Братишка

Интересно, а что было бы, если бы он увидел те самые родинки? Отразила бы его нетерпимая и неэластичная психика столь мощный удар? Выдержала бы поруганная правильность это издевательство судьбы? Смог бы он сразу, по-братски принять человека, которого в данную минуту ненавидел, презирал и – чего уж греха таить? – даже боялся? Боялся не физически, а как тот образ развратного лжеца и бездельника, который запуганное сознание уже дорисовало до наркоты, долгов и «кончишь как отец». К счастью, судьба смилостивилась над бедным Намджуном и, по крайней мере, в этот момент не заставила его разом познать всю глубину вселенской несправедливости, а разрешила привыкнуть к ней постепенно. Увиденное не было однозначным «да». Но оно было очень жирным «возможно». На руке мальчишки, ровно в том самом месте был шрам. Большой, похожий на растопырившего лапы паука, продавленный в середине, как будто из руки вырвали порядочный кусок мяса, он был довольно неприятным на вид, но точно таким, как если бы от несчастных родинок варварски избавились. И почему, спрашивается, настолько логичная и очевидная мысль ни разу не пришла Намджуну в голову? Ведь если ребенка не убили, если он не обнаружился среди выявленных подкидышей – а он не обнаружился, – то оказаться в какой-то семье он мог только нелегально. И в этом случае наличие особых примет было крайне нежелательным. Уже сотню раз Намджун мог пройти мимо своего брата, не присмотревшись как следует к тем рукам, где родинок не было. Уже не было. Он представил себе жуткую картину: грязная комната, обкуренный коновал и надрывающийся плачем ребенок – маленький, ничего не понимающий, оторванный от матери с тем, чтобы больше никогда ее не увидеть, навсегда лишенный любви и заботы, его родной братишка… А потом долго не заживающая рана и вот этот уродливый шрам… Загипнотизированный видением, Намджун потянулся к руке мальчишки. Ну а тому, естественно, трагическая подоплека действия была неведома: он расценил жест как посягательство на личную свободу, отпихнул Намджуна и вмиг оказался за соседней остановкой. Намджун остался на месте. Еще одно откровение буквально топило его в омуте собственной глупости. В эгоистичном детском порыве быть покровителем и избавиться от чувства вины он мечтал о том, как поможет своему брату выбраться из нищеты и грязи. Но, ради всего святого, почему он решил, что его брат в этой грязи останется все тем же невинным младенцем, какого Намджун потерял девятнадцать лет назад? С чего он взял, что ребенок должен всю жизнь нести на себе крест своего детского несчастья? Кто внушил ему, что среди попрошаек и наркоманов брат вырастет заранее раскаявшимся грешником – чистым, чуть ли ни вторым Иисусом? Не вырос. – Стой! – почти простонал Намджун, к которому, наконец, вернулась способность издавать осмысленные звуки. Неизвестно, в какие лапы попал несчастный покалеченный малыш, но вырос он не ангелом-великомучеником, а настырным существом социально-неодобряемого поведения. Вместо нимба он имел вполне себе оформившиеся рога и хвост с кисточкой, совершенно не жаждал спасения и уж тем более не страдал в ожидании спасителя. Этот «несчастный малыш» наигнуснейше осклабился из-за стеклянной перегородки, чем очень кстати снизил градус вины и драмы, а потом осторожно попятился назад, увеличивая фору для забега. Наверное, от окончательного исчезновения его удерживало только то, что пакет из дьютика так и остался валяться на асфальте у ног Намджуна. На всякий случай не сводя взгляда с потенциального родственника, Намджун сгреб с лавки свой телефон, на ощупь поднял пакет и запустил в него руку: надо же было узнать, что за вещица осталась в его распоряжении в качестве приманки. В пакете были две коробки – гладкие, с тиснеными буквами и завитушками, по весу и габаритам вполне укладывающиеся в представление Намджуна о подарочной упаковке коньяка