космический шаманизм в запястьях

Мир дробил на части болью. Когда игла прошлась по коже запястий в очередной раз — Феликс почти взвыл. Он уткнулся носом в сгиб локтя, закусывая кожу и жмурясь. Хёнджин вытер выступившую сукровицу и излишки краски, присмотрелся. — Потерпи ещё, — прошептал он, склоняясь над протянутой рукой. Над головой раздались сдавленные проклятья и ругательства. Кости вибрировали остротой и магией, тонкую кожу обжигало рунической вязью. Она охватывала запястья, пряча под собой отголоски магии в витиеватых венах. Хёнджин предложил это вместо амулетов. — Это не так больно, как мое шрамирование, — пообещал он, целуя нежные запястья под доверчивым взглядом. Феликс, стиснув зубы, и подавляя рвущийся наружу стон боли, когда игла прошлась по хрящам, подумал, что знать ничего не хочет о том, что за шрамы испещряют руки Хёнджина до самых предплечий. Только пару дней назад он смог увидеть их целиком и обвести контур пальцами пока темные глаза изучали в сумраке его лицо, а пальцы оглаживали шею и плечи, играясь с отросшими кончиками волос. — В тех воспоминаниях, — произносит Хёнджин, откладывая машинку в сторону и любуясь своей работой, — почему ты выглядел так же, как сейчас? Феликс, заметив, что его руки больше не будут терзать — расслабленно откинулся в кресле, встречаясь взглядом с Хёнджином. — Не думаю, что мы и правда так выглядели. Просто… это было очень давно. Даже во времени есть вещи, которые невозможно удержать. Образы стираются очень быстро, они нестабильны. А что? — Тебе очень шли длинные белые волосы, — улыбается вдруг Хёнджин. — Не помню, как ты действительно выглядел тогда, но… ты сейчас и правда очень красивый. Он мягко касается покрасневшего кончика носа и улыбается румянцу, стремительно покрывающему веснушчатые щеки. — Мы закончили. Я обработаю и закрою плёнкой, — говорит он, поднимаясь, чтобы взять необходимые вещи. Феликс протягивает ему свои гудящие руки, морщится от прикосновения ткани, убирающей очищающий гель и от пленки, закрывающей свежие раны. Когда он заканчивает, Феликс тянется к нему, чтобы обнять, взъерошить собранные волосы, и, откинув резинку в сторону, тихо сказать: — Тебе тоже очень шли мои украшения. И я тоже не помню, но когда в первый раз увидел тебя, хоть и был слишком занят своими вопросами, но, кажется, влюбился. — Как думаешь, если бы с нами всего этого не происходило. Мы могли бы… быть нормальными? — Ходить на первое свидание в кафе, дарить друг другу подарки и влюбляться как обычные люди? — Да. — А ты бы позволил мне? — грустно улыбается Феликс, заключая чужое лицо в ладони. — Приблизиться к тебе, если бы не все это? — Кто знает? — вздыхает Хёнджин, утопая в медовых глазах. — В тот первый вечер, когда мы шли ко мне, я лишь подумал, что тебя хочется оберегать. От всего этого мира. И от себя тоже. — А от тебя за что? Феликс клюет в губы, чувствуя тревогу в сердце. Хёнджин всегда чувствовал слишком много и это причиняло ему боль. Он прятал это поглубже, игнорировал своё сердце и боялся, что если признает себя ни в чем не виновным — распадется. — Я всегда всё порчу. Мы ведь здесь из-за меня. Только я виноват в том, что всё это произошло с нами. Ты же видел… — Ты хотел спасти меня, — улыбается Феликс, быстро целуя в грустно опущенный уголок губ. — Всё нормально, Хёнджин. Позволь теперь мне спасти тебя. — Позволяю, — тихо ответил Хёнджин, утыкаясь в изгиб шеи. Эмоции окатили жаром, выбили солевой ком в глотку, сдавливая. Он так сильно устал бороться. Он так устал. И… — Я так хочу домой, — прошептал он. — Хочу бесконечно любить тебя из мира в мир, в любом воплощении и образе. Любая вселенная без тебя — выжженная пустошь, — тонет в теплом поцелуи. Теперь очередь Феликса ощущать [не]морскую соль на губах. Он сделает ради него, что угодно. Станет временем, поглотит все сущее, уничтожит Вселенную — всё, что угодно только бы он больше никогда не страдал. Трель звонка хлестко ударяет по ушам, когда Хёнджин забирается ладонями под мягкий свитер. Феликс от неожиданности вздрагивает, растерянно моргает, глядя на недовольно отстранившегося Хёнджина. Минхо не щадит их уши, вдавливая кнопку до упора и не собираясь её отпускать. Протяжный звук, колкий и иступляющий, прекращается только в момент, когда Хёнджин открывает дверь, врезаясь полным злобы взглядом в пришедшего гостя. — Я не вовремя? — усмехается Минхо, глядя на порозовевшие губы и непривычно стеклянные