Братишка

Что снилось Намджуну – и снилось ли вообще что-нибудь, – он забыл ровно в тот момент, как открыл глаза: меньше, чем в полуметре от его лица мелко подрагивала гладкая коричневая мошонка. Братик лежал к нему валетом, скрутившись винтом, поджав и растопырив ноги: одна согнутая коленка упиралась Намджуну в грудь, другая торчала кверху, а поперек этой картины тянулась рука и исчезала двумя пальцами в заднем проходе. Пальцы что-то делали внутри, тело дергалось и ерзало. Член Джерри был совсем обычным и, в отличие от тяжелых елдаков порнушных мачо, не вызывал ни зависти, ни комплексов. Небольшой и аккуратный, с наполовину приоткрытой головкой, он отзывался на каждый рывок и сиротливо тыкался мальчишке в живот, отчего на выбритой коже лобка плясало продолговатое пятно рассветной тени. Намджун настолько был заворожен зрелищем, что уровень собственного возбуждения смог оценить, только когда сам непроизвольно задергал бедрами, подсознательно копируя судороги Джерри. Тогда же понял, что остановиться уже не сможет. И еще – что его член наполовину находится в другой руке брата, а наполовину у него во рту. Джерри сосал, лизал и целовал одновременно. Не заглатывал глубоко, брал в рот только головку, но во всех его движениях была сумасшедшая неутомимость животного удовольствия. Он торопился. Подбородок мелькал быстрой тенью, кадык перекатывался, кожа на шее натянулась – как щенок, со всех сторон вылизывающий миску, Джерри крутил головой и старался так, словно каждый миллиметр перепавшему ему члена нуждался в особенном подходе. Жалким остатком сознания Намджун понял: Джерри боялся, что эту игрушку у него отнимут. Не получив желаемого законным путем, он воровал – так же, как деньги с телефона, тайком, рассчитывая на крепкий сон измученного мудилы. Он вроде бы был осторожен, старался не разбудить, но непонятная Намджуну жадность до обсасывания чужого члена доводила его до исступления, и Джерри терял берега – хватая все, что мог унести, он тут же возвращался и хватал еще больше. Особенно удачная добыча приводила его в экстаз и заставляла тело мучительно выгибаться, срываясь с крючка загнанных в зад пальцев. Совесть Намджуна корчилась в адском пламени и из последних сил молила о пощаде. А дьявольские сирены пели, что шансы остаться человеком все еще есть, что Намджун так и не получил точного ответа, что стремящаяся к единице вероятность – это еще не единица. А если хорошенько подумать, то… что такого страшного в этом сексе? Они же не брат с сестрой и не наплодят уродов. И вообще, разве можно отнимать игрушку у ребенка? А через минуту все заткнулись: ребенок как-то по-особенному прихватил свою игрушку, и внутри у Намджуна полыхнуло молнией оргазма. С первым же плевком спермы Джерри выпустил изо рта член и вжался в него лицом. Он бросил свой зад и теперь обеими руками обхватывал бедра Намджуна, стиснув их до боли и не давая даже пошевелиться. Объятия были столь собственническими и одновременно просящими, что Намджун чудом сдержал стон: ему показалось, что его сразу же накрыло еще раз, с удвоенной силой. На грудь Намджуну прилетела капля, и он увидел, что Джерри тоже кончил – только его при этом никто даже не приласкал. Намджун вспомнил, как мать вернулась из больницы с ребенком вместо огромного живота, как сначала малыш спал, но скоро проснулся, и его развернули. Новорожденного младенца Намджун видел впервые: братик показался ему слишком маленьким и даже разочаровал тем, что поиграть с ним получится очень нескоро. А потом Намджун заметил пятнышки у него на руке и спросил мать, не грязь ли это. И когда мать объясняла ему про родинки, а он приблизился, чтобы их рассмотреть, малыш пустил фонтанчик, набрызгав Намджуну на лицо и футболку. Мать бросилась за салфетками, а отец рассмеялся – и Намджун рассмеялся