Братишка

Акты мелкого незапланированного вандализма всегда получались у Намджуна отлично: в этом он был профессионалом. Удался и плановый акт. Удар пришелся в цель, на уровне нижней петли, и получился даже чересчур сильным, о чем немедленно заявили и пятка, и дверь. Раздался треск. Нижняя часть двери вылетела наружу, а верхняя ввалилась внутрь, приложила Намджуна по голове, сбила полочку и грохнула о раковину. Намджун смачно выругался, но его вопль все равно потонул в прочем шуме: полочка, все ее содержимое и половина раковины оказались на полу – вместе с придавленным дверью Намджуном. Хосок возник в проеме и тут же попытался помочь. – Блять… Да все нормально, я сам… скользко тут… – Намджун выполз из-под завала, совершенно натурально ощупывая голову и поздравляя себя с первой маленькой победой. В старой квартире дверь тоже была старой. А еще были двое стариков, которые хватались за нее, вставая с унитаза – Намджун прекрасно знал, что петли не выдержат, потому что уже лет десять регулярно подкручивал в них разболтавшиеся шурупы. Конечно, лупасить можно было и потише, но, с другой стороны, лучше уж так. Наверняка. Потому что позволить себе двух попыток Намджун, по понятным причинам, не мог. Шипя и хромая, он отнес ни в чем не повинную и – конечно же! – не подлежащую ремонту дверь на балкон. Уборная, таким образом, перестала быть «лифтом», и Хосок даже принял участие в ликвидации последствий разгрома, ловкостью движений напомнив Джерри, сгребавшего тапочкой осколки стекла. А позже и воспользовался туалетом по назначению. После этого Намджун мог смело засчитывать себе очко: на время пребывания мальчика в этой квартире туалетно-душевая проблема была снята. А для чистки зубов сойдет и раковина на кухне. Дальше он шел на ощупь. Хосок по-прежнему отвечал односложно или кивками, но у Намджуна вроде бы получилось его немного расшевелить, втянуть в какие-то мелкие дела – чуть-чуть помочь с уборкой, организовать «ужин», осмотреть разбитую голову. Последнее Хосок сделал особенно охотно, а за столом сел к Намджуну так близко, что из трех мест, на которые был рассчитан стол, два остались пустыми. На очереди был вопрос сна. С одеялом Намджун решил не изобретать велосипед и втихаря прибавил отопление. Разложив диван и застелив его простыней, он снова врубил жертву несчастного случая: «по дороге за одеялом» вдруг застонал и рухнул обратно на диван, схватившись за ногу. Кстати, почти и не играл. Он еще немного поизображал нытика и инвалида: попросил Хосока подвинуть ему подушку, подать телефон и выключить свет, потому что тот бьет прямо в глаза, а у него и так голова раскалывается. – Иди ко мне, – позвал он Хосока, когда тот выполнил все его поручения. Светильник в кухонном закутке Намджун предусмотрительно не погасил, потому что не знал отношения Хосока к полной темноте. Он хорошо видел, как мальчик осторожен, как боится потревожить его отбитую ногу. Хосок опять подобрался вплотную, словно на диване ждали еще как минимум троих, и Намджун просунул руку ему под голову. Мальчик мгновенно отозвался – сначала лег Намджуну на плечо, а потом очень медленно, в несколько приемов, словно каждый раз проверяя, возможен ли путь дальше, забрался на него целиком и устроился так же, как недавно на полу. «Как будто бы никто и не заметил», – подумал Намджун с мысленной улыбкой и обнял чуть подрагивающее тело. Хосок почти повторил его движение: руки скользнули Намджуну под шею, одна легла на плечи, а вторая уже медленно просачивалась между подушкой и затылком. Намджун инстинктивно приподнял голову, слегка ткнувшись губами в волосы надо лбом Хосока, и Хосок снова воспринял его движение, как разрешение: еще немного приподняв голову, Намджун