Братишка

Чонгук постучал. Перед тем, как зайти в комнату, реально постучал в дверь и соизволил выждать пару секунд. То ли впечатлился выходкой Намджуна, то ли ехидно дал понять, какую картину предполагал увидеть. Картина, однако, была далекой от представления Чонгука: Намджун перелез через Хосока и лег у стены, он хотел заглянуть мальчишке в лицо, но ничего не получилось. Хосок просто заполз под него и только там чуть-чуть разогнулся, чтобы уткнуться носом куда-то ему в подмышку. Одновременно он вытащил из клубка руку, и, как будто пытаясь оттолкнуть, надавил Намджуну на грудь. Намджун не знал, как расценить эти противоречивые действия, поэтому молчал и осторожно гладил Хосока по спине. Он боялся сказать что-нибудь не то, он только-только начал понимать Джерри двухлетней давности, но этот разбитый ребенок был совсем другим, непонятным, и Намджуну оставалось надеяться, что Чонгук прав, и мальчишка хотя бы отчасти просто выделывается. Хосок дрожал уже меньше, но его ладонь странно холодила кожу даже через рубашку. Намджун заметил это не сразу, а когда положил сверху свою руку в попытке согреть, как раз пришел Чонгук. – Вот. Батя всю его одежду выкинул, но тут с веревочкой, не свалятся, наверное… – прямо на Хосока прилетели спортивки, в руках Чонгука осталась светло-желтая толстовка с капюшоном. – Давай, блять, просыпайся! Карета для вашего высочества уже на подлёте! Чонгук действительно «знал» своего братишку. Хосок зашевелился, и Намджун увидел акробатический трюк под названием «надеть штаны, не отрывая лица от матраса». На ощупь, спасибо веревочке, что не задом наперед, Хосок натянул треники прямо поверх своих шорт. Движения были резкими, но без той бешеной энергии, которая жила в Джерри два года назад, даже когда он просто сидел и курил, уставившись в потолок. Как только шорты скрылись под штанами, Хосок снова хотел свернуться клубком, но Чонгук не дал. Бросив толстовку на матрас, он подхватил Хосока, как хватают упавшего маленького ребенка, и одним рывком поставил на ноги. Штаны заскользили вниз, потому что веревочку Хосок еще не завязал, а руки метнулись на лицо. Чонгук, с непробиваемой уверенностью старшего брата, которому часто приходилось сидеть с младшим, поддернул штаны на место, завязал шнурок и взялся за толстовку. В душе Намджуна вспыхнула зависть. Он представил себе, как мог бы гулять с младшим братиком, одевать его, поднимать на ноги и успокаивать, когда он упадет. Он не увидел первых шагов своего брата, не услышал первого слова, не делал с ним уроков. А у Чонгука все это было. Насчет уроков Намджун немного сомневался, но остальное… Чонгук вел себя так, словно Хосоку было года два или три: по одной оторвал его руки от лица, ловко запихнул в рукава, застегнул на толстовке «молнию» и, критически оглядев результат, расправил капюшон. Хосок вел себя соответственно – то есть тоже так, будто ему было года два или три. Безропотно позволил дергать себя за руки и одевать, как куклу. А потом Чонгук взял брата за плечи и, резко развернув лицом к Намджуну, подтолкнул вперед: – Упаковано, забирай. Хосок уже не прятал лицо в ладонях, он просто опустил голову и закрыл глаза. Но подвисший на зависти Намджун к этому моменту успел только сесть, поэтому смотрел на Хосока снизу вверх и увидел все то, что мальчишка пытался спрятать. Два года, проведенные в душной комнате, за толстым зеркальным стеклом, сделали его когда-то смуглую мордашку мертвенно-серой. Черные круги под глазами, покрасневшие веки и сжатые в белую полосу губы казались на этом фоне диким индейским раскрасом. На скуле под правым глазом появился шрам. Намджун вскочил: – Блядство! Еще одна бандитская пуля? Вы что – издеваетесь?! – накинулся он на Чонгука. – Да не трогал я его! Батя его тогда из машины выкинул, а в гараже на полу всякая херня валяется, вот он и напоролся. Быстро все зажило, подумаешь… Намджуну даже поплохело: один-два сантиметра – и та «херня» оставила бы мальчишку без глаза. Он шагнул к Хосоку и обнял его, прижал к себе. Хосок уперся лбом ему в ключицу, шмыгнул носом. Намджун нашел его руку и осторожно потянул за собой – к выходу из двухлетнего заточения. Чонгук нагнал их в холле: выдал брату старенькие мокасины, а Намджуну сунул пакет с логотипом «ФармСтарз Корпорейшн»: – Вот, документы. Я там визитку положил, на всякий случай. Только без дела не звони, сам понимаешь… Намджун заглянул в пакет: пара файлов действительно с какими-то бумагами и визитка, за два года не изменившая дизайн. Он вытащил визитку, порвал ее и бросил клочки на пол. Оба кобеля проводили их полет заинтересованными взглядами, но без команды обнюхать не рискнули. – Не ссы, не позвоню, – Намджун снова взял Хосока за руку и попрощался с Чонгуком, надеясь больше никогда его не встретить: – Бывай, Гондон-хён. Машина уже ждала их на том самом месте, где полчаса назад один пьяный мудак пытался сбежать от своей судьбы. *** Хосок забился к самой двери за водителем, уже в процессе обхватив себя руками за плечи и зажмурившись. Даже в желтоватом салонном свете его пальцы на фоне цыплячьей толстовки казались серыми. Усаживаясь в середину, поближе к Хосоку, Намджун перехватил в зеркале подозрительный взгляд таксиста и в ответ зыркнул так, что бедный мужик потом всю дорогу смотрел только в боковое. Когда такси тронулось, Намджун спросил: – Тебе нехорошо? Хосок кивнул, как клюнул. – Может, ляжешь? Намджун легонько потянул мальчишку к себе, одновременно отодвигаясь. Хосок вывернулся наоборот, вперед спиной, и, поджав ноги, весь уместился на сиденье. Коленки уперлись в спинку, мокасины свалились на пол, руки все так же цеплялись за плечи, но голову Хосок доверил Намджуну: положил ее ему на колени. Намджун снова почувствовал его дрожь, как собственную, и только сейчас сообразил, что в машине довольно прохладно, особенно после жаркой комнаты Хосока. А укрыть мальчика было нечем – даже вонючий пиджак остался подарком Чон Чонгуку. Намджун пытался обнять и согреть Хосока хотя бы руками, но рук не хватало. Где-то посреди дороги раздался телефонный звонок – вероятно, Джин нашел очередного лошару с деньгами на телефоне. Если бы руки не были заняты Хосоком, Намджун бы отключил телефон или хотя бы звук, но пришлось наслаждаться идиотским мотивом. Сейчас Намджуну было не до Джина: у него и так, от одного только воспоминания об этом человеке, сдавливало грудь ненавистью и страхом. Не будь Джина и его дурацких звонков, Намджун бы не перепутал адрес и не нашел Хосока, а через год-другой прочитал бы небольшую заметку о том, что младший сын владельца «ФармСтарз Корпорейшн» «трагически погиб в автокатастрофе на калифорнийском побережье», или еще какое-нибудь вранье. Мысль ужасала и насмерть приклеивала ладони к желтой толстовке. Но, с другой стороны, почему этот Джин возник только через два года? Намджун пытался представить себе ситуацию: двое друзей перезваниваются каждую неделю, а потом один из них вдруг пропадает – не отвечает на звонки и не звонит сам, даже с чужих телефонов. В том, что их общение оборвалось радикально, Намджун не сомневался: ни в комнате Хосока, ни в пакете никакого телефона не было, а Гондон-хён, который, судя по всему, был единственной связью брата с внешним миром, ради такой мелочи не стал бы рисковать доверием