вместе с ним... Вместо отступающих волн оргазма накатывал стыд. Да, Джерри воровал. Но Намджун позволял и даже не пытался сопротивляться. Как настигнутый грабителем прохожий под угрозой ножа бодро выкладывает из карманов все содержимое, так и он, не задумываясь, расстался с огрызками морали и порядочности. Все его наивные мечты помочь своему братишке пошли прахом. Он должен был прекратить этот содом, но не смог. Блядство победило. А Джерри все еще крепко обнимал Намджуна и, уткнувшись лбом в его ляжки, через раз всхлипывая, шептал понравившееся ему имя. Придуриваться спящим больше не имело смысла. Намджун по привычке откинулся на спину, но вчерашние порезы напомнили о себе резкой болью. Он зашипел и снова завалился на бок; Джерри вздрогнул, сжал коленки и вместо паха показал Намджуну лодыжки. Добычу он так и не отпустил, даже приник еще сильнее, как будто собирался лежать так всю жизнь. Намджун слушал его шепот и тихий осторожный плач и думал, что слезы после секса – это не совсем нормально, особенно для проститутки, не обремененной ни обязательствами, ни моральными принципами. Если уж кто и должен был оплакивать сегодняшнюю ночь, так это Намджун, чувствовавший себя и изнасилованным, и насильником одновременно. Для чего он всю сознательную жизнь трудился, учился, слушал старших и мечтал быть примером и опорой? Для того, чтобы потерять все разом, а под занавес еще и кончить в рот собственному брату? К сожалению или к счастью, а плакать Намджун не умел. Он даже не смог бы вспомнить, когда делал это в последний раз. Часто бывало, что в горле застревал огромный комок, и щипало в носу, но Намджун героически скрывал свою слабость даже от самого себя. Наверное, все свои слезы он выплакал девятнадцать лет назад, потому что уже позже, приходя на могилу матери, он не плакал. Не плакал и когда над ним издевались одноклассники. Не плакал, когда обозвала уродом первая школьная любовь. Не плакал, когда почти год после универа не мог найти работу. Не плакал и когда ее потерял. Почему заплакал Джерри, Намджун так и не узнал. Утреннюю тишину, словно пушечным выстрелом, разорвало воплем домофона. Джерри мгновенно сдуло с кровати. Он отскочил в угол, к балкону, и прижался к стене, как будто стараясь оказаться подальше от входной двери. Раздалась еще одна трель, а потом и громкий требовательный стук. Намджун хотел подойти ближе, чтобы оценить обстановку, но братишка схватил его за руку и не дал. Лишь мельком Намджун увидел на экране домофона двух мужиков разного возраста, одинаково высоких и крепких: они занимали собой добрую половину лестничной клетки. Потом один из них крикнул прямо через дверь: – Хосок, я знаю, что ты здесь! Открывай! «Открывай» потонуло в очередном вопле домофона. Руку стало больно – брат вцепился в нее словно клещами, в его глазах стоял ужас, губы дрожали. Задавать какие-то вопросы было бессмысленно. Ни травы, ни денег на ее возмещение у них нет, один из этих двоих явно Чонгук, и, судя по всему, человек он очень несговорчивый: ребенок, целый месяц отважно прятавшийся от садистов и убийц, боялся его как огня: – Нет, нет, нет! – зашептал Джерри. – Пожалуйста, только не открывай! – Хосок! – снова раздалось из-за двери. – Десять минут, слышишь! Я жду в машине ровно десять минут! Не придешь – ты меня знаешь. – Время пошло! И не тормози, а то мне на работу, – подтвердил другой голос, более молодой, и добавил что-то вроде «засранец» – слышно было уже плохо, мужики уходили. Домофон еще раз пропиликал и отключился. Снова воцарилась тишина. – Съебываемся? – тихо спросил братишка. Он смотрел на Намджуна со смесью вины и ужаса. Намджун только сейчас обратил внимание, что резинка его трусов застряла под яйцами, и неловко, одной рукой натянул ее на место. Джерри, увидев это, отцепился и попятился