Братишка

Хосок рисовал его два года. Хосок его не забыл. Не забыл не просто как случайного мудака, которого напарил на двести баксов и использовал для первого сексуального эксперимента, а не забыл вообще. Настолько, что рисовал на стенах его «стрёмную рожу»... Ни один нормальный человек не будет два года рисовать того, кто ему безразличен. Ни один нормальный… Нормальный? – Ты мне тогда наврал, да? Твой брат не шизофреник? – Шизофреник, не шизофреник – какая тебе разница, кого ебать? Батя сказал наврать – я наврал. По ходу, ты тогда не сильно-то и поверил. Или мне показалось? Джин подрыл и без того хлипкий фундамент и повыбил из стен кирпичи, а Чонгук одним резким движением перевернул домик Намджуна вверх дном. Да, дно оказалось сверху – болью и презрением к самому себе. Цинизм и гнусность обмана превосходила все ожидания, но даже гнусный и циничный обманщик Чонгук думал о Намджуне лучше, чем он был на самом деле. Даже Чонгук думал, что он поверит Джерри. – Значит, никаких диагнозов у него нет? – язык как будто распух и не помещался во рту, слова давались с трудом, а вопросительная интонация в вопросе почти отсутствовала: фактически, это был и не вопрос. – Вот, блять, душнила! Если тебе надо диагноз – притащи ему психиатров, точняк что-нибудь найдут. С нашим батей и без диагнозов – миссия невыполнима. С каждым глотком Чонгук становился все болтливее и как будто тупее – он даже не понял, что бросил камень и в свой огород. Видимо, бокал был уже не первым. А Намджун никогда еще так стремительно не трезвел. – Что вы с ним сделали? – спросил он, пожалуй, громче, чем нужно. За спиной сразу же предупредительно заворчала псина. – Да ничего мы с ним не сделали! – огрызнулся Чонгук, но как-то вяло, почти оправдываясь. – Сидит в своей комнате, и всё. Батя прошлый раз обещал его совсем запереть – вот и запер. Нехер было удирать, его предупреждали... Чонгук прикончил бокал и налил себе еще. Промелькнули буковки «Х.О.» на бутылке коньяка: Намджун такой никогда не пробовал. – И ты готов его выпустить? Батю-то не боишься? Он больше не видел в Чонгуке ни лощеного наследника «ФармСтарза», позировавшего с «известной телеведущей», ни заботливого сына, что два года назад осторожно успокаивал отца. Хамоватый, обыкновенный, не очень умный. Разве что красивый да с полным пособием по бодибилдингу под махровым халатом. Служба безопасности для него – потолок. Выше – только под чьим-нибудь чутким руководством. – А не твое дело! Огребу, но не смертельно. Камеры подотру, навру ему что-нибудь. Козла этого, Вансо, уволить придется – но и похуй! Туда ему и дорога, умный больно... – Намджун уже заподозрил у Чонгука зачатки революционных настроений, но тот вдруг окончательно сдулся и выдал истинную причину благородства: – Зато останусь один. Красавчик-Чонгук пил дорогой коньяк, на всю гостиную источал аромат мыльной свежести и стоял, привалившись к отполированному до блеска столу. Намджун вонял блевотиной и дешевой водкой, в затылок ему сопели две собаки, а стол Чонгука стоил, как вся мебель в его квартире. Но это уже не имело значения. Намджун ему больше не завидовал. Чонгук был таким же неудачником, как и он сам. – Ясно. Тебе нужно, чтобы он убрался с дороги. И что с ним после этого будет, тебе все равно? – Много ты понимаешь! Да ему в любом месте будет лучше, чем сейчас! Он хоть и придурок, но как-никак мой братишка! – Что-то ты долго об этом вспоминал. – А ты? – Чонгук даже возмущенно отлип от стола, но… этим все и закончилось. Год назад в дрова пьяный Намджун увидел в зеркале свое отражение и не смог удержаться от удара. Сейчас его отражением был Чон Чонгук. Все его гнилое нутро Намджун видел насквозь – так, как давно уже видел свое, но боялся в этом признаться. С каким удовольствием Намджун дал бы в челюсть этому уроду! Если бы не пособие по бодибилдингу… Между ними было слишком много общего. Два конченых мудака решали судьбу одного мышонка, при том, что оба никогда и ничего толком решить не могли. Оба переводили