папаши. Итак, что сделал бы другой? Разве не начал бы бить тревогу сразу же? Ну, скажем, через месяц… Справедливости ради, Намджун вынужден был отметить, что Джин пытался достать его еще прошлой весной… но все равно! Разве год – это принципиально лучше, чем два? Что это за дружба такая?! Какие важные дела заставили Джина тянуть столько времени? Да, Намджун – кретин, он поверил в подлый обман. Но что стоило Джину позвонить ему раньше, когда он еще не успел спиться и воспринял бы его звонок адекватно? Так нет же! Тогда он не позвонил! А сейчас уже который раз обрывает телефон, почем зря! Кому теперь нужны его звонки?! Как же Намджун его ненавидел! Сколько теперь из-за этого «дружка» Хосок будет приходить в себя? Когда перестанет быть «как мертвый»? И перестанет ли вообще? Что, если какие-то изменения в его здоровье серьезны и необратимы? *** Они не были братьями, но у них была одна общая сестра – неловкость. Родная обоим, она встретила их сразу у машины, проводила до подъезда и вверх по лестнице. Вместе с ними зашла в квартиру. Все молчали. Намджун включил свет и сковырнул ботинки. – Проходи. Извини, но у меня тесно… И бардак… Хосок вышел из мокасин и остановился на пороге комнаты. Запойный уикенд не добавил ей ни чистоты, ни уюта. А с местом там вообще были проблемы. Откровенно говоря, места-то и не было. В квартире имелась одна отдельная спальня, причем «спальня» – это очень сильно сказано. Комната, которую бабка с дедом называли просто «маленькой», по размеру больше годилась бы под кладовку, но в ней было окно, а потому ее отдали такому же маленькому Намджуну. Узкая кровать, откидной стол для письма и множество разных полочек и полок, о которые набито множество синяков и шишек, – вот и все. В этой комнате Намджун спал с восьми лет и по сей день, за исключением нескольких месяцев жизни на съемной квартире, закончившихся встречей с Джерри. Кровать он так и не поменял, потому что ничего более масштабного сюда бы не вошло, а стол, за которым ребенком делал уроки, прицепил к стене и не использовал уже лет пять. Сначала в силу возраста, а потом и по привычке, Намджун не замечал тесноты. Напротив, в этом «домике» ему было спокойно и уютно. Если же у него оставалась Сынхи, то они раскладывали диван в другой комнате – «большой». «Большая» совмещала в себе все: холл, гостиную, столовую, бывшую спальню стариков. Здесь же, в закутке, ютилась символическая кухня, отсюда можно было попасть на узкий кишкообразный балкон, в санузел и в каморку Намджуна. Намджун всегда думал, что «большая» комната действительно большая, но она была раза в полтора меньше, чем «камера» Джерри в особняке семьи Чон. Хосок сделал еще два шага и оказался уже посередине «большой» комнаты, возле того самого дивана, сейчас украшенного мятой подушкой, ноутбуком и двумя пустыми бутылками из-под соджу. «Полное описание моей жизни», – подумал Намджун, стыдливо утащив бутылки на «кухню». Он не умел принимать гостей, не знал, что нужно делать. В этой квартире никогда не бывали ни соседские пацаны, ни университетские приятели Намджуна, ни даже проститутки. Кажется, здесь, кроме Сынхи, вообще никто не бывал. Хосок почти не проявлял любопытства. Заглянув в открытую дверь «спальни», он сделал, словно в испуге, резкий шаг назад и больше уже туда не смотрел. Намджун заключил, что не стоит предлагать мальчику устроиться в этой норе. Значит, его нужно положить здесь, на диване… А где тогда спать самому? У себя, словно ничего не произошло? Или вместе с Хосоком, как с Сынхи? Мальчик по-прежнему стоял возле дивана, опустив глаза в пол. Намджун понятия не имел, как себя вести и с обычным-то