или виски. Насколько ценными были эти экспонаты для пацана, Намджун не знал, а орать и выяснять показалось бессмысленным: их разделяли метров десять, топчущиеся в ожидании автобуса люди и уличный шум. Намджун постарался принять доброжелательный вид и протянул пакет в сторону пацана, обозначая таким образом намерение мирно разрешить конфликт. Но жест не оценили: хозяин пакета развернулся и бросился навстречу людскому потоку, обратно к зданию аэропорта. Намджун рванул за ним. Он испугался, что мальчишка затеряется в толпе вместе с единственным шансом узнать, откуда у него на руке этот шрам. До ближайшего входа в аэропорт было далеко, к тому же Намджун рассудил, что внутрь пацан не попрется – традиционный шмон на входе легко задержал бы его до прибытия погони. Но пацан сделал то, что правильному Намджуну даже не пришло в голову, – вошел в выход. У Намджуна этот номер получился хуже: в дверях он столкнулся сначала с какой-то теткой, а потом и с охранником, но все же вслед за пацаном прорвался в зону прилета. Правильная жизнь дважды в неделю приводила Намджуна в тренажерку, и он всерьез считал себя мужчиной в хорошей физической форме. Но то ли была виновата утомительная поездка, то ли скользкие ботинки, а может «братишка» набирался формы в каких-то других «тренажерках», только Намджун быстро почувствовал, что отстает. Его заносило на поворотах, и очень мешали всякие столбы и загородки, между тем как пацан демонстрировал потрясающие навыки передвижения по пересеченной местности и убийственную разницу между просто убегать и «съебываться». Он лавировал среди людей, легко перепрыгивал через ограждения и даже на ведущий на уровень вниз эскалатор заскочил как-то сбоку, элегантно подрезав старпера с чемоданом. В два прыжка слетев по эскалатору примерно до половины, он завопил: «Помогите!» – перемахнул через перила и сиганул вниз. Намджун так не умел. Он в последний раз попытался воззвать к благоразумию, прямо с эскалатора крикнул вслед пацану: «Стой! Ничего я тебе не сделаю!» – но сразу осознал всю неэффективность такого способа убеждения. Чуть не сбив того же старпера с чемоданом, Намджун продолжил погоню, добежал до конца эскалатора и… угодил прямо в объятия двух копов. *** – Разберемся! – в третий раз рыкнул человек в форме, к которому Намджун даже не знал, как обратиться. Последний раз он сталкивался с полицейскими в детстве, когда, обливаясь соплями и заикаясь на каждом слове, рассказывал им о похищении брата. Он не боялся копов и не сильно их уважал – он просто не мог представить себе ситуации, в которой ему пришлось бы с ними пересечься, потому как закон не нарушал и впредь не собирался: он даже штрафов за неправильную парковку ни разу не привозил. И теперь его, всего такого примерного и законопослушного, при всем честном народе упаковали в наручники и повели километровыми коридорами, словно скотину на убой. Намджун не на шутку пересрал и судорожно оправдывался, не отдавая себе отчета в том, насколько нелепо выглядят и его сбивчивые попытки что-то объяснить, и он сам. Он только позже сообразил, что эти два гоблина были обычными дежурными, и в их обязанности входило исключительно пресечь, но никак не разбираться. А в тот момент он обжигался о гадливое презрение в глазах идущих навстречу людей. Ему казалось, что все вокруг видят в нем грабителя, насильника и убийцу в одном лице, и был настолько наивен, что всерьез надеялся убедить своих надсмотрщиков отпустить его прямо в этом коридоре, не доводя до ужасной комнаты с надписью «Полиция». Он еще не знал, что ждет его впереди. Часа два он просидел в той самой комнате в компании угрюмого мужика и двух злобных теток с расплющенными в тесных рубашках сиськами. Сначала Намджун доказывал им, что ни в чем не виноват, потом просил хотя бы забрать с автобусной остановки его чемодан, потом совсем сник, замолчал и только нервно