Ген убийцы

      Дилан возвращался домой без рюкзака – потому что совершенно забыл приготовить еду накануне, нечего было взять на обед. Он вообще обо всем на свете забыл.       Весь день он был как в тумане. Это было волнительное предвкушение – приятное, с тремором в конечностях, с замирающей теплотой в животе. Он работал без перерыва, чтобы не думать, чтобы не надумывать – но все равно думал.       Александру он заметил издалека, она, как и в прошлый раз, ждала на крыльце его квартиры. Она спустилась вниз и пошла ему навстречу, они поравнялись на тротуаре. Он не знал, что делать, он просто протянул к ней руки, она нырнула к нему в объятия, щекоча дыханием шею, щеку, обжигая губы предчувствием поцелуя.       Он поймал ртом ее рот, вновь было вкусно, влажно, кусающе приятно.       На улице. Их могли видеть. Они не в темноте.       Он отпустил ее нехотя, ему хотелось улыбаться, ему хотелось еще, ему хотелось больше.       – Как ты?       Она смотрела ему в глаза снизу вверх, задрав подбородок, стоя близко, положив руки на плечи.       – Угу.       Он воспринял ее фразу как сразу множество утверждений и вопросов, которые он прочел по лицу, по телу, развернутому к нему в открытой позе, по дыханию в живот, по сжавшимся на его футболке пальцам. Он ответил нечленораздельным возгласом, утверждением, что да, он в порядке, он скучал, он ждал, он пришел.       Она улыбнулась еще шире, они не сговариваясь пошли к дому, ему хотелось держать руку на ее талии, привлечь к себе, открыть дверь одной рукой, чтобы она стояла рядом, прижимаясь к нему бедром… Он не сделал так, просто потому что мысли вновь начали путаться.       Он напомнил себе, что они встретились, чтобы обсудить план. Он захлопнул дверь, они оказались в темноте, он подхватил ее на руки вертикально, держа за бедра, он понес ее к лестнице наверх.       Она рассмеялась, она уже вцепилась в него обеими руками, она поцеловала его в ухо, в щеку, в висок. Он опомнился, только когда они оказались в его комнате на втором этаже, когда он поставил ее на ноги и в смятении отошел на шаг назад.       Свет летней ночи и фонарей падал через окно. Она была красивой в темноте, она была красивой при ярком свете…       – Мне нужно в душ.       Она вздохнула, она улыбнулась, она пожала плечами. Он не ушел – он убежал. Он старался не смотреть на себя в зеркало, он сбросил одежду на пол, он запыхался, будто бежал марафон, в жару или, наоборот, в холод – от которого ледяной воздух дерет глотку и невозможно вдохнуть.       Когда он вышел из ванной, ему сначала стало смешно – что он переодетый, одетый, возвращается в комнату, но надеется раздеться, – а потом стало страшно.       Александра стояла у окна, она смотрела на улицу – которую почти не было видно, лишь очертания дерева, растущего напротив соседского крыльца, и стену соседского здания. Окно без вида из окна, просто окно.       Она подошла ближе и положила ладони ему на пояс. Он шумно выдохнул.       На ней белая майка с широкими лямками, у нее узкие плечи и маленькая грудь, которая помещается в ладони. Он помнил, как водил руками под ее платьем, какой она была горячей внизу живота. Ему нравилось, как она крепко обхватывала его ногами за бедра… Она умеет держать крепко, ему нравилось ощущать, что она не хочет отпускать его.       Он облизал губы. Они как подростки, у которых родители ненадолго уехали, и у них есть время заняться тем, чем обычно подростки так одержимы заняться, но получается черт пойми как. Скомканно, нелепо, неуклюже, быстро, прозаично, в сковывающем смущении, в перехватывающем дыхание волнении.       Нет, она точно знает, что делает. Когда она сняла майку и бросила ее на пол, Дилан забыл о смущении и волнении, он сбросил их так же, как швырнул на пол свою футболку.       Потом он поцеловал ее, ощущая под пальцами прохладную кожу, острые лопатки, выступающие ребра, прижимаясь к ней всем телом, пытаясь одновременно целовать, трогать, смотреть, не растворяться, присутствовать, быть в моменте. Он положил ее на кровать, он навис над ней, он прижимался к ней промежностью, он старался не ерзать в исступлении, как в прошлый раз, он старался не наваливаться на нее всем весом, но получалось с трудом – потому что это были и голод, и жажда, и вожделение, с которыми невозможно справиться.       Кровать жесткая, кровать не скрипит. Кровать узкая, на одного – но все уже иначе. Он забыл, где он, он не хочет останавливаться, он не может останавливаться.       Он не издает ни звука, она тоже молчит, но они дышат синхронно и часто. Он куда-то торопится, он хочет облизать ее всю, он еще только стащил с нее шорты и белье, сам стащил штаны так, словно это конкурс на самое быстрое раздевание.       