подростком, а тут пусть уже и не совсем подросток, но с явными проблемами. Станет ли он нормально разговаривать или так и будет молча кивать головой? Сбитый с толку стыдом за свое убогое жилище и страхом сделать что-нибудь не так, Намджун оробел и растерялся. – Может, ты хочешь в душ? – спросил он Хосока и тут же пожалел об этом: вопрос прозвучал то ли упреком в нечистоплотности, то ли намеком на потенциальный секс. Но Хосок кивнул, и отыгрывать назад было уже поздно: – Вот… здесь… – Намджун открыл дверь в уборную и с облегчением выдохнул, увидев, что следы его общения с унитазом оказались довольно скромными и уже высохли. Хосок не заставил себя уговаривать и стал раздеваться – естественно и немного торопливо, так, как это делал Намджун, приходя с работы и вожделея принять горизонтальное положение. «Наверное, это правильно, – подумал Намджун, когда толстовка и штаны легли на подлокотник дивана, – почему он должен чего-то стесняться?» Но Хосок и дальше продолжил в том же духе – снял с себя остальное, оставшись абсолютно голым, – с шортами, трусами и майкой в руках. И это уже выглядело странно: мальчик, который полчаса назад боялся показать Намджуну заплаканное лицо, разделся так, словно они все эти два года жили вместе и были любовниками. – Давай… Постираю, – Намджун забрал у него одежду, а когда отнес ее на балкон, в корзинку с грязным бельем, Хосок уже закрыл за собой дверь уборной. Полилась вода. Намджун нашел и выбросил еще одну пустую бутылку, перебил подступающий сушняк стаканом воды, откопал самое большое и пушистое полотенце. И остановился, не решаясь войти к Хосоку. Он топтался перед дверью, мял белую махровую тряпку и ругал себя за трусость и слабость. Как старший, здоровый и виноватый, он обязан быть сильным. Но что ему делать, если мальчик действительно потерялся между фантазиями и реальностью? Вместо того, чтобы войти, Намджун размышлял, стоит ли купить Хосоку сигарет, мармеладных мишек или и того и другого сразу. *** Минут через пять монотонность звука льющейся воды заставила Намджуна отвлечься от сигарет и мишек: что-то было не так. Он постучался и, выждав – совсем, как Чонгук, – пару секунд, все-таки вошел в санузел. Хосок сидел на полу под душем, опираясь на одну руку, и тяжело дышал. Намджун бросился к нему прямо в одежде, очередной раз проклиная себя за идиотизм: помещение, где бриться и мыть башку удобнее всего было сидя на унитазе, по габаритам уступало даже лифту. Как он мог не сообразить? Кретин. Да и Хосок два года назад спокойно посещал туалет – в той съемной квартире он едва ли был больше. И в кладовке у Юнги он как-то боролся, пытался выбраться, а теперь не просто испытывал тревогу – ему было физически плохо. Он дышал, как марафонец на финише, а его дрожь уже нельзя было назвать дрожью: мальчика просто трясло. Намджун выволок его в комнату, но поднять не рискнул и оставил сидеть на полу – побоялся, что тот не устоит на ногах. – Зачем же ты тогда пошел? Почему не сказал, а? Он схватил полотенце, накинул его Хосоку на плечи и запахнул спереди: укутал плотнее, чтобы воздух не мог пробраться к мокрому телу. Но не успел Намджун закончить, как Хосок задергался и сбросил с себя полотенце, словно оно горело. – Ты чего?! – Намджун почти закричал. Он и сам перепугался, а, заглянув Хосоку в глаза, увидел там какой-то туман: мальчишка был на грани обморока. В этот миг до Намджуна дошло, почему в комнате-тюрьме было так жарко: постель Хосока состояла только из матраса и подушки – одеяла там не было. Значит, за эти два года мальчика довели до того, что он стал бояться любых вещей, как-то ограничивающих его движения, даже