глаза в обрамление мокрых ресниц. — Вы целовались или плакали? — Не твое дело, — фыркает Хёнджин, замечая в руках у Минхо папку. Розовую. На фоне черной, словно поглощающей свет одежды выглядело нелепо. — Я взял билеты на понедельник через неделю, — поясняет Минхо, протягивая папку, чтобы снять верхнюю одежду. Он удивленно встает на неожиданно теплый пол и осматривается. — Тут стало теплее. — Феликс мёрзнет, — поясняет Хёнджин, отстраненно листая документы. А ради Феликса можно создать солнце посреди квартиры. Вытянуть кипящий звездный жар, опалив руки, но согреть. Укутать в тепло и комфорт, полюбить. Зацеловать до кровоточащих губ. В квартире хоть и стало теплее, но Минхо все ещё ощущал холод, ползущий вдоль позвоночника. Тревога налипала на кожу, просила бежать, покинуть это место и забыть, но… Минхо сделал глубокий вдох, успокаивая нутро, и прошел дальше, дергая недовольно плечами. Феликс нашелся в кресле что-то смотрящим в телефоне. Взгляд тут же упал на темнеющие руническими узорами под прозрачной пленкой запястья. Рисунок уже немного растекся, но общие очертания были видны и не казались знакомыми. Минхо неуверенно подошел ближе, привлекая к себе внимание. Феликс ему приветливо улыбнулся, склоняя голову в бок, и будто предугадывая вопрос протянул руки, демонстрируя свои новые амулеты. — Что это? — ошарашенно спрашивает Минхо, оглядываясь. — Никогда не видел такого? — ухмыляется Хёнджин за его плечом. Такое любопытство Минхо к его творению греет душу. — Не видел, — качает головой Минхо, отпуская руки Феликса и выпрямляясь. — Как оно работает? — Создает иллюзию, что владелец следует предписанному судьбой, а не пытается сделать нечто опасное, — объясняет Феликс, поднимаясь со своего места. — Хочешь? Хёнджин и тебе сделает. — Раз уж я в это все влез… — он многозначительно посмотрел на своего приятеля, как бы намекая из-за кого это все происходит. — Придется идти до конца. Минхо падает в кресло, где только что сидел Феликс. Утопает в нем и горе пледов. По спине ползут мурашки. В этой квартире постоянно ощущение, что за тобой кто-то наблюдает. Минхо скидывает призрачное ощущение, липнущее к рукам и вздыхает, закатывая рукава водолазки. Может, Феликс и привык или принимает это чувство, а может, он и вовсе иначе ощущает Хёнджина, но Минхо было как и обычно тревожно. Он уже мысленно готовился к тому, что придется провести несколько часов в самолете рядом с ними, а потом пару суток в машине, а потом… — Пресвятые норны, — вздохнул Минхо, откидывая голову на спинку, пока Хёнджин от руки намечал будущий рисунок. — Хочешь чай и печенье? — сочувствующе спрашивает Феликс, привлекая к себе тяжелый взгляд. В этот раз он не дергается, не пытается спрятаться за плечом, только понимающе улыбается, спрятав руки за спиной и покачиваясь на месте. — Если у вас тут есть кофе, то лучше его, — просит Минхо. — Я плохо спал. Феликс кивает и юрко скрывается в сумраке коридора. Он здесь словно рыба в воде и, кажется, чувствует себя отлично. — Не удивляйся, — Хёнджин ловит задумчивый взгляд друга. — Он сильно окреп по сравнению с тем, кого ты видел впервые. И кажется, что моя гнетущая всех аура его нисколько не трогает. — Я заметил это еще когда вы ко мне приходили, но сейчас… он будто… — И не шаман вовсе? — усмехается Хёнджин. В его глазах впервые за все время Минхо замечает веселые огоньки. Значит, вот об этом родстве душ он всегда говорил? Которое оживляет пепельную душу, вытягивает из темноты и наполняет пустоту радостью? — Тогда ты ведь тоже не шаман? — Возможно, — пожимает плечами Хёнджин. — Феликс видит время, ему проще развить свои способности, подсмотреть как ими пользоваться и в чем их принцип. А я как слепой котенок был все это время. Тыкался в темноте, натыкал возможность менять судьбы и выучил некоторые шаманские трюки вроде просмотра будущего на костях. По сравнению с тем, что он мне показал… что мы делали раньше — это ничто. — Да уж, создавать планеты это что-то уровня целестиалов из фэнтези людей, — хмыкает Минхо. — Ты помнишь про наш уговор? Джисон завтра будет дома. — Ты сказал ему? — Зачем? Просто сделай так, чтобы он получил то, чего достоин. Когда это случится, он и не заметит, что меня нет рядом. Пусть проживёт эту жизнь счастливо, а я найду его в следующей. — Жестоко, — качает головой Хёнджин, — и неправильно. Ты всегда решаешь за него. Почему ты хочешь быть рядом с ним каждую жизнь? У тебя… — Нет