стрелки, обвиняли друг друга, не признавали собственной вины и не имели смелости взять на себя ответственность за прошлое или будущее. «Отражение» Намджуна слилось первым: Чонгук заполнил паузу глотком из бокала и засунул свой наезд себе в задницу: – Я тебя искал, между прочим. Два месяца назад. Что, твой фиолетовый задрот не хвастался, как послал меня на хуй? А хозяйка – та вообще сука, еще и пидорасом обозвала! Он говорил неуверенно, словно фигово выучивший урок пятиклассник. Кем, собственно, и был: у службы безопасности такой конторы, как «ФармСтарз Корпорейшн», хватит средств, чтобы из-под земли достать любого Ким Намджуна. Если бы Чонгук всерьез захотел его найти, он бы нашел. А смотаться по двум известным адресам и сдать назад при первой неудаче – работка на отъебись. Другие отмазки были не лучше: – Ему девятнадцать исполнилось только в феврале. Отец бы все равно не дал ему сделать паспорт, и хрен бы он куда удрал. И сейчас-то не факт, что получится. Но если быстро и куда-нибудь подальше, куда не достанут батины гоблины… – Батины? – в свою очередь мелко наехал Намджун. Он уже без удивления отметил, что и здесь Джерри не сильно наврал: айдишка у него была, но документов, позволяющих выехать за пределы родной страны, действительно не было. Еще один пинок ниже пояса тому кретину, что не доверял собственным чувствам, а вместо того, чтобы броситься искать запертого где-то в этом доме Джерри, сидел жопой на теплом полу и, как говно, плыл по течению, бестолково переругиваясь со своим «отражением»: – Я думал, гоблины – это по твоей части. – Не все. По моей части безопасность. Для разборок умом не вышел, – усмехнулся Чонгук. За его сарказмом просвечивала трагедия «тупого брательника»: конечно, отцу нужен был не пустоголовый гондон с красивой мордой, а Хосок – с его дерзостью и умением выкручиваться из безнадежных ситуаций. Умение в эти ситуации ввязываться отец, видимо, надеялся истребить. – Ага. То есть я его заберу, а потом ко мне нагрянет компания бандитов с пушками? – Не, вряд ли с пушками. Они прошлый раз его подстрелили – отец, знаешь, как орал! «А что, бандитская пуля тебя не устраивает?» – Черт бы вас всех… – процедил Намджун. *** Те жуткие минуты в обществе двух кобелей он вспомнит еще много раз – и всегда будет со стыдом избегать воспоминаний. Нет, собак он не боялся. Но даже спустя дни, недели и месяцы Намджун будет с ужасом думать, насколько быстро таял его порыв забрать к себе несчастного оболганного Хосока. Насколько близок он был к тому, чтобы сбежать. Совокупившаяся со здравым смыслом трусость мгновенно признала идею конфронтации со злодеем не очень удачной. Если «папашины гоблины» больше не будут стрелять в Хосока, то это совсем не означает, что они не будут стрелять в того, кто поспособствует его побегу. Чонгук отмажется, а Намджун, как когда-то сказал Юнги, даже не успеет понять, во имя чего сдохнет. А если побег удастся, то Намджун должен будет круто изменить свою жизнь, взять на себя ответственность за человека, о котором ничего не знает, – почти еще ребенка, в непонятном психическом состоянии и, опять же, с могущественным папашей в роли главного злодея. А спрятаться будет не за кого. Невозможно в один момент стать решительным и сильным, если вырос с кучей комплексов и всегда шел на поводу у обстоятельств. Все существо Намджуна отчаянно боялось последствий, требовало спокойствия, безопасности и не трогать дерьма, чтобы оно не воняло. Он понимал, что не готов. Что, скорее всего, не справится и сделает только хуже. Сбежать к Сынхи и оставить все, как есть, было намного проще. Намджун еще не раз вспомнит, как, уцепившись за некий шанс выйти из этого дома в одиночку, он даже встал и понюхал содержимое бутылки, из которой наливал Чонгук: вдруг, там не коньяк, а яблочный сок? Вдруг, вся откровенность Чонгука – очередное вранье и притворство? Подстава и развод? И никаких «стрёмных рож» на стенах просто не было, а Чон Хосок все это время мирно учился в Штатах? Но дерьмо