вдоль окна, явно боясь огрести еще и от Намджуна – за украденный кайф. Злиться на пацана времени не было, тем более, что Намджун и сам не на шутку перепугался. Отпущенные десять минут утекали сквозь пальцы, а он тупо пялился на свой измазанный спермой живот: слушать страшные сказки о погонях и убийцах и попасть в такую сказку самому – это совсем разные вещи. Джерри, похоже, решил, что Намджун – обозленная трусливая скотина и собирается сдать его врагу. – Знаешь, – прищурился он и явил очередную радикальную смену настроения: – я ведь нихуя не камикадзе, я ведь скажу, кто из нас траву просрал. На такое откровенное запугивание надо было отреагировать как-то серьезно, по-мужски, но Намджун только покорно кивнул и вытерся одеялом. Он не видел толку от своего участия в побеге, но и бросить братишку уже не мог. Он лишь порадовался тому, что Джерри берет на себя всю ответственность: если предприятие возглавит он сам, далеко они не убегут. А вот Джерри… То есть… Хосок? В юном психе опять сжалась и стремительно набирала силу та стальная пружина, которую Намджун уже видел в аэропорту: мальчишка был готов действовать, просчитывать, спасаться. Намджун забегал по комнате в поисках шмотья, а Джерри, уже каким-то чудом наполовину одетый, подкидывал ему те вещи, которые разложил из чемодана. Не сделав ни одного лишнего движения, но и не забыв сунуть в рюкзак даже почти пустую пачку сигарет, братишка помог Намджуну и собрался сам. – У тебя машина есть? – спросил он, смотавшись на балкон. – Нет, копы забрали, – ответил Намджун и тоже выглянул вниз через зубастую балконную раму: прямо возле подъезда стоял громадный черный внедорожник, на водительском месте, развернувшись боком и выставив наружу блестящие ботинки и брюки с идеальными стрелками, сидел молодой, а старший стоял рядом и что-то смотрел в телефоне. Даже если бы машина и имелась, незаметно выйти из подъезда было невозможно. Джерри злобно фыркнул и рванул к двери. Намджун распихал по карманам деньги, телефон и карточки и побежал за ним. У мальчишки была не только решимость, но и план. – Наверх, – скомандовал он и отдернул руку Намджуна, потянувшуюся было к кнопке вызова лифта. – Куда, блин? Пешком! Развалишься что ли? Они поднялись на технический этаж – Джерри набрал код так лихо, словно пришел к себе домой, – а оттуда вылезли на крышу. Намджун уже испугался, что псих заставит его перепрыгивать с дома на дом, как в каком-нибудь фильме, но они всего лишь прошли метров двадцать и снова спустились на чердак, теперь уже другого подъезда. Вниз тоже сбежали пешком. – Я четыре дня там жил. Пока тебя не было, – объяснил пацан, осторожно выглядывая в окно подъезда. Мужики по-прежнему паслись возле машины. – Ждем, когда уйдут? – спросил Намджун. – Вдвоем не уйдут, не дураки же. Молись, чтобы Чонгук ушел – он, сука, быстро бегает. И думай, куда валим. – Я? – А кто? Мои норы они знают. Звучало логично. Из вариантов у Намджуна был только один и тот сомнительный. Впрочем, даже до Юнги еще нужно было добраться. Через минуту мужики что-то обсудили, достали из салона большой пластиковый ящик, и старший исчез в подъезде. Младший, собственно Чонгук, отойдя от машины на пару шагов, занялся наблюдением за местностью. – Давай, я отвлеку его, а ты убежишь, – предложил Намджун. – Ага, а от тебя потом мокрого места не останется, – отмахнулся братишка. В условиях стресса он вел себя на удивление достойно. – Тем более, он профи, хер ты его отвлечешь. Если только вырубить. Но это, вроде, не твой стиль, да? Джерри улыбнулся, немного нервно и беспокойно, и Намджун спросил: – Тогда что? Все-таки ждем? – Не, надо уходить. Гондон в Бриони, так что прорвемся, – Намджун не очень понял, при чем тут Бриони, но братик уже показывал ему направление: – Ты ведь от меня тогда не сильно