Ген убийцы

      – Как, негодник, ты еще спишь?! А ну вставай, кому говорю?! Тебе нельзя ничего доверить, как был бестолочью, так и останешься!       Дилан подскочил на кровати, отбросил одеяло, затем вновь закрылся им – инстинктивно, будто хотел защититься. Босые ступни запутались в скомканной простыне, тело встрепенулось быстрее разума – пытавшегося сообразить, почему напротив его постели на пороге комнаты стоит бабушка.       Кошмар – но такой реалистичный! Солнце уже вовсю светит в окно, рассекает потолок, бабушка негодующе сопит, уперев руки в бока – и не собирается растворяться в воздухе – или исчезать при солнечном свете подобно жутким монстрам из сновидений.       – Что ты вытаращился на меня, Дилан! А ну поднимайся! Все испортишь, вечно ты мне все назло делаешь!       Она начала стремительно приближаться, Дилан замер на постели, руки и ноги похолодели, он не мог двигаться – почему-то не мог двигаться…       Светлые русые волосы, почти не тронутые сединой, сиреневая кофта, черная юбка, до блеска начищенные туфли – которые Дилан для нее каждый день приводил в порядок, – перекошенное ненавистью лицо. Дилан даже не смог вскрикнуть – потому что горло перехватило невидимой рукой ужаса – когда бабушка резко сдернула с него одеяло.       – Живо поднимайся и приведи себя в порядок! Ленивое чудовище!       Она тут же отбросила одеяло – словно оно было чем-то мерзким и неприятным, – и отошла в сторону, сделала круг по комнате.       Это просто дурной сон, надо проснуться, надо проснуться… Он уже давно не живет с бабушкой, бабушка давно не живет на этом свете, она больше не врывается к нему в комнату без спроса, не дает ему затрещину – просто так, для профилактики, – она больше не стоит у него над душой, не контролирует каждый его шаг, не смотрит на него, как на уродливого гаденыша.       Дилан поднялся с кровати, бабушка уже фыркнула и развернулась на пороге.       – У тебя полчаса – иначе я выставлю тебя из дома без штанов всем на посмешище! Выдумал – в такой день меня подводить! Не смей меня позорить! Одевайся и приготовь завтрак! Чтобы все было готово!       Она покинула его комнату, стук каблуков жутким эхом раздавался в ушах, ему было больно от каждого удара. Дилан зажмурился – чтобы открыть глаза и проснуться.       Проснуться не получилось.       Он метнулся к стулу, на котором была сложена одежда – аккуратно, чтобы утром можно было тотчас одеться, – схватил в охапку рубашку, брюки, майку, трусы и носки, заранее приготовленные. Он побежал в ванную по привычке, он притворил дверь, но не запер – потому что бабушка запрещала ему запираться.       Его трясло, одежда выпала из рук на пол, ему было страшно. Он не сразу посмотрел в зеркало шкафчика – как назло висевшее напротив входа, – он боялся увидеть то, от чего с таким трудом избавился.       Он вида своего лица он тут же пискнул, сдавленно захныкал, закрыл лицо руками, зажал рот ладонями, он пытался сдержать рыдание, поднимавшееся от живота вверх по груди к горлу частыми спазмами.       Нет, нет, нет!..       Волчья пасть, мерзкая лягушка, вонючка, сутулый пес, уродливая каракатица. Худое, изможденное, пусть и молодое лицо; русые волосы, растрепанные, выгоревшие на солнце, отросшие от дурацкой стрижки, бог знает когда в последний раз сделанной; глубоко посаженные серые глаза-ледышки, длинный нос.       Перекошенный рот, с расщелиной на верхней губе, следы шрамов от акне на щеках, неумело сбритая и за ночь отросшая щетина на подбородке.       Ему очень давно не снилось, что он вернулся в прошлое – во времена, когда он еще не сделал операцию по исправлению заячьей губы, когда он еще не начал заниматься в тренажерном зале и выглядел, как плешивый тощий задрот в застиранной рубашке и не по росту коротких штанах.       Сколько ему лет – восемнадцать, двадцать? Он начал бриться в девятнадцать, до этого, будто это было что-то постыдное, даже в зеркало на себя лишний раз не смотрел. Кутикулы, как и всегда, ободраны, руки с мозолями, плечи и спина ноют – но не сильно… Значит, он работает грузчиком – но уже сидит за рулем.       