почувствовал, что делает это не совсем сам – Хосок помогал ему рукой под затылком. Их первые поцелуи даже сложно было назвать поцелуями. Такая трепетная невинность больше подошла бы детишкам детсадовского возраста, чем почти тридцатилетнему зануде и пацану, однажды беззастенчиво ему отсосавшему. Но Хосок явно раньше не целовался, а Намджун не торопился выставлять напоказ свой опыт. Да и опытом он, честно говоря, не блистал: ни Чисон, ни Сынхи целоваться не любили… А вдруг дело было вовсе не в них, а в самом Намджуне? Что, если им не нравилось, как целуется именно он? И почему сейчас это стало важным, если никогда не было? Неужто такая ерунда способна смутить взрослого мужика? Он легонько прихватил верхнюю губу Хосока, задержался, не решившись даже лизнуть, отпустил. Повторил еще раз, почувствовал, как мальчик замер у него в руках, словно в ожидании чуда, а потом сделал то же самое. Хосок был более свободен в движениях, но не позволял себе никаких вольностей. Он неумело тыкался в губы и рядом, терся носом или прижимался щекой к щеке. Как максимум – повторял за Намджуном. Хосоку нравилось и так. С некоторыми усилиями Намджуну вроде бы удалось не захлебнуться в волне дурацких комплексов, но ведь будет и следующая волна, и Намджун уже знал, какая. Ему было хорошо. Он даже не ожидал, что настолько хорошо, – словно два года назад, сразу после побега от Чонгука, они пришли не к Юнги, а прямо в эту комнату, в этот момент. Намджуну нравилось гладить пижаму на плечах Хосока и короткие волосы на его затылке, нравилась его робкая отзывчивость, нравилось ощущать на себе угловатую тяжесть его тела. Не было никакого дискомфорта или стыда однополой связи, Хосок словно вообще не имел никакого пола, а был чистой любовью – сильной и не знающей предубеждений. Такая любовь случается раз в жизни и далеко не со всеми. За нее можно простить и принять что угодно. И то, что Хосок не девушка, – сущая ерунда по сравнению с тем, как доверчиво он льнул к Намджуну, как чутко ловил каждое движение, как вздыхал рывками, словно наплакавшийся ребенок. В каждом робком взгляде и каждом касании губ читалось то самое «ты красивый», – и Намджуну бы ловить эти мгновения, тонуть в них, наслаждаться новыми завораживающими ощущениями… Но только полный мудак мог такую светлую сказку опошлить мыслями о собственном члене. Он испугался, что за призрачным «ты красивый» последует вполне конкретное: «Я хочу с тобой переспать». Почему это пришло Намджуну в голову, он и сам толком понять не мог: если мальчик хотел зайти дальше, то никак этого не показывал и, уж тем более, не требовал. Он даже не был возбужден – он лежал на Намджуне так, что не почувствовать этого было бы невозможно. В общем, никаких намеков на то, что их невинные ласки стремятся перерасти в настоящий секс, не было. Но у страха Намджуна были слишком большие глаза – он заранее испугался опозориться, как опозорился в последний вечер с Сынхи. Когда-то сказав Хосоку, что у него «просто не встанет», Намджун, похоже, накаркал. Если бы сейчас на нем лежала девушка – такая же беззаветно влюбленная, которую ему так же хотелось бы защищать от всех злодеев и ласкать даже через пижаму, что бы он ощущал? Неужели не захотел бы перевести близость в более взрослый формат? Если человек так сильно нравится, если его наивные поцелуи вызывают головокружение даже лежа, – неужели секс с ним может стать отдельным и очень непростым шагом? «Мне же никогда и ни с кем не было так хорошо! Почему, ну почему со мной всегда что-то не так?!» Все навязанные с детства стереотипы только что бесславно пали. Дорогих ему людей, которых он мог бы расстроить своим поведением, больше нет. Он твердо решил, что ради Хосока сделает все, что угодно, – ни