уже воняло. Воняло настоящим французским коньяком, которого осталось на два пальца на дне бутылки. Хосок его не забыл. Хосок рисовал его два года – без обид и обвинений, лишь с призрачной надеждой на то, что Намджун поверил ему, а не двум «приличным» взрослым людям, как по нотам разыгравшим свое жестокое представление. Самое страшное, что Хосок ему почти и не врал. Да, в аэропорту он сказал, что его ждет папа, а не брат – велика ли разница? Да, он напридумывал кучу какой-то ерунды про детство с проститутками, а своего отца и ненавистную школу «подарил» Джину. Но на конкретный вопрос о шраме ответил честно. И папашину траву он называл только травой, чем она и была, – это копы и Намджун поняли все в меру своей испорченности. Даже кавычки вокруг «безопасности» Чонгука были честными – со своей безопасностью штопаный гондон справлялся весьма условно. А еще Хосок по-детски, глупо, но абсолютно честно признался Намджуну, что хочет с ним переспать… – Он, сука, не хочет! Чонгук вырос в дверях как-то неожиданно и был крайне зол. Недопитый коньяк плескался в бокале, псы напряглись в ожидании приказа. Чонгук отогнал их и вцепился Намджуну в локоть: – Иди, блять, сам его выковыривай! Я заебался! И слава Богу, что Намджун снова поплыл по течению. Хватка у начальника службы безопасности была ничуть не хуже, чем у его подчиненных. Намджун еле успевал перебирать ногами, когда Чонгук волок его по коридору и вверх по лестнице, на второй этаж. Дверь, перед которой они остановились, была закрыта, но не заперта: Чонгук толкнул ее и вместе с Намджуном вошел внутрь: – Давай, скажи ему, что ты сам пришел! А то этот еблан мне не верит! После приятной свежести гостиной и коридора, духота в комнате показалась Намджуну ужасной. Здесь было жарко, пахло едой и потом, а хлопок двери за спиной подчеркнул статус помещения. И не зря Чонгук не хотел, чтобы Намджун смотрел на «дохлых мышей»: комната легко заставила бы наблевать кого угодно, даже неделю не евшего трезвенника. Когда-то цвет стен был интеллигентно-бежевым, но его следы остались только узкой полосой под потолком. Сначала рисунки Хосока пытались закрашивать чем-то похожим, тоже светло-коричневым – его еще можно было кое-где разглядеть. Но потом в ход пошло уже что попало: из-под основного, радикально черного, виднелись пятна серого, синего и даже нежно-розового цвета с остатками штрихов маркера и ручки: Чонгук не особенно-то старался. Но, в конце концов, все цветные пятна были раздавлены удушающей чернотой. На ней и были нарисованы мыши. Точнее, не нарисованы, а процарапаны до нижних слоев краски – серых и синих, белых и розовых, но не способных оживить мертвых зверьков. Десятки мертвых Джерри. Коты тоже были, но мало. Один лежал, свернувшись в клубок и прикрыв хвостом морду. Один сидел на могильном холмике. Еще один задумчиво тыкал лапой в труп мышонка. В остальном это была не комната, а тюрьма. Пыльная стопка книжек на письменном столе, матрас с засаленной подушкой, кубик биотуалета в углу. На полу, в отличие от идеально вылизанной гостиной, разводы грязи и мелкий мусор. Намджун невольно вспомнил, как Хосок у него в квартире первым делом вымылся и выстирал одежду. Как потом тщательно убирал осколки и аккуратно стряхивал пепел в блюдце. Как после чая вытирал со стола и мыл посуду. Намджун вспомнил одноразовую зубную щетку и влажные салфетки в рюкзачке… Тот Джерри был чистоплотен, почти маниакально, он не смог бы жить в этом полубомжатнике-полусклепе. Намджун даже не сразу понял, что в комнате есть окно – длинное, почти во всю стену, но глухое, не открывающееся, оно было погребено под черной смертью. Джин сказал Намджуну правду: только талантливый художник мог нарисовать мультяшных мышат так по-настоящему мертвыми. Мышонка Джерри больше не было: его труп лежал на матрасе, отвернувшись к стене и поджав к груди коленки. Чонгук подошел к матрасу и пнул брата: – Ты, блять! Повернись, когда с тобой разговаривают! От пинка, вроде бы сосем легкого, тело Хосока почти