одеял. И тогда заботливый старший брат нашел «выход» – забрал одеяло и вывернул обогрев на максимум. А Намджун превратил безобидное полотенце в смирительную рубашку – вместо того, чтобы помочь, сделал только хуже. Никчемный, бестолковый мудак, переплюнувший даже Чонгука, он ничего не умел и ничего не знал – не только о Джерри, не знал совсем ничего! Он даже не знал, как вывести человека из состояния панической атаки. Если это вообще была паническая атака… – Тебе плохо?.. Что мне сделать? Скажи! Может, вызовем врача? Хосок завалился на бок, улегся и обхватил себя за плечи, как в машине, но на словах о враче все-таки посмотрел на Намджуна – абсолютно осмысленно, с ужасом во взгляде и, может, Намджуну это только показалось, еще и с осуждением – как на предателя или палача. «Я не больной!» – кричал этот взгляд. И мальчик безрезультатно, но отчаянно пытался унять дрожь, вцепившись в тощие плечи побелевшими пальцами. Сложно даже представить, каким униженным и уязвимым почувствовал бы себя любой человек, оказавшись голым и мокрым на полу чужой квартиры. А не любой? А тот, который прямо сейчас боится задохнуться? А перед тем, кого любит? Несчастный ребенок два года жил мечтой о встрече с Намджуном. И вот она, встреча. Хосок, превратившийся в человеческий скелет, на котором разве что не написано, насколько он нездоров, обнаженный и физически, и душевно, с вывернутыми наизнанку страхами, валяется перед своей любовью, борясь с панической атакой. И, вероятно, в полном понимании того, каким жалким и ненормальным сейчас выглядит. И ладно бы, если бы Намджун заслуживал этой любви! Но этот идиот, презренное ничтожество, только и мог, что упрекать в том, о чем не имел никакого понятия, да задавать глупые вопросы. Намджуну бы тоже вывернуться наизнанку, окутать если не теплом рук, то теплом душевным, дать понять мальчику, что больше всего на свете хочет ему помочь. Что постарается принять его любым и видеть в нем человека, а не диагноз. Но Намджун не умел выворачиваться наизнанку – все свои чувства он или топил в бутылке или заталкивал на самое дно души, чтобы не мешали жить «как надо», и достать их теперь, в один миг, было задачей непосильной. Если бы кто-нибудь мог ему помочь! Вывернул бы, пусть жестоко и больно, или хотя бы подсказал, как! – Прости меня, прости, но я не знаю, что делать… Ты молчишь, а я боюсь… Намджун кинулся к Хосоку, растянувшись рядом на скользком от воды полу. Он опять нёс что-то не то. Опять упреки, опять ненужные оправдания. Ему очень хотелось схватить, сдавить, задушить в объятиях, согреть Хосока собственным телом, но он боялся проебаться уже окончательно – стать еще одной тесной комнатой, смирительной рубашкой, новым фактором страха. Боялся, что обнимет, а Хосок шарахнется от него так же, как от белого полотенца. – Ты не хочешь со мной разговаривать? Я понимаю, я мудак и скотина, но… Как нам дальше быть, а? Пожалуйста, скажи мне, что сделать… Опять всё было не то! Оставшийся в прошлом Джерри, с которым Намджун невольно сравнивал нынешнего Хосока и который сам был способен на многое, – даже он верил в Намджуна, спрашивал у него, как быть, считал его умным. А Намджун, единственный раз в жизни принявший важное и правильное решение, споткнулся о первые же трудности и реально ждал указаний от измученных останков своего мышонка. Все, на что его хватило, – это накрыть рукой руку. Пальцы словно сами вцепились в пальцы Хосока и приклеились к трясущемуся плечу. Мальчик почти не отреагировал, только наклонил голову вниз, так, что поймать его взгляд стало невозможно: – Он… сказал… правду?.. Он… тебя… не нашел? Это были