душа, ни разум этому не воспротивились. Так почему же противилось тело? Почему Намджун оказался не готов? Потому что действительно, от природы «не пидор»? Ведь после того украденного Хосоком секса он чувствовал себя извращенцем и не искал повторения – даже в самые безбашенные дни и в самых отстойных клубах он снимал только женщин. Так неужели во время секса с мальчиком ему придется закрывать глаза и представлять себе бабу? Какую, мать ее, бабу? Сынхи что ли? Намджун даже вздрогнул: он совершенно не хотел представлять себе баб – ни конкретных, ни абстрактных, – он даже не хотел закрывать глаза, потому что тогда не мог бы видеть лица Хосока. Полумрак и так отбирал слишком много, и упустить оставшееся казалось невозможным. Он боялся облажаться с анальным сексом? Возможно. Такой опыт у него был, но очень невнятный. То ли два раза, то ли три, он уже и не помнил, с проститутками, к которым по определению прилагались и презервативы, и гель какой-то – или как там это называется? – и разношенные жопы. А дома даже презервативов не было – банально за ненадобностью: они с Сынхи встречались уже давно, налево не ходили, а за контрацепцию отвечала, естественно, она, а не он… А может, все дело в том, что он – зануда по жизни – привык все делать по плану? А в голове как-то уже сложился «план» длительной войны со всеми диагнозами мальчика, и секса в том плане не было. По крайней мере, не было «пока»: пока Хосок не оправится от двухлетнего заточения, пока они не избавятся от угрозы со стороны господина «ФармСтарза», пока не поселятся в уютном домике где-нибудь в Японии, Австралии или даже на затерянном в Тихом океане островке... У них не будет надобности в лифте, зато будет большая ванная с окном в сад и простенький скутер вместо машины. Они будут жить вдвоем, душа в душу, и вот тогда ничто не помешает им заняться тем, к чему сейчас Намджун был еще не готов. В итоге Намджун просто слился. Ему очень хотелось целовать Хосока по-настоящему и ласкать под пижамой, а не сверху, но он не стал. Только обнял чуть крепче, а когда мальчик вдруг прошептал: «Намджун…» – и затих, вжавшись лицом ему в шею, и вовсе откинулся на подушку, как бы обозначая, что продолжения не будет и пора спать. Хосок безропотно принял его решение и вскоре задышал совсем спокойно и ровно. Бедный измученный ребенок так и уснул – прямо на груди своего любимого мудака, который, сделав пару удачных шагов вперед, снова забуксовал в грязи комплексов и страхов. Все, что осталось мудаку – представлять, как оно могло бы быть, и жалеть, что струсил. Вчерашний «не пидор» лежал и переживал из-за того, что у него не стоит на мальчишку. Кому сказать – сдохнут со смеху. И что ему оставалось делать? Он осторожно поерзал, устраивая Хосока поудобнее, чтобы мальчик во сне не сполз с него и не испугался, потом потянулся за телефоном, снял блокировку. Мудак – так мудак. По плану – так по плану. Зачем терять время на бессмысленную рефлексию? Ведь прежде чем стать главным импотентом тихоокеанского острова, нужно на этот остров как-то попасть. Намджун открыл браузер и набрал: «загранпаспорт срочно». В пешей доступности искомых контор не обнаружилось. Такси уже себя скомпрометировало, а ставить эксперименты с метро Намджун не хотел, поэтому подобрал такую контору, до которой можно было доехать на автобусе. Наступал вторник, и, если верить обещаниям на сайте, в пятницу утром паспорт будет готов. К тому времени нужно просчитать маршрут побега, желательно с пересадками, чтобы господину «ФармСтарзу» было сложнее их выследить. Еще нужно озаботиться наличкой – наверное, в долларах – и что-то сделать с квартирой. У Намджуна была заначка, но, ввиду невысокой зарплаты, совсем небольшая: осенью