подскочило. Майка без рукавов и старые спортивные шорты как специально были сделаны для того, чтобы бледность и крайняя степень истощения особенно бросались в глаза. Два года назад худоба мальчишки была естественной, сейчас – нет. И он не желал ни поворачиваться, ни разговаривать – после пинка только плотнее поджал колени и задрожал. Намджун испугался, что Хосок задохнется: он вывернул голову вниз, лицом в матрас, да еще сверху закрыл рукой, оставив на виду только волосы и ухо. Так ведут себя младенцы, играющие в прятки, или люди, которые постоянно ожидают побоев – и Намджун даже не знал, что в этой ситуации хуже. Шрам на руке перестал казаться ввалившимся – мяса вокруг него как будто и не осталось. – Не, ну не пиздец, а? Мелкий, а нахер ты просил меня его искать? Нахер я тогда целый день по ебеням лазил? Ну, наврал я тебе, наврал! Подумаешь, большое дело! Я его вообще не нашел, он подтвердит, хорош дуться! Ты же мне сам сказал, что этот пидор обещал тебя забрать! Или чё? Напиздел? Напиздел, я тебя спрашиваю?! Чонгук хотел еще раз пнуть брата, но «пидор» успел его остановить. – Нет! – завопил он и совершил самый безрассудный поступок в своей мудацкой жизни: все-таки врезал начальнику службы безопасности «ФармСтарз Корпорейшн» по морде. На плече треснул по шву пиджак, бокал Чонгука шмякнулся о стену и взорвался стеклянным фонтаном. За дверью поднялся истошный лай. Чонгук не успел ни уклониться, ни блокировать удар, но инстинктивно рыпнулся ответить. У Намджуна настолько выбило пробки, что он был готов принять сдачу, ударить снова и вообще сражаться дальше – хоть до смерти, которая неминуемо бы наступила, будь Чонгук еще немного тупее. Однако тот быстро сообразил, что махаться с Намджуном не только недостойно, но и нецелесообразно. Он как-то извернулся, и оба, лишь неловко натолкнувшись друг на друга, рухнули вниз: Намджун – возле матраса, а Чонгук – у стены, рядом с братом. – Ну, ты, блять, и бара-а-ан… – прошипел Чонгук, ощупывая челюсть. И уселся – точно так же, как когда-то сидел в прихожке Намджуна Джерри: привалившись к стене, широко расставив ноги, в разъехавшемся махровом халате. Вроде бы параллель была глупой, но именно сейчас до Намджуна по-настоящему дошло, что они братья. Правда, на Чонгуке были трусы – он не собирался никого соблазнять. Хосок замер, словно прислушиваясь, и это была единственная «реакция» и на возню двух мужиков, которые легко могли его раздавить, и на стеклянный дождь. Намджуну становилось страшнее с каждой секундой: отсутствие у человека базовых инстинктов самосохранения – это не норма. Даже если оставить за скобками расстройства шизофренического спектра, Хосок не был здоровым человеком. Он не был таким и два года назад, а сейчас все могло стать намного хуже. Для подростка, который не признавал правил, заходил в выходы, легко лавировал во встречном людском потоке, но при этом боялся кладовок и лифтов, любое ограничение свободы – тяжелое испытание. А если к жестокому «домашнему аресту» прибавить давление отца, издевки брата и уже покалеченную психику – что будет итогом? Какие диагнозы? Намджун смотрел на худое дрожащее тело и представлял, как несчастный мальчишка жил в этой мышеловке целых два года. Хранил надежду, противостоял отцу и в одиночку боролся с беспощадной краской. Он очень долго – безумно долго – держался. А потом его все-таки сломали. Когда-то Намджун был готов выкинуть этого пацана с балкона, потом хотел придушить, а теперь был готов выкинуть и придушить всех тех, кто сделал из его отважного задиры Джерри вжавшегося в матрас мертвеца. Что сказал ему Чонгук? Что нашел Намджуна, но тот отказался иметь с ними дело? Наверняка, что-то подобное, сейчас это было абсолютно неважно. Намджун видел только одну цель – скорее забрать скрюченный скелетик из этого жуткого места. Но как это сделать, он не знал: к Хосоку было страшно даже прикоснуться. Зато Гондон-хёну было ни фига не страшно: – Слышь, мелкий, – собаки за дверью заткнулись, и Чонгук все-таки