Права он получил спустя несколько месяцев, после того, как ему исполнилось девятнадцать – уже работая водителем грузовика доставки. Еще год он копил на вэн. После совершеннолетия он сделал операцию.       – Что там можно делать столько времени?! А ну выходи!       Дилан отпрянул от двери, к которой он стоял, прислонившись спиной. Мышцы живота сжались, мочевой пузырь распирало изнутри. Даже во сне есть риск обоссаться от такого кошмара!       – Уже выхожу! – выдавил он, уже готовясь хватать дверь за ручку – лишь бы бабушка не ворвалась внутрь.       Казалось бы, что такого – она врывалась уже не раз, она заставала его и на унитазе, и голым, и одетым, и вот так же стоявшим, замершим в ужасе, таращащимся на собственное отражение в зеркале.       К счастью, бабушка лишь презрительно хмыкнула и удалилась дальше по коридору. Нужно придумать, как выйти из этого чертового сна!       То, что это сон, Дилан знал наверняка. Он сейчас спит в своей постели, он наверняка ворочается и сопит, наверняка стонет и просит о помощи.       Он спит не один. От мысли, что страшный сон выкрал его из счастливой реальности, с таким трудом доставшейся, ему стало тошно и горько.       Или он сошел с ума – и это психоз, это видение, он ходит во сне, он видит галлюцинации?       Каждая деталь этого дома была слишком правдоподобной, все было реальным – затягивавшим его в болото застарелой боли.       Привычку невозможно вытравить даже годами потраченных усилий. Дилан наспех принял душ – пусть и вид собственного тела и сама мысль о том, что он сейчас мерзкий выродок вызывала, жуткий дискомфорт, – умылся и переоделся. Одежда висела на нем, как мешок, он был нескладный, высокий, левое плечо выше правого, волосы лежали криво из-за отросшей челки, выгибавшейся волной и падавшей на лоб.       Если бы его спросили, какую часть тела он ненавидит больше всего, он бы не ответил однозначно – потому что каждый раз разную, в зависимости от ситуации.       Он выскочил из ванной, услышав приближение бабушки, опередил ее, вбежав в комнату, словно там он мог хоть как-то спастись.       – Иди на кухню, болван! Гостья уже скоро прибудет!       Дилан зачем-то каждый раз вслушивался в брань и гадости, чтобы расслышать хоть что-нибудь ценное – чтобы угадать дальнейшие действия бабушки. Она была непредсказуема – пусть и за всю жизнь он выучил ее приемчики, ее фразы, они въелись в кожу, впечатались на подкорку мозга, как клеймо, как диафильм, они звучали в ушах даже тогда, когда бабушки уже не было.       Какая, к черту, гостья?! Но Дилан уже бежал вниз по лестнице, ноги его не слушались, стоптанные ботики – единственная летняя обувь, которая у него была, – топали громко, будто у него были не ноги, а копыта.       Если он будет делать, как она скажет, она его не тронет. Он опять раб в собственном доме, кухарка на кухне, уборщик, слесарь, водопроводчик, грузчик, лакей, мальчик на побегушках, подушка для битья, все вместе. Он опять в порочном круге ненависти к себе – за трусость, за нелепость, за уродство, которым его наградила жестокая природа.       Проклятая комбинация генов. Непутевый мальчишка, отпрыск благородной бабушки, выродок гулящей матери и проходимца отца, маленький жалкий уродец, который даже говорить нормально не умеет, ходить нормально не умеет, дышать нормально не умеет…       – Руки вымой хорошенько! Знаю я, что ты там постоянно трогаешь! – фыркала бабушка. – Только попробуй что-нибудь испортить – я тебя даже при ней не пощажу!       Бабушка его никогда не щадила. Она получала странное удовольствие от унижения его прилюдно, выставляя его беспомощным идиотом, который не может завязать шнурки без помощи доброй заботливой бабушки, положившей всю жизнь, чтобы воспитать внука-урода.       