он начал копить на первый взнос за новую машину. Этих денег хватит на билеты, но дальше им же нужно будет на что-то жить. Квартиру можно сдать, и Намджун стал искать следующую контору – которая займется этим вопросом… *** Он еле продрал глаза, а попытка принять вертикальное положение закончилась неудачей: пятка болела дико. Зато Хосок уже встал и мылся, и это очень порадовало Намджуна. Настолько порадовало, что даже нога смирилась с тем, что на нее будут наступать. Хосок стоял под душем лицом к выходу и мыл голову. Он не задернул шторку, и Намджун не стал его смущать – задержался на секунду и поковылял на кухню чистить зубы. Вытирался Хосок практически на пороге, но вытирался тем самым белым полотенцем, и это тоже Намджун счел хорошим знаком. Хосок пытался убедить Намджуна в том, что здоров, но между ними опять застряла вчерашняя неловкость. Намджун упорно делал вид, что все идет, как надо. Наигранно бодро хромал по квартире и рассказывал о предстоящих важных делах. Мальчик, как и вчера, смотрел в пол и после душа снова занырнул в пижаму. Он кивками обозначал понимание и согласие и вел себя так, будто тоже очень стеснялся того, что произошло – точнее, не произошло – между ними ночью. На завтрак ушли последние три яйца и остатки сосисок. Желтая толстовка Чонгука оказалась с пятном, но Намджун и так уже прикинул, какие из его собственных вещей могут подойти Хосоку. Пожертвованные братом мокасины пришлось заменить кроссовками Намджуна: кроссовки тоже были великоваты, но хотя бы не сваливались. Больше всего Намджун переживал о том, как отнесутся к мальчику в конторе. Худоба, круги под глазами и ускользающий взгляд делали его похожим на малолетнего наркомана, а как он будет себя вести, вообще оставалось тайной. И еще Намджун вдруг сообразил, что фотобудка – это родная сестра лифта. К счастью, все прошло гладко. Выбор автобуса оказался правильным, документы у Хосока принимал профессиональный пофигист, и Хосок более-менее прилично ответил на все вопросы, а сфотографировали его вообще без будки. Намджун перевел дух: главное на сегодня было сделано. Следующим пунктом шел вопрос аренды квартиры. К полудню, прикупив по дороге еды, они с Хосоком уже вернулись домой, и едва успели разобрать добычу, как явился представитель риелторов – проворный дядька немного старше Намджуна. Он долго вздыхал над кривыми стенами и старыми окнами, расспрашивал о длительности «загранкомандировки» хозяина и под конец предложил эту хату просто выкупить. Они готовы, хоть сейчас. Намджуна как будто облили холодной водой. Предложение продать квартиру вдруг выкинуло его из облака призрачных планов на грешную землю. Для мужика-риелтора не было ничего необычного в том, что человек может срочно, буквально одним днем, продать свое жилье. Но не для Намджуна. Нет, как финансист и зануда, он был согласен с доводами агента. Он понимал, что квартире нужен ремонт, что он за этот ремонт неизбежно переплатит, а потом возникнут какие-нибудь проблемы с переводом денег в другую страну, да еще и неизвестно в какую… Продать, даже с поправкой на срочность, было бы проще, но для Намджуна это было сродни святотатству. Здесь любая вещь напоминала ему о юности и бабушке с дедушкой, здесь он чувствовал себя спокойно. Да, этими вещами будут пользоваться другие люди, что-то вообще придется выбросить, но эта квартира была его единственным домом – ведь того, в котором он родился и провел раннее детство, Намджун почти не помнил. Это было где-то далеко, в другом районе города – он уже и не найдет. К тому же, слова «срочная продажа» напомнили Намджуну о прошлом – о том, как мать пыталась спасти его братишку. За последний год Намджун смирился с тем фактом, что на этом свете