ткнул Хосока еще раз. – Он, по ходу, не совсем душнила. Ща плюнет на тебя и найдет себе кого-нибудь получше. А ты тут так и сдохнешь. Мотивационный высер старшего брата Хосок оставил без внимания, а Намджун не смог – выдохнул еще одно «нет». Он подвинулся к Хосоку и осторожно коснулся его волос. Они были коротко острижены и давно не мыты; сверху, прямо на волосах, лежал кусочек стекла. Отбитые пальцы Намджуна слушались плохо, и он снял осколок только со второй попытки. Потом так же осторожно погладил мальчишку по голове: – Неправда, не плюну. И никого не буду искать. Я пришел за тобой. Хосок узнал его голос – задышал чаще и глубже, шумно высасывая воздух из матраса. Намджун скинул свой вонючий пиджак и подвинулся ближе к нему, прилег, опираясь на локоть. Снова провел ладонью по волосам, потом медленно опустил руку на шею и на плечо мальчишки. Несмотря на отвратительную жару, шея была холодной и липкой. Из клубка выскользнула худая рука, тонкие пальцы схватили руку Намджуна и сильнее вдавили ее в кости плеча. «…А руку не уберешь?» – услышал Намджун голос из прошлого и тут же ответил: «Не уберу». Теперь уже точно не уберет. Что бы ни случилось. Понаблюдав за происходящим у него под носом, Гондон-хён снисходительно фыркнул. Возможно, ему тоже были не чужды перепады настроения, или коньяк, наконец, дошел до спрятанного под тонной мышц мозга, только его злоба сошла на нет, уступив место радостному энтузиазму: – Так он чё, не напиздел? Ты реально пидор и реально обещал его забрать? – Да, – соврал Намджун, не задумавшись ни на миг. Мнение Чонгука его не волновало. Под маской удачливого молодого самца скрывалось такое же, как и у Намджуна, стремление увернуться от проблем, а при невозможности – свалить их на кого-нибудь другого. Обстоятельства подкинули Чонгуку шикарный шанс относительно благородно избавиться от брата, не обременив ни совесть, ни карман, – Намджун приперся сам, «подгадал» с отъездом отца, а теперь еще и наглядно продемонстрировал готовность к действию. И Чонгук не собирался этот шанс упускать. – Охрене-е-еть…. – протянул он уже почти восторженно, и тут же сообразил, что расслабляться рано, цель еще не достигнута, а предмет договора непрезентабелен и нуждается в дополнительном пиаре: – Но, по ходу, да – он редко пиздит. Даже бате. Прикинь, выдал ему, что все равно убежит и будет жить с тобой. И лучше сдохнет, чем хоть одной ногой подойдет к нашим заводам. Идиотина… На словах «будет жить с тобой» Намджун дернулся и напугал Хосока: цепкие пальцы разжались, рука снова втянулась внутрь клубка, который стал как будто еще меньше и плотнее. Стеснялся ли мальчик своих желаний, которые так бесцеремонно и грубо вытащили на свет? Мучился ли от стыда за обман? И вообще, помнил ли… осознавал ли, что Намджун ему не только ничего не обещал, но и отказался с ним переспать как раз из-за того, что «не пидор»? Может быть, Хосок уже давно утерял связь с реальностью и принимал мечту за действительность? И сейчас боялся чего-то совершенно иного, недоступного «нормальным» мозгам Намджуна? Чего-то, что происходило только в его больной голове? Насколько он нормален? Насколько нормален сейчас, если два года назад ухитрился найти что-то привлекательное в «сонном мудиле», единственное достоинство которого – деньги на телефоне? Что вообще в нем можно было найти? Среднестатистический экономист со склонностью к алкоголизму. Ну, ладно, допустим, не дурак, но в остальном? Чем он смог заинтересовать шустрого психа с творческим подходом к жизни? Тем, что старше на десять лет, а занудливее на все сорок? Или тем, что похож на гондона-братца? А, может, своей рожей, за которую пластические хирурги передрались бы от жадности? Чем?! Что такого Намджун сделал, что произвел впечатление? По-свински нажрался в баре? Потрясающе бил окна? Или пацана привели в восторг отчеты о «разборках с япошками»? Намджун вел себя, как последний кретин, и ничем не мог заслужить привязанности такого ребенка, как Джерри, а уж заслужить