Он не дает ей трогать себя, он уворачивается, он не дает ей улыбаться, потому что перехватывает ртом ее рот, и его член касается ее живота, тянущая тяжесть в паху уже невыносима. Он держит ее за голову, за бедра, за руки, он пытается запомнить ее на ощупь, он не закрывает глаза, а она уже не пытается повторять за ним.       Ей хорошо. Его распирает от этого щемящего чувства восторга, он сжимает в ладонях ее грудь, ее талию, ее бедра, он уже не осторожничает и оставляет малиновые следы от рук, засосы от губ, он вздрагивает, когда вдруг член скользит между ее ног, когда вдруг руки тянутся туда сами.       Они уже потные, мокрые, от слюней, от других жидкостей, она уже нетерпеливо жмется к нему, он держит ее за руку, пережимая запястье, другой рукой опускается от груди к талии, мимо выпирающих тазовых костей вниз.       Поцелуй еще глубже, пальцы скользят и дразнят, она подается вперед, она нанизывается на его руку, он начинает мычать, из груди рвутся звуки изумления, нетерпения, и не понятно, то ли его мучают, то ли ему хорошо.       Он ощутил, как она кончила, он чуть не кончил сам, он убрал руку, только когда она разжала бедра.       Его уже трясло, руки подгибались, секса не было, странный секс, секс ли это? Ее рука на его члене забирает оставшееся самообладание, выключает последние проблески рассудка.       Он по-прежнему нависает над ней, коленями и локтем упирается в кровать, его рука у нее во рту. Он не кончает, просто потому что она вовремя замедляется, он смотрит ей в глаза, он мысленно имеет ее, он смотрит, как слюна блестит на припухших от поцелуев губах, как она улыбается, когда он почти стонет сквозь зубы.       Потом он чуть отклоняется назад, затем впивается в ее рот поцелуем, переплетает их пальцы, заводя руки ей за голову, входит в нее. Ее бедра удерживают его на весу, он двигается медленно, но не долго… От ее частых выдохов при каждом толчке он наращивает частоту и амплитуду, из ее груди уже вырывается субтон, он слышен только ему.       Он едва успел отстраниться. Разрядка была ошеломляющей пощечиной, падением в бездну, он рассыпался на осколки пробежавших от затылка до копчика мурашек и собрался вновь. Резко, мощно, так, что захотелось даже вскрикнуть.       Он молчал, он лишь закрыл глаза, он прижимался к ее щеке щекой, он переводил дыхание. Она держала его крепко – как и тогда, в коридоре.       Что это было? Это было.       Сил хватило только на то, чтобы лечь набок, наощупь прижать ее к себе, инстинктивно стремясь сохранить тепло.       В голове, как и тогда, не было мыслей. Была пустота – и осознание. Без похоти все было иначе – отрезвляюще иначе.       В его комнате – она. На его кровати, на его постели, в его объятиях. Завтра – или если они сейчас включат свет – он увидит на ее лице и теле отметины от его неосторожного хвата, слюнявого рта, от его щетины, которая уже к вечеру заметна и точно царапается, увидит следы спермы.       Он остановил себя – и не стал шевелиться, лишь положил голову на подушку так, чтобы ей было удобно лежать у него на груди. Ее дыхание касалось груди, он прислушивался к нему.       Все хорошо. Ничего не нужно делать. Все хорошо.       Потом он вытащил из-под них часть одеяла, накрыл их обоих. Рукам, обнимающим ее острые плечи, было тепло и приятно.       Он уснул.       Звук сирены ворвался в умиротворенную тишину, как врывается в добрую сказку кошмар, ошибившись историей, но уже безнадежно испортив декорации.       Дилан дернулся, резко сел, он думал, это просто сон. Прохладная ладонь в хватающем жесте потянула его обратно за пояс. Полицейские мигалки выли громче, они двигались вниз по улице.       Ему было жутко.       Мысль – глупая, до омерзения привычная, самая прозаичная и такая же ужасная, как вой сирен, – посетила его. У него поехала крыша, он снова кого-то убил, а любовная сцена была его галлюцинацией… Он даже зажмурился – в надежде, что он неправ, и он, действительно, находится в своей квартире, в своей комнате, а не на месте преступления, и что он не один.       Он прижал Александру к себе, она тихо вскрикнула от того, как он резко развернулся на кровати и обвил ее руками. Он уткнулся носом в ее растрепанные волосы, он не сразу понял, что его трясет.       – Я никому тебя не отдам.       Умом он понял смысл ее слов позже. Тело откликнулось сразу.       Он хотел ответить утвердительно – чтобы не отдавала, – но из груди вырвалось лишь невнятное мычание.       Она потянула его на себя, он лег на спину, он смотрел в потолок, на котором уже не было сине-красного пугающего света, пробившегося в окно – лишь завывание вдалеке. Она накрыла его одеялом, она легла у него под боком, она всем видом и телом показывала, что ему нечего бояться.       Он закрыл глаза. Сейчас время обо всем забыть.