотрит в зеркало. Он сам не знает, кто он… Или знает – и бежит от себя.       Уилл засопел.       – У него дисморфофобия. Он думает, что он чудовище. Он…       – Демон! – ахнул Аллекс, по-прежнему не сводя глаз с Уилла. – Он думает, что он демон! Он кормит демона!       Уилл не разделял энтузиазма Серрета, он был угрюм и огорчен. Человек, идущий на зверские убийства, методично продумывающий каждый свой шаг, чтобы угодить чудовищу внутри него, был ему неприятен… Однако боль и отчаяние, с которыми Сердцеед трепетно готовил обед для «друга», пробирали до костей – преступник был болен, его разум извратил логику, вписав в картину мира оправданную жестокость и необходимость в принесении жертвы, задыхаясь в одиночестве.       – У доктора Лектера недавно была какая-то лекция про культуру аборигенов-каннибалов и способы условной диссоциации, – добавил Аллекс. – Можно спросить его, что за демона кормит Сердцеед.       Это может быть жертвоприношение… Съешь сердце – получишь храбрость, съешь сердце – получишь любовь.       Уилл вздохнул.       – Лучше бы он подсказал, кто из его клиентов увлекается подобным.       Ганнибал Лектер был психиатром Крейн, второй жертвы, отца Нолан, третьей жертвы, и мужа первой жертвы, Бэнкс. Этот факт никто не брал во внимание – потому что не было ясно, что между ними общего кроме Мэриленд Клаб, Маунт Роял Террас и Клуба Художников.       – Я еще раз сопоставлю их соцсети, ходили ли они на одни вечеринки или выставки, – сказал Аллекс. – Если между ними не будет ничего общего, мы начнем искать среди курьеров и клинингового сервиса, и так, пока не увидим закономерность.       Уилл уже не был так самонадеян. Этот Сердцеед как будто самозванец…       Его по-прежнему мутило, он передернул плечами.       – Ему неуютно в своей шкуре, – произнес специальный агент Грэм, – и потому он хочет воплотиться в кого-то другого.       Мифический ли это персонаж или выдуманный им самим – он определяет действия и мотивы. Демон это еще один символ из системы, все одинаково важно.