теребил пригревшиеся на его запястьях «браслеты». Разбираться никто не торопился. Вместо этого его бесцеремонно облапали, освободив все карманы от «вещдоков», и проводили до машины. На опустившуюся темноту он смотрел через решетку в задней дверце: вечерний город показался ему совершенно чужим. В участке Намджуна встретил дактилоскопист и еще один клон «разберемся», который настолько извратил ситуацию, что Намджун впал в отчаяние и панику. Невольное вторжение в двери с надписью «Выход» стало «злостным несоблюдением правил поведения на объекте повышенной опасности», столкновение с охранником – «нападением на должностное лицо, находящееся при исполнении служебных обязанностей», дурацкий марафон в стиле Тома и Джерри – «нарушением общественного порядка», а вопль на эскалаторе – «угрозой причинения вреда несовершеннолетнему». И это при том, что сам несовершеннолетний бесследно исчез. Съебался. Оформив прибытие задержанного, коп зевнул, потянулся и ушел. Потом вернулся, принеся с собой запах сигарет и кофе. Участливо спохватился, что забыл предложить кофе Намджуну, однако исправлять ситуацию не стал, посредством нескольких ударов в перегородку позвал коллегу – и понеслось. Один задавал вопросы, второй что-то писал и иногда мерзко похмыкивал. Лениво вздернутая вверх бровь наполняла его лицо таким скептицизмом, что Намджун и сам уже видел в своих словах бред сивой кобылы, упившейся до зеленых чертей и впавшей в маразм. Однако, первый не сдавался, продолжал терзать Намджуна идиотскими предположениями и глумливыми вопросами, и вскоре Намджун понял всю безнадежность своих попыток придать этому разговору хотя бы толику разумности. Он трепыхался попавшей в сети рыбой, но результатом были лишь круги на воде. – То есть вы хотите сказать, что бежали за ним, чтобы отдать ему пакет? Его пакет? Вы отняли у него пакет? Как и при каких обстоятельствах?.. То есть вы встретили его за пять минут до задержания?.. Неужели? То есть это был не ваш пакет? Как вы тогда объясните наличие на его содержимом ваших отпечатков?.. Ну, ясно, ясно. То есть вы полагали, что в пакете две бутылки виски? Что несовершеннолетнему мальчику продали их в магазине беспошлинной торговли?.. Ах, в подарок папе? Ну, тогда конечно, продали бы. Конечно… Вы прилетели из Осаки? Цель поездки?.. Ах, вот как, командировка… Значит, у вас должны быть какие-то документы? В каком чемодане? У вас был чемодан? То есть вы оставили чемодан с рабочими документами на остановке, чтобы задержать несовершеннолетнего и заставить его взять бутылки?.. Понятно-понятно... А паспорт? Надо же, тоже в чемодане? В папку положили? Чтобы завтра все вместе на работу взять? Ну да… А в Бангкок вы тоже звонили по деловому вопросу? Как это – не звонили? То есть, по-вашему, это я звонил в Бангкок с вашего телефона? И разговаривал целых… двадцать шесть минут и тридцать две секунды? Ах, не я звонил? Ну, хоть на том спасибо… И о чем же это вы столько разговаривали?.. Ах, не разговаривали?.. Ах, это не вы разговаривали? Мальчик? Двадцать шесть минут разговаривал мальчик, с которым вы пять минут назад познакомились? Интересная математика… И о чем?.. Ах, не слышали? Ну что ж вы так смущаетесь-то, расскажите нам, откройте секрет, о чем мог разговаривать ребенок по телефону, зарегистрированному на тайский бордель? Да, вот, пожалуйста, черным по… хм… красному: хот гёлз, хот бойз, хот...