причины? Или нет права? — усмехается Минхо, наблюдая, как новые линии появляются на руках. — Не лезь в это, — предостерегает он, встречаясь взглядом. У Хёнджина в темных зрачках сквозь новообретенное тепло все ещё проглядывает привычная тоска и грусть. Все та же боль. Он качает головой, возвращаясь к своей работе, и можно заметить только как непримиримо поджимаются губы. Минхо с собой тоже примиряться не хочет. Не хочет даже и думать о том, что где-то в этом всем могла бы быть и его вина. Что он ошибся. Что сделал только хуже. Феликс, вернувшийся с кружкой кофе, тащит печенье из тарелки, поставленной на край подлокотника, и, устроившись на полу, принимает загадочный вид. — У всех из нас в прошлом были ошибки, которые мы желаем искупить, — привлекает к себе внимание он. — Но иногда попытки все исправить только затягивают в спираль бед и проступков, и причиняют лишь больше боли и нам, и тем, перед кем мы виноваты. Минхо пристально смерил взглядом солнце в пушистом свитере, что поедало его печенье, и прикрыл глаза. Феликс знал обо всём, но кажется совсем ничего не рассказал Хёнджину, который недоуменно поглядывал то на него, то на Феликса. Слова же гулом отозвались в разуме, проявляя выцветшие воспоминания, словно кинопленку. Пробудили утихшую вину. -Я убил его, — вдруг выдыхает он, вжимаясь затылком в спинку кресла. Хочется в нем исчезнуть. Назойливое жужжание машинки, сопровождающее реальность всё это время, стихает и в повисшей тишине хочется повеситься. -Он умер из-за меня, понимаете? Поэтому… -Ты его не убивал, — качает головой Феликс. — Он закрыл тебя собой, потому что любил. В той жизни он действительно тебя любил. -Мне кто-нибудь расскажет, что у вас происходит? — недовольно ворчит Хёнджин, разминая затекшую шею. Феликс только пожимает плечами, утаскивая очередную печеньку. Минхо отпивает приторно сладкий кофе. -У тебя талант превращать все в сладость, — морщится он. — Расскажу, ладно. Это произошло в жизнь перед нашей встречей в том месте, куда вы хотите попасть. То было смутное и беспокойное время, от которого можно было ожидать чего угодно. Я тогда был учёным-биологом при институте: изучал растения, их действие на организм различных живых существ, вёл лекции днём, а несколько вечеров в неделю — занимался клубом, в который входили самые погруженные в исследования ботаники. Джисон был одним из них. Юный студент, подающий большие надежды, он не то, что не пропустил ни одной моей лекции, он посещал каждую встречу клуба, а в свободное время донимал меня в лаборатории. Я был так увлечен своей работой и своими травами, что не замечал очевидного — его не интересовали растения и научные открытия, которые можно совершить рядом со мной… он был влюблён. Так безнадёжно, словно я был в его глазах настоящим божеством, а не уставшим тридцати пяти летним мужчиной в очках, коротающим дни в обнимку с микроскопами. В те времена такая любовь могла привести к печальным последствиям, о ней не говорили, а те, кто испытывал к кому-то чувства — прятались. Джисон прятался очень искусно. Он никогда не искал повода, чтобы коснуться меня, держался на расстоянии вытянутой руки и только смотрел, как не смотрят на тех, к кому не испытывают чувства. Когда он закончил первую ступень и продолжил обучение, чтобы стать профессором, я сделал его своим ассистентом. С тех пор мы были вместе едва ли не сутками. Бывало, что он ночевал в лаборатории при институте. Бывало, что я отвозил его спящего домой. В какой-то момент мы так сблизились, что стали неотделимы. Он был моим лучшим помощником и поэтому, когда в лабораторию пришли люди из правительства и предложили вступить в государственный проект «Эфир» я дал согласие только при условии, что мой помощник поедет со мной. Не знаю, зачем я это сделал. Не знаю, зачем потащил его за собой. Ведь мог оставить его в институте и поехать один. С момента сунутых мне в лицо бумаг с печатями различных министерств, я не питал никаких иллюзий касаемо этого проекта. В конце концов мне близилось сорок лет, я видел, что происходит вокруг и знал, что если в деле участвуют военные, то выбраться из такого эксперимента будет невозможно. Но у меня не было выбора, меня выбрали и не оставили бы в покое, однако, Джисон мог не попасть в это. Я подписал ему смертный приговор собственными руками. Во всяком случае, через неделю за нами заехали черные правительственные машины, а на глаза были повязаны