Какой же он жалкий! И поделом ему… Ему, кажется, уже точно есть двадцать, а он пригибает голову, ждет подзатыльника, старается двигаться бесшумно, оглядывается в проход. Дилан пытался сообразить, что от него требуется, что за гостья будет в бабушки в девять утра, почему он проспал – потому что если бы он знал, он бы вообще ночь не спал, он бы весь извелся.       Наверняка это кто-то из сообщества литераторов Балтимора. У бабушки куча знакомых, она красуется перед ними, до сих пор кого-то рецензирует, кого-то хвалит, кого-то обесценивает. Пригласить кого-то в дом – означает показать лучшую сторону своей жизни, выставить себя в лучшем свете.       Если Дилан сделает что-то не так, она его убьет – но сперва спустит с лестницы, напихает полный рот земли с газона на заднем дворе, обольет водой из унитаза, в который он слил испортившийся, так и не доеденный суп из кастрюли.       Дилану хотелось выбежать вон из дома. Если он убежит, он проснется?       Он едва успел накрыть кашу крышкой и выключить плиту – как на весь дом раздался раскатистый звук колокола дверного звонка. Дилан подскочил на месте, мочевой пузырь опять давил изнутри. Когда же это кончится?!       – Дилан! Немедленно брось все, иди открывай!       Бабушка ожидала наверху – чтобы по сценарию царственно спуститься с лестницы, когда Дилан отворит дверь. Он шагал по коридору из кухни, как на казнь, перед глазами уже проплывали картинки предстоящего унижения: как бабушка махнет на него рукой и скажет, что он, как обычно, угрюмый и дурной, что на него не надо обращать внимания, и что он все делает назло, но она о нем заботится, потому что она такая добрая.       Ему двадцать – а он затравленный мышонок с кривым ртом, гребаная мямля, гадкий бабушкин внучок.       Когда Дилан открыл дверь, у него чуть не подкосились ноги. Сердце чуть не выпрыгнуло из горла во вскрике, толкнуло грудную клетку, тело само подалось вперед, руки невольно протянулись навстречу.       – Привет! Я Александра, я…       Она не договорила, Дилан схватил стоявшую на крыльце девушку в охапку, прижал к себе, уткнулся носом ей в ухо.       – Боже, ты пришла! – выпалил он. – Я думал, я навсегда останусь запертым в этом кошмаре!       Потом он понял, что она обнимает его не так крепко, как он обнимает ее – пусть и открыто, за спину, по-дружески.       – Что ты творишь?! – вскричала бабушка. – А ну прекрати! Что ты себе позволяешь! Куда это годится?!       Дилан отпрянул, врезался спиной в отворенную дверь, испуганно, затравленно посмотрел на девушку. Она улыбалась – непонимающе, но искренне, – затем перевела взгляд на бабушку.       – Только одно на уме! Еще и руки распускаешь, негодник! Как я тебя ни воспитывала, все без толку!       – Миссис Вермиллион, – перебила ее девушка, – здравствуйте! Доброе утро! Как ваши дела?       – Александра, добро пожаловать! – всплеснула руками бабушка. – Все утро мне испортил! Не бойся, я ему поганые руки поотрываю!       – Нет, нет, что вы! Это я его первая обняла, я всех так обнимаю, это я виновата! И вас обниму!       Она двинулась на бабушку, раскрывая объятия – и миссис Вермиллион попятилась.       – Ну что ты, не стоит!       – Как же! Я так рада вас видеть! Какой у вас чудесный дом! Как чисто и светло!       Бабушка терпела объятия, которых она не смогла избежать, на лице было выражение отвращения, смешанное с растерянностью. Дилан все еще стоял на пороге открытой двери.       – Не стой, как истукан, возьми вещи! – прикрикнула на него бабушка, быстро оправившись.       Александра обернулась на Дилана. Дилан тотчас отвел взгляд, было трудно дышать – и от стыда, и от страха. Она не знает его, она видит его – уродца с волчьей пастью.       Он подхватил чемодан на колесах, чемодан был небольшой, но тяжелый. Он запер дверь, он направился к лестнице на второй этаж, не поднимая глаз от пола, он ощущал на себе взгляд Александры, которую бабушка уже уводила в гостиную.       – …все как было. Даже не считала, сколько еще всего накопилось – и пылится на мансарде. Это – подарок от финалиста Пулитцеровской премии 2002 года, это – от председателя кружка писателей имени Эдгара Алана По, а это благодарность от Генри Луиса Менкена…       Александра охала и вздыхала, восхищаясь выставленными на полки и комоды предметами интерьера и безделушками, Дилан сообразил отнести чемодан в пустующую комнату – которую, судя по обстановке, уже подготовили для гостьи.       Это еще хуже, чем если бы на месте Александры оказался кто-то другой! Она же на него без слез взглянуть не может, ему нельзя больше попадаться ей на глаза. Какой позор, какая несправедливость!       Он спускался осторожно, он крался, но проклятые шумные ботинки его все равно выдавали. Нет же, это просто он такой неуклюжий…       – Что ты там высматриваешь? Подавай завтрак, – повысила голос бабушка.       Лица он ее не видел, он видел лишь Александру, сидевшую на кресле в гостиной рядом с кофейным столиком. В носу еще нет кольца пирсинга, тело более худощавое и угловатое, запястья еще тоньше. От неуместных воспоминаний – и призрачных ощущений – вдруг стало жарко. Ему нельзя вспоминать, как он прикасался к ней, как держал ее за бедра, как мял ее грудь, как ее крепкие объятия держали его и не отпускали, как он был в ней, насколько вкусная ее кожа, насколько вкусный ее рот.       Щеки алели, уши горели, по нему все всегда видно. Он и не думал никогда, что мысли могут возбуждать, он и мыслей-то таких никогда не имел!       Он прошмыгнул на кухню, он гремел посудой, руки дрожали, он боялся, что что-нибудь уронит.       Она приехала в гости? Зачем? Надолго? Она будет жить с ними – в их доме? Да он умрет от переживаний – волнительных, страшных, стыдных… Дилан умылся ледяной водой, ему было даже плевать, что воротник рубашки и манжеты теперь мокрые, он хотел проснуться.       Почему он в этом теле такой испуганный? Почему он в этом теле такой зажатый? Он же знает, что можно иначе, он же пережил этот кошмар, он же пережил бабку, бабка его больше не достанет, а Александра уже его женщина!       Его. Дурак. А чего он хотел? Не бывает, как в сказке – бывает, как в фильме ужасов. Получил – и тут же потерял. Она даже близко к нему не подойдет, пока он такой… Если бы она видела его раньше, она бы никогда в него не влюбилась.       Влюбилась ведь? Она любит его? Его – настоящего, реального, не этого упыря, выродка летучей мыши из прошлого?       Она видела, кто он, она знает, что он убийца, она знает, что он извращенец и каннибал… Она целовала его в губы, она касалась своим ртом его рта – которыми он жрал человеческие внутренности. Она целовала его всего – а он целовал ее… Не всю – он торопился, он не робел, но торопился.       Он боялся смотреть на нее, когда вошел в обеденный зал – где она развлекала бабку разговором. Она нравится бабке – пока она улыбается бабке, пока подыгрывает ей, пока хвалит сервиз, пока перечисляет бабкины заслуги в литературных кругах, которые бабка так часто упоминает.       Ее бабушка с его бабушкой о чем-то договорились – и поэтому Александра приехала к ним на пару недель. Две недели! Ее бабушка тоже какой-то член какого-то сообщества литераторов – и, кажется, такая же жестокая, как его бабушка.       – Конечно ругает! – отвечала Александра. – Но я безнадежна. И я знаю свое место.       Дилана резали по ушам ее слова – а она улыбалась, видя, как кивает бабушка. Она играет… Водит бабку за нос. Она носит маску – отражая искаженную реальность нарцисса, изображает интересную зверюшку, амортизирует, танцует на лезвии ножа.       – Я никогда не умела готовить – и не научусь. Я нашла бабушке отличного повара, с хорошими рекомендациями, и домработницу тоже мы выбирали вместе. Она прекрасно знает, что…       Блюдца зазвенели, когда Дилан поставил их на стол. Александра смотрела на его руки – с белыми и розовыми следами мелких шрамов от стамески, с ободранными кутикулами, – затем взгляд метнулся к лицу.       Дилан подходил к ней сбоку, нормальной стороной лица. Челка уже упала на глаза, он ощущал взгляд на щеке, на по-прежнему горячем от стыдливых мыслей ухе.       – Господь милосердный, ну что ты копаешься! Голодом решил нас заморить?!       Дилан не отвечал – потому что когда отвечал, делал только хуже.       Он вновь ушел на кухню, оставалось совсем немного.       – Наверное, мне, все же, следовало помочь. В следующий раз позвольте мне помогать, миссис Вермиллион, – говорила Александра. – Я обещаю, я ничего не разобью.       Бабушка что-то невнятно пробурчала, ей нужна была компания за столом.       – А почему накрыто только на двоих? Дилан, ты уже позавтракал?       Она знает его имя! Конечно, она знает его имя… Ее бабушка наверняка ей рассказала о нем – какой он жалкий и бесполезный, со слов его бабушки.       – Он не любит есть за общим столом, – ответила за него миссис Вермиллион. – Нам и без него хорошо будет.       Дилан не успел открыть и рта – хотя возмущение, неуместное и опасное, вдруг начало подниматься в груди.       Александра не смотрела на него, как на гадкую лягушку. Она нахмурилась – и на мгновение на лице промелькнул гнев.       – Почему?       Вот упрямая! Она все прекрасно поняла. Если она будет противиться бабке, бабка сожрет их обоих.       – Ну ты посмотри на него! Угрюмый и нелюдимый! – сказала бабушка, несмотря на то, что вопрос адресовался Дилану. – А еще он чавкает – поэтому ест у себя в комнате или на кухне.       Александра замерла с открытым ртом с поднесенной к губам чашкой. Дилан не видел ее лица, он уже убежал, ему хотелось разреветься – от бессилия.       – Да ну, нет, – наконец, выдавила Александра после повисшей паузы.       Бабушка тем временем хлюпающе отхлебнула чай.       – Оставим его в покое, – небрежно бросила она. – Ешь. Ты устала с дороги. Завтрак это самый важный прием пищи.       Гостья ела бесшумно и медленно, она съела все, что было в тарелке, но не стала брать больше. Она хвалила кашу и масло, хвалила горячий хлеб и ароматный чай. Она сказала, что бабушке Дилана невероятно повезло, что у нее такой замечательный внук, потому что приготовленная еда была очень вкусной, а порядок в доме – его неоспоримая заслуга.       Потом бабушка не позволила ей помогать убирать со стола, Дилан вслушивался в каждый шорох, он стоял на кухне, боялся пошевелиться. Александра отправилась в комнату, сказав что больше не смеет докучать миссис Вермиллион, а та ее отпустила – как отпускают придворного шута.       Из гостиного зала доносился звук работающего телевизора, бабушка сидела в кресле и смотрела утренние новости, Дилан не заметил, как перемыл всю посуду, и уже второпях вытирал руки и крался наверх.       Он не знал, зачем – но точно не для того, чтобы поговорить с Александрой, потому что выдавить из себя извинения казалось ужаснейшей перспективой.       Она думает, что он озабоченный осел – который девушек видел только на картинках. Она думает, он забитый уродец, живущий у бабушки как кухарка и домохозяйка.       Черт побери, ему же, наверняка, в ночную смену работать – таскать заказы из вэна, если он уже купил вэн.       Александра не запирала дверь – и если бы она в тот момент переодевалась, он бы сквозь землю провалился. Ну как же ей объяснить, что она попала в его кошмарный сон – и это все ненастоящее? Она не просто так в его сне, она поможет ему, она должна знать, как проснуться!       А что, если он, и правда, спятил – и это не сон – а как раз реальность, которая перепуталась с игрой больного воображения? Уже было такое, он уже выпадал из реальности на несколько дней… А что, если с ним снова произошло подобное?       Девушка выглянула из комнаты в коридор второго этажа, Дилан стремительной тенью ринулся в библиотеку. Если она и видела его, то, скорее всего, поймет, что он ненормальный, и лучше к нему не приближаться. И она точно подумала, что он за ней подглядывал.       Александра вошла в библиотеку, Дилан вжался в стену – но ему было некуда деться. Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, он смотрел на нее, затем отводил глаза, затем снова смотрел.       – Я хотел извиниться, – пробубнил он, голос был чужой, неподконтрольный. – За объятия. Я просто растерялся. Это от жары. Я не буду так больше делать.       – Все в порядке.       Она сделала шаг навстречу, он сглотнул. Когда она на него так смотрит, ему кажется, что он нормальный – хотя вовсе не нормальный.       – Она всегда такая? – спросила Александра.       Она поняла, что Дилан больше ничего не скажет – и будет молча таращиться в пол, затаив дыхание.       – О чем ты?       – Бабушка. Она всегда такая?       Она знала, что ответ утвердительный – но все равно спросила. Она не знала, как начать разговор… Что она хочет – пожалеть его?       Дилан запыхтел – возмущенно, обиженно, задетая гордость вновь всколыхнулась в груди, обжигая пищевод и горло.       – Не верь тому, что она говорит о тебе. Она не права. Она может думать все, что хочет, но она не знает тебя. Только ты знаешь, кто ты настоящий.       Странно… Слова упали на дно желудка легко – но не потому что он был голоден и ничего так и не поел. Ему хотелось обнять ее, ладони задрожали, ладоням стало горячо – так, словно он уже обнял ее.       – Дилан! Где ты? Бессовестный! Ты опять к ней пристаешь!       Бабушка шла к ним по коридору, она увидела Александру в дверном проеме, она уже достроила себе что-то, уже все за них решила.       – Нет-нет, миссис Вермиллион, это я попросила Дилана показать мне библиотеку. У вас такая большая библиотека!       Неужели все так просто – она отвлекает бабку, заговаривает ей зубы, бабка проглатывает наживку, как рыба червяка и крючок… Может, она и с ним обращается точно так же? Только зачем ей он – с него нечего взять. Ей с ним даже будет не интересно – потому что он все время молчит.       – Миссис Вермиллион, посоветуйте, куда пойти. Мне уже не терпится увидеть Балтимор, такая погода чудесная!       Как же, погода ужасная – от жары даже трава на газоне и кусты самшитов выгорели.       Бабка перечисляла, куда можно пойти – нехотя, уже намереваясь уйти, ей наскучивала Александра – потому что Александра была шумной и быстро перескакивала с темы на тему.       Так бабка быстрее теряла заряд, быстро уходила сытой.       – Вы составите мне компанию, миссис Вермиллион? Одной мне не хочется. В компании намного веселее!       Александра слишком упрощала все… Дилан не смел вмешиваться, он пытался понять, зачем весь этот диалог и зачем звать бабку – если бабка однозначно откажется.       Бабка отказалась.       – Дилан, ты свободен сегодня? Ты составишь мне компанию?       Так вот оно что! Сердце упало куда-то в низ живота, затем подпрыгнуло до подбородка.       – Какая из него компания? – скривилась бабушка. – Он же только все испортит!       – Да нет же! Дилан, пожалуйста.       Дилан кивнул. Один раз, быстро. Так, словно у него отберут право ответить, если он ответит как-то не достаточно внятно.       – Смотри у меня! – пригрозила пальцем бабушка. – Кивает он! Конечно, кивает, с девицами гулять! Если будешь руки свои грязные распускать, я тебе их оторву!       – Миссис Вермиллион, как можно!       – Знаю я, о чем он думает! Не ведись на его спокойствие, Александра! Все мужчины одинаковые!       – У вас замечательный внук, вы меня не переубедите. Я обещаю, мы будем себя хорошо вести – и если что, накажете меня.       Что за унизительная роль – быть тем, про кого говорят в третьем лице так, словно его рядом нет? Ему не нужно, чтобы за него вступались – и чтобы морду кому-то били за него, тоже не нужно.       Ему же снилось уже, что она с ним дружит – когда они школьники и учатся в одном классе… Тогда он не хотел просыпаться.       Здесь все иначе, бабка страшнее Эверглейда и компании, бабка все испортит – потому что она злобный монстр в доме, и от монстра никуда не спрятаться.       Бабушка пренебрежительно махнула рукой и удалилась.       – Зачем? – спросил Дилан шепотом.       – Затем.       Она смотрела на него в упор, с упрямством, затем улыбнулась. Он тоже почему-то улыбнулся – хотя кривой рот для улыбки был будто не приспособлен.       