хм…н-да. Или это все-таки был деловой разговор? А на работе в курсе ваших деловых разговоров? – Я ведь могу позвонить, да? – в какой-то момент Намджун понял, что без адвоката не выберется. – Безусловно, – обе рожи дружно расплылись в ехидных улыбках – одинаковых, словно скопированных на ксероксе: – Наш телефон устроит, или предпочитаете со своего? – Со своего. Намджуна даже проводили в отдельную комнату и позволили остаться одному, предоставив право совершить священный звонок без свидетелей. Только звонить было некому: такая ситуация в его жизни не предполагалась, а потому не просчитывалась. Адвокатов среди его знакомых нет. Звонить деду с бабкой – так гуманнее просто приложить их по голове лопатой. Девушке – а что она сделает? И станет ли вообще что-то делать? Приятелей по учебе Намджун давно потерял из виду, а новых не приобрел. Единственный вариант, который пришел ему в голову, – Юнги, сисадмин с работы, вечно брюзжащий, огрызающийся, всем недовольный и вообще не очень-то приятный, но на удивление быстро и четко решающий все поставленные задачи. Юнги в офисе не любили, и Намджун был, пожалуй, единственным, кто не делал вид, что страшно занят, когда это ходячее утро понедельника заваливалось в зал с перекошенной недосыпом мордой, пустой кружкой и жаждой халявного кофе. Намджун делился кофе, а Юнги однажды позвал его в гости. Намджун зашел – ненадолго, потому что работать они оба заканчивали поздно, – и заценил причину хронического недосыпа: навороченную игровую консоль с разноцветной подсветкой и монитором с половину бильярдного стола. Тот визит, да еще несколько разговоров – вот, пожалуй, и все, что выводило их отношения за рамки исключительно рабочих, но Намджун почти не сомневался в том, что Юнги ему поможет. По крайней мере, реально попытается. Детектив вручил Намджуну изъятый ранее телефон и закрыл за собой дверь. Намджун быстро отыскал среди немногочисленных контактов номер Юнги, нажал на зеленый телефончик и сразу понял, почему так радостно светились лица его мучителей: – К сожалению, вызов невозможен. На счете недостаточно средств. Пополнить счет можно одним из следующих способов… Но окончательно понять, насколько серьезно он влип, Намджун смог только тогда, когда за ним закрылась другая дверь – дверь камеры, и в нос ударил горячий запах пота, курева и нестираных носков. Слишком жестоко для глупого нарушения общественного порядка? Для нарушения порядка – да. Но в пакете из дьютика, в продолговатых коробках с вытисненными иероглифами были плотно утрамбованы похожие на овечьи экскременты зеленовато-коричневые катышки, которые копы не один раз обнюхали и даже облизали. Таким образом, к глупому нарушению общественного порядка добавилось подозрение в контрабанде и распространении наркотиков. Рассказ Намджуна никого не убедил, чемодана с паспортом и документами на остановке не нашли, а государственный адвокат, как оказалось, по пятницам не работает, поэтому ожидался даже не завтра (точнее, сегодня, потому что время перевалило за полночь), а только в понедельник. Те три дня и четыре ночи прошли для Намджуна одним непрерывным кошмаром. Он не ел и почти не спал, лишь временами впадая в бессильное забытье и тысячи раз проклиная себя за все на свете, начиная с привычки искать брата и заканчивая согласием на злосчастную командировку. Его трясло то от бешенства, то от страха, бросало то в жар, то в холод, он вздрагивал от каждого сказанного ему слова, шугался каждого взгляда и уже жалел, что отказался разговаривать без адвоката, потому что на допросах было намного уютнее, чем в камере. В понедельник он вернулся домой. Был ли его адвокат добросовестен или работал, что называется, в тесном контакте с детективами, Намджун не знал и знать не хотел. Его отпустили на очень жестких условиях, арестовав машину и счет в банке, обязав не выезжать из города, а при смене места пребывания в его пределах – уведомить полицию в течение двенадцати часов. Но Намджун подписал все, что сказали, и был почти счастлив. По крайней мере, до того момента, как узнал, что работы у него больше нет. Какому боссу понравится, что его семнадцатого зама подозревают в торговле дурью? Никакому. И уж тем более такому, который ухитрялся строить из себя настолько правильного и порядочного, что сводило скулы даже у Намджуна. Вечером Намджуна постигло еще одно разочарование, хотя