отстал, а? Бегать-то умеешь? Короче, выходишь спокойно, типа на работу, и чешешь вон туда, до угла. Понял? В обход по дорожке. Как дойдешь – я за тобой. Давай. Намджун кивнул и попытался улыбнуться: оставлять мальчика одного было страшно. Он вышел, скроил в сторону Чонгука максимально реалистичный взгляд из смеси любопытства и подозрения, получил аналогичный в ответ. Целеустремленным шагом спешащего на смену водителя автобуса проследовал вдоль дома, повернул, огибая двор и с огромным трудом сдерживаясь, чтобы не посмотреть назад. Наконец, дошел до нужного угла и обернулся. Хосок уже несся в его сторону, Чонгук бежал за ним, и Намджуну, может быть, от страха, показалось, что догонял: ни костюм, ни ботинки отнюдь не делали бандита менее проворным, чем его юная жертва в джинсах и кедах. Они бежали не вокруг, а напрямую через двор, изрезанный заборами, велосипедными парковками и под завязку забитый машинами. Сердце Намджуна и так уже билось, как одурелое, но вдруг и вовсе чуть не выпрыгнуло из груди: Джерри упал. С размаху, рыбкой, выкинув руку с рюкзачком вперед и перекатившись на спину. Если перед смертью в сознании человека должна пронестись вся жизнь, то у Намджуна пронесся весь вчерашний день – начиная с карниза и заканчивая трепетным «ты красивый». Намджун уже дернулся, чтобы бежать обратно, на помощь, но, к счастью, вовремя остановился: лежа на спине Джерри ловко протащил себя под сетчатым забором, в щель, куда могла пролезть разве что кошка, и вскочил еще резче, чем спикировал. Носитель Бриони не пожелал ни кататься в пыли, ни лезть сверху. Он побежал в обход, но братишка не зря хвастался Намджуну, что прожил здесь четыре дня: Чонгук попался в конфигурацию забора, как овца в загон, и значительно отстал. Еще два или три квартала они бежали вместе и слышали за собой окрики Чонгука. У Намджуна закололо в боку и пересохло в горле, но цель была достигнута: широкая улица с множеством камер и мост, где уже вовсю толкались машины. Чонгук прекратил погоню. Еще полчаса бодрой рыси по подворотням – и дом Юнги. Намджун позвонил другу, чтобы объяснить ситуацию и спросить номер квартиры, потому что дом он помнил, а квартиру – нет. Юнги, по всей видимости, в эту ночь не ложился: когда он открыл им дверь, в руке у него была тарелка, а изо рта свисала гирлянда спагетти. Горизонт переливался розово-фиолетовым сиянием компа. Они разулись, Намджун стянул с себя свитер: ему было все еще жарко после пробежки. Джерри тоже скинул джинсовку и искал место, куда бы ее пристроить. Юнги зажевал свои макароны, забрал свитер из рук Намджуна и сунул его Джерри: – Вон туда тащи. Дверь справа. Джерри с вещами исчез в кладовке, а Юнги захлопнул за ним дверь и быстро подпер ее опрокинутым на бок стулом. Тарелка при этом так и осталась у него в руке. – Эй! – раздалось из кладовки. – Вы чего? Откройте! Выпустите меня! Намджун! Дверь задергалась, но стул, который пришелся как раз по ширине коридора, не давал ей приоткрыться больше, чем на дюйм. Намджун финта не понял, а Юнги спокойно поставил тарелку и укрепил конструкцию еще одним стулом: – Вот так. Попался, – не обращая внимания на продолжающиеся из кладовки вопли, Юнги с удовлетворением оглядел конструкцию. – Посиди, зая, мы сейчас немножко перетрем, а потом я тебя выпущу. Может быть. – Зачем?.. – начал Намджун, но Юнги просто пихнул его обратно к двери: – Идем покурим. – Намджун! Выпустите меня, Намджу-у-ун! – братишка уже не просто орал, а завывал: – Намджун, мне нельзя, я боюсь, Намджун! Здесь тесно, Намджун, выпусти! – Оу, ебанашка, – радостно, почти ласково сказал Юнги и пошарил в карманах штанов: – Черт, сигареты кончились. Он курит? Прихватив с собой рюкзачок Джерри, Юнги вытолкал Намджуна на лестничную площадку и закрыл за собой дверь. И только со щелчком замка до