его любовь… Первый раз Намджун позволил себе мысленно произнести это слово. Он услышал уже достаточно косвенных признаний, но, кажется, было и одно абсолютно прямое. Конечно же, есть вероятность, что Намджун ошибся, но… в гробу он уже видал эти вероятности! Пусть ими подавятся Юнги и остальные разумные люди! Разум требовался Намджуну для другого – чтобы дословно вспомнить тот момент разговора, когда Джерри звал его в Таиланд. Джерри сказал, что Джин влюбился, и предложил поехать вместе, чтобы разобраться, все ли там так безнадежно. Намджун тогда однозначно привязал эту информацию к предыдущему тексту про «шмелей с сиськами». Он подумал, что Джин влюбился в того тайского ледибоя, на которого хотел посмотреть Джерри. Но теперь, увидев всю ситуацию под другим углом, готов был поклясться, что подобной конкретики не было, а Джерри имел в виду другого «Джина» – того, который «сидел в чулане с учебником английского». То есть себя. И сразу после этого сказал, что Намджун красивый. В этот миг Намджуну, только что обтекавшему от жары, стало холодно. – С нашим батей нельзя спорить, дороже выйдет, – продолжал распинаться Чонгук, – А этот, блять, с рождения начал! Совсем мелкий был, так его батя только возьмет на руки, он сразу орать, будто его убивают. Я помню, сам потом успокаивал. Сейчас-то… – А мать? – тут же спросил Намджун и чуть ли не до хруста костей сдавил плечо мальчика: «Не уберу». Теперь его трясло вместе с Хосоком. Голос сорвался, и вопрос получился резким на грани грубости. Но самое главное Намджун смог – не дал Чонгуку вернуться в настоящее время, избавил Хосока от какого-нибудь очередного копания в его фантазиях и тайнах. Нет уж, псих или не псих – а кому приятно, когда без спросу лезут в душу? – Какая мать? Его что ли? Ну, ты, блин, даешь! Она же пропала. Он что, тебе не говорил? Батя ее приволок уже с во-о-от таким брюхом, – Чонгук округлил руки и хохотнул: – Мне тогда было восемь лет, я, прикинь, испугался! Думал, она взорвется нахрен! Ну, потом она родила, а недели через две или три исчезла. И все, с концами, больше я ее не видел. Имени, по ходу, не знаю, можешь не спрашивать… И куда она делась – тоже. Вроде бы была какая-то актриса. Или танцовщица… Если бы Намджун не был занят более серьезным делом, он бы не сумел сдержать истерического смеха. Вот она, теория вероятностей! Ожила, превратилась в монстра и глумилась над здравым смыслом: между Чонгуком и Хосоком тоже было восемь лет разницы, а Хосок остался без матери в возрасте двух недель, как и мертвый братишка Намджуна. – А твоя мать? Она… Намджун заткнулся на полуслове: если сейчас Чонгук скажет, что его собственная мать умерла примерно в то же время, то есть когда ему было восемь, Намджуну реально светит дурка – таких совпадений просто не бывает. – Понятия не имею. Мне-то кто расскажет? У меня ведь нет старшего брата. Намджун с облегчением выдохнул, но все равно, у них с Чонгуком было слишком много общего. – То есть ты тоже вырос один? – Не-е-е! Отец постоянно кого-нибудь притаскивает. То одну бабу, то другую. Как надоест – выгоняет. Последняя продержалась дольше всех: года три, да, мелкий? Вот только зимой исчезла. Та еще сучка была: младше меня, а требовала называть ее «маман-н-н», – Чонгук длинно прогнусавил конечное «н» и пояснил: – на Франции ебанулась. Так что мы с мелким выросли не одни, а в компании первоклассных блядей. Эй! Чё молчишь? Про блядей ему не рассказывал что ли? Грудь сдавило спазмом: еще одна «ложь» Джерри оказалась почти правдой. А настоящее детство Чон Хосока – ненамного лучшим выдуманного. Вина оказалась едкой и беспощадно щипала глаза. Теперь Намджун вроде бы начинал понимать, как мыслил Джерри. Как рождались идеи, как переплетались реальность и вымысел. Все было довольно просто. Не в том смысле, что примитивно, а в том, что логично. И как-то изящно что ли. Антиутопия с параллелями в реальность. Как будто у умного – и Намджун бы даже сказал, разумного – человека чуть-чуть ослабили гайки на понятиях