первые слова Хосока. Они не говорились, а вырывались с судорожными выдохами – Намджун сам чуть не задохнулся, когда их услышал. – Господи, ты про Чонгука что ли? Он чуть было снова не сделал глупость. На фоне всего остального та дурацкая история с поисками казалась ему абсолютно незначительной. К счастью, он не успел отмахнуться от вопроса – для Хосока вопрос был по-прежнему важным. – Нет, я только сегодня узнал, что он пытался меня найти. Он нашел Юнги и мою бывшую квартирную хозяйку, помнишь, ту… ты ее видел… Они его послали, и все. Мы с Юнги уже давно не общаемся, он мне даже не сказал… – Тогда… как... Намджун не стал дожидаться окончания фразы: слова давались Хосоку тяжело, а смысл был понятен и так: – Как я понял, что ты там? Хосок кивнул. – Да никак. Я думал, ты в Америке или в психушке. Если честно… Знаешь, презирать меня сильнее, чем сейчас, ты все равно уже не сможешь, поэтому я скажу, как есть. То, что я пришел именно сегодня… То, что я вообще пришел… Это получилось почти случайно… Джерри двухлетней давности должен был взорваться резвым любопытством – как это так, прийти случайно? – и забыть о важности темы. А Хосок пропустил выдох и сразу же захлебнулся новым вдохом. У Намджуна от страха за него чуть не остановилось сердце. И все же врать он не посмел. Да ему бы и не поверили – ни Джерри, ни Хосок. – Я нажрался и перепутал адрес. Назвал таксисту твою улицу… И дом… Что у пьяного на уме… Понимаешь? Я ехал к другому человеку, но думал о тебе… Так вышло… – Он… тебе… заплатил? – Кто?.. – «Чонгук, естественно». Это было неприятно, но Намджун заслужил. – Господи, нет, мышонок… Ты что? Нет, поверь мне, пожалуйста. Если бы я только знал, что ты там, я… Хосок, я очень хочу тебе помочь… Стараясь убедить Хосока, Намджун безжалостно терзал его руку. Хосок сначала позволял, а теперь опять, как в своей комнате, цеплялся за пальцы Намджуна, а не за собственное плечо – он и сам хотел быть убежденным. – Ты… ехал… к жен… к жен… – Да, я ехал к женщине. – Ты… с ней… спал? – Да. И снова Намджуну представился «прошлый» Джерри: он непременно поглумился бы над идеей поехать трахаться в ужратом до перепутывания адресов состоянии. Но от прошлого Джерри остались одни осколки, обломки, копошащаяся кучка костей, да дрожащая рука, которая вдруг сдавила пальцы Намджуна с такой силой, что еще чуть-чуть – и они бы сломались. – Ты… на ней… женишься? – Женюсь?.. – тупым эхом переспросил Намджун. Его словно ударили в грудь, так стало больно: – Хосок… Но ты же… Разве ты не хочешь... Ты… Ты хочешь уйти? Мокрая рубашка Намджуна прилипла к телу. Но Хосок отодрал ее, соскреб, цепляясь, как цепляется за край обрыва падающий в пропасть человек, причинив боль и оставив на плечах синяки. Он подтянулся к Намджуну, вжался лбом ему в грудь и замотал головой – яростно, ударяясь об пол и подвывая на каждом вдохе. Последний акт в двухлетней пьесе отчаяния. Гремучая смесь нездоровой любви и детского эгоизма – настоявшаяся, перебродившая в собственном соку… Понимание давалось Намджуну с трудом, но все же он понял: все те вопросы, что задавал Хосок, были для него важными, даже очень. А вот ответы – нет. Даже если бы Чонгук силой затащил Намджуна в их дом и заплатил ему половину папашиных денег, Хосок бы все равно с ним уехал. Даже если бы Намджун назвал точную дату свадьбы с Сынхи или вообще успел бы на ней жениться, Хосок точно так же цеплялся бы сейчас за мокрую рубашку. Поверил ли он своему «зануде» или вовсе не нуждался в вере – черт его знает. Эта любовь не видела, что может быть по-другому. Она была слепа. Хосок давно ответил на все вопросы и сделал выбор. Сделал, даже