Намджуна доперло: – Юнги, блин, у него реально клаустрофобия, он лифтов боится! Выпусти его! – Не бзди, ничего с ним не будет. А если будет – услышим. – Но зачем?! Открой! – Намджун дернул дверь. Безрезультатно. – Зачем ты так? – А как? – Юнги без стеснения выкопал из рюкзачка сигареты, одну прикурил, остаток сунул себе в карман. – Ты привел ко мне чувака, за которым гонятся какие-то мудилы, а я, типа, даже не узнаю, во имя чего сдохну? Рассказывай, давай, что у вас там за высокие отношения, только, умоляю, без подробностей. И имей в виду: загадит кладовку – убираешь ты. Общая угроза жизни и совместный побег от бандитов окончательно сделали Джерри родным человеком. Доносящиеся из квартиры мольбы разрывали Намджуну сердце, и кто бы другой на его месте уже заломил бы дохляку-админу руку и заставил открыть дверь, но Намджун слишком привык уважать старших, не умел драться, а в данный момент еще и полностью зависел от Юнги и его упрямства. Он начал что-то лепетать про то, что мальчик ему как брат, что он совсем не виноват, а виноват сам Намджун, и еще какую-то чепуху, но на первый же вопрос Юнги ответить не смог: – Что значит «вроде называли Хосоком»? Ты даже имени его не знаешь? – Мы только что познакомились. И у него все равно нет документов, какая разница, как его называют?! Открой! Ему и так досталось, его уже раз чуть не убили, Юнги! – Или ты сейчас мне рассказываешь, кто он такой, или я звоню в полицию. Крики немного стихли и теперь больше напоминали рыдания. Ради Джерри Намджун постарался взять себя в руки и довольно близко к правде изложил события последних дней: про телефон, пакет с травой, четыре ночи в КПЗ и вчерашний день. Конечно же, про братские – и не очень – отношения Намджун умолчал. Юнги потушил бычок и прищурился: – То есть в кладовке сидит профессиональная блядь девятнадцати лет от роду, не имеющая документов и торгующая дурью. То есть эта блядь спиздила у тебя деньги, чемодан и всю твою счастливую жизнь в придачу. То есть ты теперь под следствием, без работы, без бабы, без хаты, в бегах и испытываешь к своему ебанашке нежные дружеские чувства. То есть ты считаешь, что я тупой? – Чемодан он вернул… – выдавил Намджун. – А-а-а... Это в корне меняет дело. – Юнги поднял руки вверх в издевательском жесте безоговорочной капитуляции и только что не раскланялся. Потом снова полез в рюкзак: – Нихера так телефончик! Тоже, что ли, на панель податься? – Юнги, он же разбитый, выкинул кто-нибудь! Жалобные стоны за двумя дверями постепенно превратились в монотонно повторяемое имя. От этой душераздирающей молитвы телефон становился не просто плутовским реквизитом, а священной первопричиной судьбоносной встречи. Намджун хотел спасти его из рук Юнги, но тот увернулся и продолжил издеваться: повертел телефон в руках, поковырял, подцепил ногтем краешек и легко оторвал разбитый экран. Под ним оказался другой, совершенно целый. Намджуну под нос прилетела силиконовая нашлепка с имитацией выщербленного стекла: – Узнаешь ассортимент? Там еще резиновое говно продают, если чё. И вообще… – Юнги присел на корточки, перевернул рюкзак и аккуратненько вытряхнул на пол все его содержимое, – не блядский какой-то набор, а? Мелочевка застучала, зашелестела и расползлась по полу, и у Намджуна поплыло перед глазами: время замедлялось, подступало что-то нехорошее, от чего хотелось сбежать так же, как от Чонгука – вместе с братишкой. Только бежать было уже поздно. Яркий пакетик с мармеладными мишками скользнул Намджуну под ноги и тщетно пытался отвлечь на себя внимание смотрящих. От дорогих наушников размером со сковороду, от большой упаковки влажных салфеток, от школьной линейки, разукрашенной смеющимися рожицами, от стопки аккуратно подписанных тетрадей, от учебника английского продвинутого уровня, от россыпи