буквальной истины и соблюдения приличий. Намджун бы уже не удивился, узнав, что Хосок в детстве стал свидетелем непотребной сцены, которая впоследствии легла в основу сюжета об обучении «ремеслу». А может, мальчик вообще подвергся насилию со стороны какой-нибудь из отцовских потаскух? В семье, где отец почти убил собственного ребенка, могло быть все. А самое главное, что там было, – страх. Как бы Намджун повел себя на месте Хосока, когда тот увидел пакет с отцовской «травой» в руках только что обманутого «мудилы»? Да мальчишка просто испугался! Какие у него были образцы поведения взрослых мужчин? Отец? На месте Намджуна прибил бы насмерть. Брат? Может, не насмерть, но тоже бы не церемонился. Школьные учителя? «Да ему уже давно никто не верит!» – вспомнил Намджун слова одноклассницы Хосока. Возможно, Хосок даже пытался жаловаться в школе, говорила же девушка вскользь что-то о подвале и ключах! И не лечился он ни в какой дурке, те «полтора месяца» были наказанием за «прошлый раз» – предыдущий побег, по всей видимости, как раз с Джином. Тогда Хосок заработал «бандитскую пулю» и отсидку в домашнем карцере, после которой вышел «как мертвый». Но кто же поверит ребенку, если альтернатива – представительный и богатый папаша? Никто не поверит – или не поверит сразу, или, как Намджун, проглотит свои подозрения по дороге. Так откуда же Хосоку было знать, что мужик гнался за ним не с целью поймать и сдать отцу? Конечно, он испугался, даже, скорее всего, рефлекторно, не успев подумать. А потом прибежал обратно на остановку и ждал возле чемодана или где-нибудь поблизости, считая минуты и дурея от ужаса – он не мог вернуться к своим без «травы». А мужик все не приходил… И бедный пацан забрал чемодан, распотрошил его и пошел искать Намджуна по месту проживания, а потом, вероятно, и работы. Это был вынужденный побег, Хосок не собирался нарываться на новый «срок», он хотел только пообщаться с другом, а потом вернулся бы к Чонгуку, и все было бы хорошо… Все было бы хорошо, если бы кто-то принял смерть своего брата и не искал его в каждом встречном. Или, на худой конец, «съебался» бы от копов. Как мальчишка прожил те четыре дня на чердаке? Как не сошел с ума от страха? В какое отчаяние пришел, когда понял, что «траву» уже не вернуть? В том, что он привязался именно к Намджуну, никакой заслуги Намджуна не было. Хосок сбежал от брата и не был дома несколько дней, он понимал, что возвращение пакета его уже не спасет, а невозвращение – тем более. Он существовал на грани нервного срыва, а, возможно, и за ней. Его агрессия была его защитой. Он нападал, как загнанный в угол зверек, и топорщил шерсть, чтобы казаться больше и страшнее. Он чувствовал себя виноватым и в собственных несчастьях, и в тех, что свалились на голову Намджуна, и именно поэтому отрицал свою вину. А когда понял, что Намджун не собирается его наказывать, то просто сорвался – как мог, высказал все, что наболело, и взял от оставшейся свободы все, что получилось. Его влюбленность была психической реакцией, своеобразным вариантом стокгольмского синдрома. Хосок был заложником ситуации и эмоционально привязал себя к тому, кто оказался рядом. Возможно, катализатором стала именно вина. Возможно – благодарность за то, что Намджун не сдал его отцу, выслушал и поверил. А может, испытав физическое возбуждение на фоне нервного, ребенок окончательно испугался и придумал оправдание своему желанию «переспать» – душа семнадцатилетнего художника, слегка психа и фактически пленника своей ублюдочной семьи, наверняка просила чувств и романтики, а не тупого справления сексуальных нужд. В такой ситуации любой придурок и урод показался бы интересным, симпатичным и желанным… И этот выброс эмоций, чудовищный стрессовый замес, Хосок принял за любовь. Принял, хранил два года и верил, что действительно любит. Иначе не было бы на стенах стольких слоев краски. И вроде бы Намджуну было проще считать Хосока братом, вроде бы он не представлял себя в однополых отношениях, но