ленты из плотного материала. Мы не видели куда едем и я только молился, чтобы нас не расстреляли за… тогда могли расстрелять за что угодно. Мы оказались на свободе только спустя долгие сутки. Нас и нескольких военных высадили возле кромки леса, выдали снегоступы и велели идти вглубь. В тех местах зима была долгой, холодной и снежной, пройти по лесу куда-либо без оборудования было невозможно и даже смертельно опасно. Мы шли долгие часы, пока уже затемно не уткнулись в железные двери лаборатории. То место, небольшая лаборатория, раскинувшаяся среди леса, станет нашим пристанищем на следующие десять лет. Нам привозили еду, лекарства, новое оборудование и новую одежду, а также новости о том, что происходит в мире. Как бы мне не было противно то, где мы оказались, я предполагал, что сейчас эта засекреченная лаборатория — самое безопасное место на всей планете. Но не всё было так радужно. Мы там работали. Искали эфир — пятый элемент стихий и основу всего надлунного мира. Предполагалось, что в нём — в эфире, заключено бессмертие, раз, в отличии от подлунных четырех стихий, он неизменен и циркулирует по кругу. В древних трактатах писалось, что эфиром дышат божественные существа и было выдвинуто предположение, что через него, через создание адаптированного для потребления людьми варианта мы сотворим новый мир, где избранные люди возвысятся в ранг богов. Мечта, которая, к счастью, никогда не станет реальностью. Спустя несколько лет вследствии совместной работы ученых из нескольких сфер нам удалось создать врата, искажающие реальность. Мы думали, что они могут вывести нас к пространствам, наполненным эфиром, но после нескольких неудачных экспериментов стало понятно, что человеческое тело не способно туда попасть. Шли годы, сотни проведенных испытаний, опробованных оккультных практик и только однажды одному подопытному, находящемуся в состоянии измененного сознания удалось увидеть дерево. К сожалению, его психика не выдержала того, чтобы он там не увидел, и кроме схематических зарисовок этого дерева нам не удалось добиться более ничего. А потом власть сменилась. Когда такое происходит и новые правители не хотят более продолжать бессмысленные и более того преступные испытания, а также не хотят, чтобы о них кто-либо узнал — они делают зачистку. Так с нами и поступили. В то утро мы проснулись от звуков выстрелов. Они раздавались со стороны главного помещения и я… я пошел проверить. Я знал, что мы вдвоем отсюда живыми не выйдем, но я уже был шаманом, мне шел пятьдесят третий год жизни, довольно много для того мира, и я желал перерождения. Я велел ему бежать через вентиляцию, схему которой составил ещё за пару лет до произошедшего, тогда была весна и он мог бы спастись. Но Джисон… он же человек. А люди постоянно совершают самые глупые поступки из всех возможных. Он выбежал передо мной, когда солдат, шедший на меня, выстрелил. Такая глупость, знаете. Меня всё равно убили. Я только успел повязать ему на запястье браслет: частичку своей души, чтобы найти его. Чтобы в этот раз уберечь от боли. Когда Минхо заканчивает свой рассказ, в комнате повисает молчание. Хёнджин откладывает в сторону машинку для тату и устало откидывается назад, оперевшись на руки. Он долго изучает спокойное лицо своего друга, хмурится и тяжело вздыхает. — Ты не собирался мне сказать, что привязал его душу к своей? Серьезно? Это очень опасное и очень сильное заклятие. Особенно для человека. Оно ограничивает волю носителя, связывая с хозяином настолько сильно, что если ты захочешь, то можешь приказывать ему и он не сможет ослушаться, хотя внутри его душа будет разрушаться через сопротивление. Это очень медленное убийство духа. Знаешь, как люди это в шутку называют, когда балуются магией? Приворот. Откуда ты его узнал? — Я десять лет провел взаперти наедине с сумасшедшими учеными и бесконечными томами по мифологии всех народов мира, оккультных книг и копий всевозможных работ различных практиков. Как думаешь откуда? Я знаю всё это, помню, что было написано в книгах, но в тот момент я не знал, как ещё могу найти его в следующих жизнях, чтобы всё исправить, а повсюду как раз была кровь и… всё так сложилось. Я думал, что смогу потом снять то, что сотворил, в следующей жизни, но мне не удалось. И мне стыдно за это. — Сниму завтра, — кивает Хёнджин. — Напишу тебе, что нужно, но это, — Хёнджин грустно улыбается, — будет очень больно. Для вас двоих.