загрызенных цветных карандашей, от игрушки-антистресса в виде голубой лошадки с нарисованными крыльями… – Ты издеваешься? Ты мне сюда пиздюка приволок? – в руках у Юнги была айди-карта, а его голос доносился до Намджуна словно через толстый слой ваты. – Чон Хосок, блять! Семнадцать лет, блять! Идиот… Документы… На два года младше брата… Школа… И никаких гондонов. *** Дальше все происходило в густом ядовитом тумане испаряющихся иллюзий. Вот Юнги забивает адрес с айдишки в свой телефон и показывает Намджуну фотки: на них огромная вилла с забором чуть ли не выше дома, белоснежные стены и длинные щели зеркальных окон. По рассказам Джерри, в таком бело-зеркальном уродце провел свое детство его друг Джин. Вот Юнги отыскивает у себя подходящую зарядку, а Хосок истошно орет и просит не включать телефон, даже ухитряется просунуть в щель руку и хватает Юнги за штанину. Юнги зажимает его руку дверью и тыкает пальцами в тач-панельку телефона. Вот раздается входящий вызов, Юнги снимает трубку и долго с кем-то разговаривает – в том числе и про Намджуна, потому что слышны слова «выкинули с работы». В конце разговора Юнги диктует собеседнику свой адрес. Хосок в это время уже тихо воет на одной ноте, как умирающий в капкане волк. Вот Юнги показывает Намджуну семейные контакты не знавшей родителей бляди: «Отец», «МамаNN», «Гондон-хён». В галерее несколько селок: на одной видно название школы – школы, которую бросил Джин. Вот Юнги минут пять пялится в комп, а потом подзывает Намджуна. Бизнес-новости. «ФармСтарз Корпорэйшн» открывает новый завод, Асан, Чхунчхон-Намдо. На фото – мужчины из внедорожника, старший впереди, Чонгук чуть сзади. На этот раз старший тоже в костюме. Возможно, тоже от Бриони. Вот Юнги уже впускает их обоих в квартиру, и Чонгук насмешливо подмигивает Намджуну, а отец ударом кулака захлопывает дверь кладовки. Хосок больше не кричит и не пытается выбраться. Наступившая тишина кажется Намджуну мертвой. И еще кажется, что своего имени он больше никогда не услышит. – Я признаю, что мой сын не всегда в состоянии контролировать свои поступки, и вынужден просить вас… – богатый и влиятельный человек, которого час назад Намджун видел абсолютно хладнокровным и уверенным в себе, останавливается и с силой проводит ладонью по лицу. Он умеет держать себя в руках, но сейчас ему это стоит невероятных усилий. – …Вынужден просить вас не распространяться об этом знакомстве. Взамен я… Он все-таки срывается и еще раз обрушивает свой кулак на дверь кладовки. – Пап… Чонгук осторожно касается плеча отца, и часть напряжения словно утекает через это прикосновение, как по громоотводу. Отец закрывает глаза и скрипит зубами. А эстафета мучительных дипломатических любезностей автоматически передается сыну. Чонгук принимает и сразу же плюет и на дипломатию, и на любезности: по виду он немного младше Намджуна, но деньги дают ему право на некоторую фамильярность. Он обращается к Юнги, безошибочно определяя его как более адекватного. Намджун – просто безмозглая жертва, достойная лишь презрения и жалости. Но Намджуну все равно. – И кем он был на этот раз? – На этот, – ухмыляется Юнги, – проституткой. Намджун думает, что сейчас Чонгук переварит информацию и даст ему в морду, но «тупой брательник Джина» только отмахивается. Как будто даже с облегчением: – А, ну это еще ладно. Приставал? Намджун не отвечает, Юнги продолжает мерзко ухмыляться. – Понятно. То есть реализм, насколько я понимаю, присутствовал. Сочувствую. И прошу прощения. Он и сам во все это верит. – Смотреть надо лучше за своими дура… Отец не дает Юнги закончить – дергает и чуть не отрывает дверь кладовки. Хосок сидит, вжавшись в угол, в какие-то вещи. Его бледное лицо видно в темноте почти так же хорошо, как белый свитер, который он обнимает, словно спасательный