космический шаманизм в запястьях

Снежновыскобленное окно расцвело кристальными узорами к утру. Хёнджин поскреб короткими ногтями иневые ветки, пропуская через царапинки золотистый свет фонарей и отвернулся. В квартире было пусто и холодно, одиноко. Тоска скреблась в грудной клетке, где-то за ребрами, внутри расползающейся души. По чему тосковал Хёнджин в каждой из своих жизней, а в этой особенно, он так и не понял. Это оказалось где-то за гранью его понимания, мыслительных и шаманских возможностей. Он искал ответ много перерождений. В лесах, морях, животных и людях, но тоска, дикая и первородная, всё ещё ютилась внутри. Иногда она утихала, становилась почти неосязаемой; иногда разрасталась, оплетая кости, поглощая целиком. В этом воплощении Хван Хёнджин был тем, кем и являлся. Гадал на ракушках и кристаллах, предсказывал будущее и раскрывал причины настоящего. Ещё он носил ханбок и жег благовония, свечи, но это было скорее ради атмосферы, чем пользы. Людям нравилась таинственность и помпезность. Сиди он за обычным столом в обычной одежде при свете лампы — никто бы не ходил к нему как бы сильно не помогали его ответы на заданные вопросы. — В чем смысл? — спрашивает Феликс, упав на мягкую подушку грузом зефирного свитера. У Феликса внутри скребёт чем-то непонятным. Мысли преследуют его повсюду, лишают сна, утомляют рассудок. Иногда он не может есть, иногда жить. Иногда боится однажды сделать то, чем причинит боль окружающим. Когда кажется, что это сделает так, что внутри больше не будет скрести — пугается сильнее. Плачет ночью, закусив край подушки. Выплакивает душу и опустошает пустоту. А потом вновь притворяется человеком. Человеком, которым себя не ощущает. — Я хочу узнать в чем мое счастье, — выдыхает Феликс обреченно. А Хёнджин смотрит на мерцающие запястья в браслетах из мармеладных звёздочек и едва ли может поверить. Его душу окутывает космическим вихрем теплого света. Такое родное. И такое редкое. Шаман, сотканный из магии, шуток норн и вселенского замысла, еще не осознавший, живущий первую жизнь — сидел перед ним и неловко перебирал пальцами звезды. — Если бы я только знал… что такое счастье, — покачал головой Хёнджин, не смея отвести взгляд. У него так давно и сильно замёрзла душа, что от тепла сидящего напротив почти больно. Но и вместе с тем так хорошо, что нет сил отвернуться. В хёнджиновых руках маленькие рыбьи косточки стукаются друг об друга. Тошнотворно. От этого звука выворачивает сознание и вскипает кровь. Для Феликса это чувство совершенно непонятно и он ведет плечами, словно пытаясь скинуть, избавиться от заползающего в него ощущения. А в глазах горит любопытство. — Почему я так себя чувствую? Ты жжёшь какие-то травы? — О, солнце, нет, даже свечи обычные, не ароматические, у клиентов бывают аллергии. — Тогда почему? Хёнджин хмыкает. Всезнающе и кажется даже надменно. Косточки вываливаются из его ладоней на стол. Их, словно приливом, раскидывает в разные стороны. Хмурится недоверчиво, бормочет под нос тихое: — В пустых глазницах найдешь то, что ищешь. А потом сгребает звенящие осколки мёртвых организмов назад в ладони и смотрит на Феликса. Пронзающая темнота карих глаз словно забирается под кожу, читает мысли. От его взгляда внутренности могли бы завязаться в узел. В образовавшейся тишине Феликс чувствует себя мышкой, попавшей в лапы опасной хищной кошки, которая препарирует его одним росчерком острых когтей. — Что… означают эти слова? — решается спросить Феликс после вязкого молчания, в котором слышен бешеный стук его сердца. Хёнджин ему не нравится. От него тянет чем-то опасным и незнакомым. Хочется уйти, но какая-то сила словно пригвоздила к месту. — Ты провидец. Видишь