Может, она, все же, притворяется, что они незнакомы?       Дилан не выдержал игры в гляделки, он отвел глаза и отступил в сторону, зачем-то облизал губы.       – Извини, конечно, но у меня ощущение, что я попала в дом к серому волку, а не к бабушке – и красную шапочку он уже проглотил.       Дилан моргнул.       – Так и есть, – вырвалось у него.       – Она же сожрет тебя!       Он посмотрел на нее вновь.       – Сожрет.       – Тогда почему ты не бежишь?       Почему он не бежал столько лет? Он боялся, он трус. Он оправдывался тем, что копит деньги и не может себе позволить съехать, снимать квартиру, он искал отговорки, что бабушку бросать нельзя – потому что она одна не справится.       Бабушка не раз устраивала сцены, говорила, что он доведет ее до сердечного приступа, что он своим поведением загонит ее в могилу. Она падала в обмороки, потом верещала, чтобы он не смел к ней прикасаться – когда он в ужасе пытался поймать ее… Она даже ломала шейку бедра – как раз, когда он сделал операцию по исправлению заячьей губы, она приковала его к себе – чувством вины, чувством беспомощности, чувством долга и ответственности.       Бабка была живее всех живых, спустя несколько месяцев она бегала, как новенькая – с протезом сустава.       Он освободился от нее, только когда она умерла – когда ему было двадцать пять.       Он три года ухаживал за ней, когда она гадила под себя, лежа парализованной после инсульта. Он стал призраком и тенью, вовсе не монстром…       – Не могу.       – Можешь. Когда-нибудь убежишь. Я знаю.       Она смотрела ему в глаза, она мягко улыбалась, она была моложе, чем он знал ее, черты лица еще заостреннее, взгляд еще глубже.       Он хотел поцеловать ее. Что она подумает? Что он озабоченный, безвольный псих.       – Прости, – сказала она. – У меня ощущение, что я тебя давно знаю. Не знаю, почему. Надеюсь, не потому, что у нас одинаковые злобные бабки, и они нас одинаково искалечили.       Слова ощутились, как пощечина – но не резкая и хлесткая, а отрезвляющая. Может, это не любовь вовсе? Вдруг это не любовь?       Он вздрогнул, отступил еще дальше, глаза защипало. Она права.       Он нервно глотнул воздух, он часто моргал, он зажмурился.       – Боже, Дилан, прости. Прости, пожалуйста. Я всегда говорю, что думаю. Я не хотела тебя задеть, и делать больно я не хотела, я просто хотела сказать, что…       Дилан резко приблизился, схватил ее за голову, тут же переложил руки на щеки, чтобы это не было воспринято, как угроза – он надеялся, что она не воспримет его прикосновения как угрозу, – наклонился и приподнял ее лицо так, чтобы оно было напротив.       – Это все ненастоящее. Это сон. Пожалуйста, поверь мне. Нам просто надо проснуться. Мне надо проснуться. Может, ты и вовсе не настоящая – но как настоящая. Я не сошел с ума, я не брежу. Пожалуйста, поверь мне. Помоги мне.       Его руки говорили больше, чем слова – произнесенные бубнящим, испуганным, встревоженным шепотом. Теплое дыхание касалось ее губ, ее ресницы дрожали, она положила ладони – ледяные ладони – ему на запястья.       – Мне снится, что нам с тобой по двадцать лет. Нам больше. Мы сейчас в этом же доме – только на десять лет спустя. Пожалуйста, не бойся, все уже произошло. Я люблю тебя. Господи, зачем я это говорю. Я не сошел с ума. Я не знаю, как это объяснить. Здесь – сон. Там мы уже вместе.       Если бы она оттолкнула его, он бы понял. Если бы она сказала ему держаться от нее подальше, потому что он гребаный псих, он бы понял.       – Я ни черта не поняла, но я тебе верю, – выдохнула она.       Он хотел поцеловать ее – но это было бы слишком. Или нет?       Даже это тело почему-то знало ее, ощущало ее, как родную – и он моментально забыл, что наговорил бреда и теперь таращится на нее, по-прежнему держа за голову.       Нет, он не посмеет… Дилан сделал шаг назад, опустил руки, ее ладони скользнули по его ладоням – и отпустили.       – Пойдем на улицу.       Он вновь коротко кивнул.