родственников у него больше нет, и даже научился воспринимать его не как «никому не нужен», а как «зато свободен». Но такая неожиданная конкретика словно сковырнула давно засохшую болячку – вызвала, может, и не острую боль, но очень неприятное желание не вспоминать. Заклеить ранку пластырем и снова забыть о ее существовании. Словно откликнувшись на немую мольбу о передышке, зазвонил телефон. Девчонка-секретарша с работы ехидненько поинтересовалась, по какой причине Намджун соизволил так конкретно опоздать. Эта зараза слушала вчера вечером, как он ругался с Джином, и теперь ждала еще какой-нибудь сенсации. Намджун ляпнул первое, что пришло в голову: – Я не приду, у меня понос! – и бросил трубку. Намджун не решился, настоял на аренде, а не продаже. Он не умел рвать по живому, ему было очень нужно место, куда он сможет вернуться. Что-то вроде аэродрома для аварийной посадки. Он пообещал мужику, что в пятницу или субботу съедет, а мужик, скривив рожу, – что до пятницы пришлет все необходимые бумаги. Хосок так и не переоделся и все это время просидел на диване, поджав ноги. А когда Намджун запер дверь, то наткнулся на его взгляд – пронзительный и виноватый. Мальчик впервые долго смотрел ему в глаза, и Намджуну стало не по себе. Он совсем не хотел, чтобы Хосок чувствовал за собой вину. – Ну, что ты загрустил? Может, поедим? По-моему, уже пора. А потом сходим купим тебе что-нибудь нормальное, хочешь? Одежду какую-нибудь… Намджун присел на диван. Хосок отвел взгляд и обхватил себя за плечи, но не так нервно, как вчера. Похоже, ему не хотелось расставаться с теми вещами, что были сейчас на нем: рубашкой и джемпером Намджуна. А стоило Намджуну еще немного приблизиться, как Хосок метнулся ему на шею, обвил руками и, насколько смог, прижался – без всякого подтекста, как ребенок, которому просто очень хотелось, чтобы его приласкали. Разве это ненормально? Намджун тоже, не задумываясь, променяет и обед, и шмотки на возможность обнять и прижаться, еще раз пообещать друг другу, что не расстанутся. Ему тоже все утро не хватало их касаний и вчерашних невинных поцелуев. Но он опять чего-то боялся, вел себя немного отстраненно, по-дружески или по-братски. Как истинный мудак, он прикрывался важностью дел, ждал, пока напротив каждого пункта появится галочка о выполнении. Теперь-то он понимал, что разница между ним и Хосоком не так уж и велика, что Джерри, который показывал яйца и просил его трахнуть, – это был не Хосок, а всего лишь порождение его страха. А реальный Хосок – это дерганый, неопытный пацан, испытывающий к Намджуну нездоровую привязанность и переживающий, что обременил своего любимого собственными проблемами. – Все хорошо, слышишь. Паспорт получим, уедем отсюда – и все образуется, прорвемся как-нибудь, да? Хосок… Мышонок мой маленький… Мышонок замер, прислушиваясь, даже его дыхание стало почти незаметным. Он как будто хотел и сам стать незаметным, слиться с Намджуном, превратиться во что-то физически неотделимое. Чувствуя себя виноватым и обязанным, он, тем не менее, не собирался отступать. Намджун обнял его крепче, прижал к себе. От волос едва уловимо пахло шампунем, а джемпер почему-то показался Намджуну не слишком приятным. Как будто немного колючим или жестким… Мешающим… – Дашь позвонить? – робко спросил четырнадцатилетний мальчик из хорошей семьи. Нельзя сказать, что Намджун не ждал этого вопроса. Ждал и боялся. Он понимал, что сейчас будет. «+… 6… 6… 2…» – и дальше беда. Над домиком на тихоокеанском побережье с каждой цифрой будут сгущаться тучи, пока не поглотят его целиком. Хосок сговорится со своим дружком о встрече, и придется лететь в Таиланд и делить своего мышонка с непонятным уродом, стреляющим телефоны у