этой любви ему было жаль. Он не знал, что с ней делать, не знал, зачем она ему нужна, только эгоистично – и безумно сильно! – желал, чтобы она все же оказалась настоящей. Ему вспомнились те секунды безоглядного счастья, когда Джерри поднырнул под забором и удрал от Чонгука. А потом они вместе спешили к дому Юнги – рядом, связанные молчаливым пониманием и эйфорией от удачного побега. Это были полчаса какой-то другой жизни – незнакомой и непонятной, но с Джерри, вдвоем... Был ли Намджун хоть когда-нибудь так же близок с кем-то еще? Разве что с отцом или матерью? Возможно, но он этого не помнил. А с Джерри – был. И помнил до сих пор. От мысли о том, что мог назвать таксисту адрес Сынхи, Намджуна из холода снова бросило в жар. – Послушай, я очень тупой кошак, но я все-таки пришел за тобой, – заговорил Намджун мальчишке прямо в затылок, тыкаясь носом в ежик его волос. – Я без тебя уже не уйду. Не пойдешь сам – вынесу, в чем есть. И не думай, что не дотащу – ты же меня дотащил, помнишь? Теперь моя очередь, да? Намджун прислушался, надеясь услышать ответ, но услышал только вновь взбесившееся дыхание. Клубок чуть пошевелился, но на этот раз не выстрелил рукой – видимо, мальчик не до конца верил в происходящее. – Слышь, а давай я тебя драться нормально научу, а? – подал голос Гондон-хён. – А этот засранец сейчас повыебывается, мозги всем вынет, а потом все равно пойдет, как миленький! Я ж его знаю! – Слышь, а давай ты съебешься отсюда, а?! – рявкнул Намджун. – Шмотки ему принесешь, такси нам вызовешь! Чонгук аж подскочил. И тут же повиновался приказу: вышел из комнаты, не забыв закрыть за собой дверь. С уходом брата тело Хосока как будто сильнее напряглось, или Намджуну это только померещилось, потому что и он инстинктивно обнял мальчишку крепче. Прижался щекой к шее, коснулся губами, почувствовав соль. – Ты мне не веришь, да? Я понимаю, я ведь тоже долго верил твоему брату и отцу, а не тебе. Прости, если сможешь… Ты сам виноват, что выбрал мудака и зануду. Мудаки и зануды верят только таким же мудакам. Я не мог им не поверить, но если это имеет для тебя хоть какое-то значение, то я не хотел. Правда, не хотел... Он снова коснулся губами липкого изгиба шеи. Снова почувствовал соль, облизал губы. Еще не поцелуй, но… Здравый смысл вяз в сомнениях. А надо ли воскрешать умирающую любовь? Если мальчик уже принял разочарование, убил всех мышей и готов забыть Намджуна – не будет ли жестокостью заставлять его мучиться снова? Он совсем юный, он еще найдет человека, которого полюбит по-настоящему, нужно просто помочь ему выбраться из этого дома, уехать подальше и начать новую жизнь. По-дружески или по-братски помочь стать здоровым, найти свое место в жизни, получить… На мысли «получить хорошее образование» Намджун очнулся. Он вжимал в себя трясущийся скелет, а эгоистичная жажда любви победно шипела: «Моё, не дам!» Он вдыхал запах кожи, пота и заношенной майки, а сердце стучало отбойным молотком: оно уже знало, что Хосок не займет в нем поминальный уголок погибшего братика, а займет все остальное место. Потому что никто, кроме Джерри, не говорил Намджуну: «Ты красивый», – никто не рисовал на стенах его лицо. Джерри сделал свой выбор, и другого такого Джерри в жизни Намджуна уже не будет. Может быть, Джерри уже тоже не будет, а будет просто Хосок – несчастный, разочаровавшийся и не совсем здоровый. Но обязательно будет. – Знаешь, я следил за вашим домом… Читал все интервью твоего отца, думал, он что-нибудь скажет о тебе… Я даже ездил в твою школу… Оправдания выглядели жалко и нелепо. Очередной раз сравнив себя с Чонгуком, Намджун набрался храбрости и не стал уподобляться хотя бы враньем. Признался честно: – Я хотел тебя придушить. И поцеловал. Несмело, прихватив губами самую малость кожи под ухом, одновременно боясь и напугать, и того, что его не поймут. Хосок, кажется, понял. Он немного вытащил голову из плеч, сильнее открыв шею, – как будто для того, чтобы Намджуну было удобнее… целовать? Или душить?