на фоне всего остального оно показалось сущей ерундой: Чисон совершенно не рвалась разделить с ним его несчастья. Конечно же, в его вину она ни капельки не верила и «очень сожалела», но испортить карму отношениями с подозреваемым? Да еще и с безработным? Увольте. К счастью, до бабки с дедом копы не добрались, а те благополучно забыли, когда он должен был вернуться из командировки. Разговор с ними высосал из Намджуна последние силы. Почти полчаса он врал, как замечательно провел выходные в расцветающей сакурой Осаке, и каким вкусным ужином встретила его Чисон, слушал про гороскопы, радикулит и соседскую собаку, а потом просто упал на кровать и вырубился. Проснулся только во вторник в обед, чудом не обмочившись прямо в постели. Ему приснилось, что он снова в камере, что снова ждет, пока все его соседи уснут, чтобы прокрасться к унитазу и, наконец, отлить. Сделать это при свидетелях Намджун не мог, а потому терпел, терпел, терпел… пока не проснулся. Еще полдня он ел – все, что смог найти в квартире: сухой завтрак, давно просроченный рамен, кофе и какие-то жутко диетические крекеры Чисон. Он автоматически поглощал пищу, вместо вкуса чувствуя лишь нарастающую безнадежность. Окруженный по всем фронтам, загнанный в угол, в один миг потерявший все, что имел, он казался себе сломанной игрушкой в жестоких руках судьбы, не видел никакого выхода из сложившейся ситуации и, если бы не любящие его старики, всерьез рассмотрел бы возможность «выйти» с моста. В итоге он обожрался так, что от боли в животе еле дополз до кровати, где и провел вечер, не набравшись смелости сунуть в рот два пальца. А немного придя в себя, вывалился вон из дома – в желании упиться до зеленых чертей и впасть в маразм назло всем сивым кобылам. Автопилот довел его почти до самого офиса. Увидев здание бизнес-центра, которое привык считать вторым – если не первым – домом и куда мог войти теперь только в качестве гостя, он очнулся и буквально запихнул себя в первый попавшийся бар. Но и здесь Намджуна встретил кошмар: за ближайшим к стойке столом, в компании секретарши, главного бухгалтера и еще какого-то прилизанного укурка – вероятно, кандидата на освободившуюся должность – полировал свой идеальный образ его бывший шеф. Когда Намджун только начинал работать, его так же в принудительном порядке таскали на вечерние пьянки, но довольно быстро отвязались: пить Намджун не умел, после пары рюмок начинал клевать носом, а еще после пары вполне мог оскорбить командный дух безмятежным храпом. Интересно, если бы он сумел «спиться» с этой компанией, выгнали бы его с работы? Да пофиг – выгнали бы. Незаменимых семнадцатых замов не существует. Намджун взял бутылку и забился в угол. Круто было бы сдохнуть прямо на глазах шефа и его прихлебателей, чтобы обвинить их в своей смерти, но они его даже не заметили. Вселенная издевалась. Утопить в спиртном жалость к себе-несчастному тоже никак не выходило: жалость растворялась в бутылке и с каждым глотком пропитывала сознание все сильнее и сильнее. К тому же организм не был настроен менять свои привычки: облегчения не наступало, зато накатывал сон, а вместе с ним лишь вялое, сопливо-мелочное подобие агрессии. Хотелось плюнуть шефу в пиво, показать фак детективам, порвать Чисон колготки. И адресовать пару крепких выражений несовершеннолетней бляди с разбитым телефоном и злоебучим пакетом из «Дьюти фри». Впрочем, бляди можно было бы причинить и какой-нибудь более ощутимый вред. Например, поймать и набить морду. Но только Намджун понимал, что ничего этого не сделает. Хотелось бы думать, что из высокомерного благородства или хотя бы потому, что паскуда-Джерри все-таки слинял. Но нет. Причина была попросту в том, что Намджун – слабак. Пьяный, потерявший последнюю гордость слабак. Сделав очередной глоток, он промахнулся стопкой мимо стола, съехал с табуретки и живописно обрушился на пол.