прохожих. – Конечно… Звони… Деньги там есть… Намджун выдавливал из себя по слову. Он ни с кем не хотел делить Хосока. Сама мысль о том, что Хосок так скоро вспомнил о Джине, была невыносимой. Сейчас Джин ему ответит, и Хосок заговорит. Неважно, о чем. Но если он будет разговаривать нормально, а не так, как с Намджуном, Намджун сойдет с ума. Он не сможет слушать голос Хосока, отвечающий не «да» или «нет», а хоть одним словом больше. Отвечающий не ему. «+… 6… 6… 2…» Он не вынес напряжения, похромал на кухню, делая вид, что озаботился обедом. Но руки не слушались, вода лилась мимо кастрюли, а ножницы никак не хотели резать упаковку. Намджун вроде бы понимал, что думать нужно о мальчике: если трёп с другом поможет ему поскорее поправиться, то Намджуну придется засунуть свою ревность куда подальше. Но это было легче сказать, чем сделать. Любовью Хосока совсем не хотелось делиться. Ни с кем, тем более – с Джином… Вода уже перелилась через край кастрюли, а чертов пакет все никак не поддавался. Намджун в сердцах отшвырнул и пакет, и ножницы. И в этот момент странный звук – как будто кто-то подавился и не мог вдохнуть – заставил его обернуться. Хосок, вжавшийся в спинку дивана, закрывал рот обеими руками, словно сдерживая крик. Плечи дергались, лицо было белым, в глазах стоял животный ужас. Телефон лежал рядом. – Ты чего? Хосок! Что случилось?! Забыв про больную ногу, Намджун прыгнул к дивану и схватил мальчика за плечи. Хосок замотал головой, вцепился Намджуну в руку и прерывисто завыл – негромко, но так отчаянно, что Намджуна пробрало морозом. Свободной рукой он притянул мальчика к себе, обнял и попытался удержать судорожно мечущийся затылок: – Что?! Что случилось?! Хосок быстро выдохся. Движения замедлились, а вой распался на отдельные слова и звуки. Мальчик не отпустил руку Намджуна, но немного отстранился, освободившись от его объятий, и почти внятно произнес: – Я… больной… да? Я больной… Я… Его… не существует… Я… – Кого не существует? Джина? Ты что?! Намджун схватил телефон и ткнул в верхнюю строчку журнала вызовов. Автоответчик. Несколько долгих секунд белиберды на тайском и: «Данный номер не обслуживается», – по-английски. Намджун отнял трубку от уха – Хосок смотрел на нее, как на гремучую змею, и шептал свою безумную мантру: – Его не существует, да? Я больной… больной… Я его придумал, да? Придумал? Его не существует… Я его придумал… Я больной… Его взгляд постепенно умирал, становился пустым, и только пальцы, сжавшиеся, словно в предсмертной судороге, по-прежнему оставляли синяки на руке Намджуна. – Да погоди! – Намджун схватил его за плечо и тряхнул: – Может, ты ошибся? Номер! Ты уверен, что не ошибся? Хосок! Прошло два года! Может, ты забыл?! Но Хосок уже был где-то далеко, в другом мире. Он смотрел сквозь Намджуна, перестал шептать и стал медленно заваливаться набок. Чтобы не вывернуть руку, за которую мальчик все еще цеплялся, Намджун завалился рядом с ним и сделал еще одну попытку достучаться до угасающего рассудка: – Хосок! Джерри! Ты не больной, Джин существует! Слышишь? Он просто сменил телефон! Мы его найдем, слышишь меня? Найдем! Он существует, господи, да я… Я разговаривал с ним, Хосок! Он мне звонил! Он мне звонил вчера, он существует! Посмотри на меня, Хосок! Ну почему Намджун такой долбоеб, что не сделал этого сразу?! Почему честно не признался Хосоку, из-за чего перепутал адреса? Из-за кого на самом деле приехал?! Почему не рассказал, что вчера весь вечер разговаривал с его другом?! Почему, почему, ну почему не снял трубку ночью в такси?! Ни одного… раза… из трёх… Признания безнадежно опоздали. Хосок не слышал Намджуна. А если слышал, то не верил. Отец с братом измучили мальчика и сломали. А Намджун добил.