то, чего не должен и знаешь то, чего не хотел бы, у тебя сильная душа и странные сны. Ты ищешь дом, но знаешь, что его здесь нет. Ищешь смысл, но осознаешь, что это всё лишь шутка. Это дар. — А звучит как проклятье, — усмехается Феликс, глядя на свои руки, и слышит такой же смешок. — Всё верно, — тоскливое сердце почти не бьется. — Будешь чай? Феликс кивает, нервно заламывая пальцы между коленей. А мятный чай обжигает прохладой гортань и пустой желудок, сегодня он забыл поесть, вчера, вероятно, тоже. Он уже давно смирился с тем, что болен, поэтому слова шамана разве что немного разожгли тоску внутри, а не подарили надежду на спасение. Кажется, спасения и вовсе не существовало. — Если ты сейчас думаешь о самоубийстве — не советую, — произносит Хёнджин, надрывая пакетик сахара. — Облегчения не принесет, а вот проблем добавит. Норны не любят, когда их творения, особенно магические, добровольно прекращают свои страдания. — Норны? — неуверенно повторяет слово Феликс. Незнакомое оно всё же странно вяжет на языке чем-то металлическим. — М, — кивает Хёнджин, — норны — они же мойры, богини судьбы. Я у них как заноза в заднице, видимо, так обрадовались, что от моей души уже практически ничего не осталось, что тебя наплели. — поймав неверящий взгляд, Хёнджин усмехнулся. — Что, думаешь, я ёбнутый? — Немного, — признается Феликс, наблюдая поверх краев чашки, которую поднес к самому лицу. — Но всё же… ты не ответил на вопрос. Если мы с тобой похожи, то в чём счастье? Ты не нашел его? — Маленький наивный шаман, — вздохнул Хёнджин, отставив кружку. — Мы здесь не для того, чтобы испытывать счастье. Думаешь, люди бы не придумали его, если бы действительно знали рецепт достижения? Они ходили ко мне веками, спрашивали как заработать все деньги мира, удачно выйти замуж и вылечить своих детей, но достигнув этих целей не ощущали ничего, потому что нет никакого счастья и смысла тоже. Мы тут все застряли только по одной причине: наши эмоции — еда для них. И самая сладкая и сытная та, что выжимается из боли и страданий. — Откуда ты знаешь? — упорствует Феликс. Естество внутри сопротивляется, кусает за легкие и сердце, больно и отвратительно. — Имел честь пообщаться, — фыркает Хёнджин, а самого всего передёргивает. Не самые чудесные воспоминания. Хотя будто бы у него таковые имеются. — Когда проживешь то, что прожил я, осознаешь, что искать ответы на твои вопросы — бессмысленно. У них нет никакого ответа. — Я хочу проявление реальности, — вдруг выпаливает Феликс, ставя кружку на стол. Хёнджин даже вздрагивает немного от того, как уверенно звучит просьба сделать то, чего шаманы предпочитали избегать. — Что? — Слышал, что шаманы умеют проводить этот обряд. Хочу попробовать. Хёнджин в ответ невесело скривился. — Это не самое приятное мероприятие. — Я знаю, — прозвучало упрямо и не терпяще возражений. В сочетании с глубоким голосом и миловидной внешностью показалось даже очаровывающе. — Если дело в деньгах… Хёнджин молча поднял ладонь, останавливая рвущийся поток аргументов наружу. Новорожденные шаманы всегда были сгустками первобытной энергии. Этой энергией было сложно управлять и если бы она вышла из берегов… о, кто бы знал, что может произойти. Иметь дело с такой энергией Хёнджину не хотелось, но, положа руку на тоскливо бьющееся сердце, ему было искренне жаль своего преемника. И немного интересно, что тот сможет увидеть в магическом закутке. Когда Хёнджин был там последний раз, то поругался с норнами и следующую жизнь прожил не в самой благоприятной для жизни стране. Уткнувшись подбородком в сцепленные замком руки он спрашивает в последний раз: — Ты уверен, что в поисках счастья хочешь зайти так далеко?