не веря в то, что Намджун «пришел сам». Ему было все равно. Он хотел быть с Намджуном, и он будет. Может, он будет не тем Джерри, что обозвал бы Сынхи треской и блядью и легко забыл бы о ее существовании, а просто Хосоком – измученным, полумертвым мальчишкой. Может, он уже чувствует себя виноватым в том, что отнимает у женщины мужчину, но он даже не подумает о том, чтобы «не быть». Он обязательно будет. У Намджуна хватило ума не зажимать мальчика между своей тушей и стеной. Брякнувшись на спину, он затащил прилипшего к груди Хосока на себя, и только после этого дал волю рукам – обнимал и гладил все, до чего мог дотянуться. Хосок перестал дергать головой и вжался лицом Намджуну в шею. Он совершенно не боялся медвежьих объятий, наоборот, чем сильнее Намджун его стискивал, тем сильнее льнул сам. *** – Может, переберемся на диван? Там теплее… А то я, знаешь ли, староват уже для половой жизни. Или поедим. Надеюсь, ты не возражаешь против сосисок? У меня все равно больше ничего нет. Завтра купим… Постепенно Хосок успокоился, задышал почти нормально и перестал трястись. Только иногда его тело непроизвольно вздрагивало, словно от внутреннего напряжения, не до конца вышедшего наружу. Хосок старался скрыть эти спазмы, сразу же немного шевелясь и шмыгая носом, а Намджун делал вид, что не замечает. У него все еще стояла перед глазами картинка, на которой голый мальчик задыхался под струями воды. Намджун решил ничем не напоминать мальчику о его проблемах. Это не поможет Хосоку избавиться от страхов, но поможет хотя бы не выглядеть «больным» перед Намджуном. Не так уж и мало. На теплой пижаме Намджуна тоже были «веревочки». Он не стал их завязывать, как Чонгук, потому что Хосок вполне мог справиться и сам, а лишний раз тыкать мальчика носом в его вынужденную беспомощность было бы жестоко. Вместо этого Намджун избавился от мокрой рубашки, а когда Хосок оделся, подошел к нему и снова обнял. Просто прижал к себе и дождался ответа – несмелых прикосновений к своей спине. Теперь, когда он понимал, что они не братья, руки Хосока не казались ему похожими на материнские. Но Намджун их не забыл – легкость этих прикосновений была знакомой и родной, не хватало только уверенности, с которой Джерри когда-то клеил кусочки пластыря ему на спину. Все осталось в прошлом. В отличие от ран душевных, те порезы зажили как-то очень быстро и незаметно, или время в те дни текло по-другому. Джерри тогда сказал, что в одном месте останется шрам. Намджун так и не знал, остался ли. А вот руки помнил. Тогда – нежные и теплые. Сейчас – холодные и все еще немного подрагивающие, но те же самые, родные. Намджун должен был целовать их, просить у них прощения, любым способом замаливать грехи, но как побитая собака вел себя не он, а Хосок. Хосок молчал, смотрел в пол и тенью перемещался за Намджуном по квартире, не подходя при этом слишком близко, будто одновременно старался не мешать и боялся, что о нем забудут. Он никак не прокомментировал идею позднего ужина, но Намджун был уверен, что он не откажется, даже если совсем не хочет есть. – Разогреешь, ладно? – Намджун вытащил из холодильника сосиски, кивнул на микроволновку. – А мне бы тоже одеться… и того… Хосок не ответил, лишь неуверенно мялся в кухонном закутке, явно расстроенный тем, что Намджун сейчас от него отойдет. Но все-таки не возмутился и остался выполнять просьбу. Намджун быстро переоделся в домашние штаны с футболкой и скрылся в сортире. Для начала отлил. Потом кусочком бумаги оттёр с унитаза засохшие пятна рвоты. А потом сделал глубокий вдох, решительно зажмурился и со всей дури засадил пяткой в закрытую дверь.