буек. Отец выдергивает свитер из его рук, а потом вытаскивает из кладовки и самого мальчишку. Мальчишка летит к стене, Чонгук лишь успевает перехватить его и смягчить удар, но объятия старшего брата тут же превращаются в фиксацию буйно помешанного. В лучших традициях эмоциональной акробатики паническая атака несчастного ребенка взрывается приступом ярости. Глаза сверкают огнем; Джерри отчаянно брыкается, кусает зажимающего ему рот брата и орет – хриплой скороговоркой сорванного голоса торопится все объяснить: – Не верь им! Они все врут, слышишь?! Не верь! Я не больной, Джин существует! Я не больной! Отец отвешивает ему оплеуху, и взрыв тут же иссякает. Джерри виснет в руках брата дохлой мышью, а Намджун оказывается где-то на середине дороги между все еще теплящимся желанием услышать свое имя и осознанием того, что его жизнь пустил под откос психически ненормальный подросток и не уследившие за ним родственники. В прихожей тесно. Чонгук выводит своего брата на лестничную площадку, но отец задерживается, чтобы вернуться к урегулированию конфликта. Слова нехотя, жалкими подачками вываливаются из его рта: – Свяжитесь с моей администрацией, пусть попробуют подобрать вам должность. Вряд ли здесь, но, я думаю, вам сейчас подойдет и Асан. Намджун вроде бы понимает его состояние. И должен радоваться, что такой человек лично предлагает ему работу. Но, по большому счету, именно этот человек виновен во всем случившемся, и он не нравится Намджуну. Не нравится его пренебрежительный тон, его нежелание всерьез вникнуть в ситуацию. Не нравится даже идея на него работать. Намджуну не хочется объяснять ему, почему он не сможет сейчас выехать из города, а хочется спросить… – Господин Чон, не могли бы вы сказать, откуда у Хосока шрам на руке? Лицо напротив багровеет и увеличивается в размерах, сильная мужская рука хватает Намджуна за ворот футболки и резко впечатывает в стену. Удар приходится на затылок, но в лоб простреливает намного сильнее. – Я же сказал тебе забыть все, что ты видел и слышал! Только попробуй еще хоть раз произнести имя моего сына, и я клянусь – от тебя мокрого места не останется! Мужчина в бешенстве покидает квартиру, а в это время его младший сын находит взглядом глаза Намджуна и успевает сказать: – Ты правда красивый, а я не боль… Пощечина, уже не такая легкая, как первая, обрывает его последние слова: Чонгук не удерживает, и Джерри летит с лестницы, переворачивается, замирает в углу пролета. Отец спускается мимо него, не глядя, а Юнги заталкивает Намджуна внутрь квартиры, не дает смотреть, как Чонгук помогает брату встать: – Да жив твой ебанашка, иди уже! Как кот, блять! На четыре лапы! Не то, что ты... *** Через пару минут Чонгук снова поднялся в квартиру, чтобы забрать вещи. – Извините за отца. Для него этот Джин… эти разговоры с Таиландом… – парень скривился, – как красная тряпка. Понимаете, каждый раз все начинается именно с них. А отец никак не смирится, хочет считать мелкого нормальным. С его-то диагнозом... – Он разговаривал так… по-настоящему, – непонятно зачем оправдывался Намджун. – Конечно, он даже, наверное, что-то слышал в ответ. По крайней мере, врачи так говорят. – Странно… – Намджун был жалок, но, как последний дурак, цеплялся за любую неровность, пусть крошечную, – ведь его же кто-то слушал? Полчаса? – Господи, да позвоните в какой-нибудь секс по телефону, вас тоже с удовольствием послушают! Хоть полчаса, хоть час. Сколько пожелаете. За ваши-то деньги! – Чонгук положил на стол визитку и хлопнул Намджуна по плечу: – Вот. Если уж совсем кранты будут. Может, отойдет батя. И это… если это вас успокоит, то… ну, в общем, вы не первый. «ФармСтарз Корпорэйшн». Чон Чонгук. Руководитель службы безопасности. Намджун закрыл глаза и увидел, как Джерри изображает пальцами кавычки.