Братишка

– Слышь, доброе утро… Мне бы это… с собаками погулять. И пожрать им купить… Продрав глаза, Намджун увидел над собой Чонгука. В квартире пахло кофе, собаки нетерпеливо крутились у входной двери. – Шкаф видишь? Бери, что найдешь. Деньги… – Намджун обшарил глазами комнату, – вон, брюки на табуретке. Там, в кармане… Чонгук не страдал излишней стеснительностью и сразу же полез за деньгами. Странно, что вообще удосужился о чем-то спросить. Кроме того, Намджун заметил, что в кофе он «капнул» себе водки – бутылочка осталась только одна. Хорошее у Намджуна «отраженьице». Достойное оригинала. Хосок по-прежнему лежал клубочком, только на другом боку. Как и ночью, Чонгук не удивлялся его состоянию, а, одеваясь, предложил «помочь с мелким – ну, накормить там, или еще чё». Намджун отказался. Он чувствовал, что так будет правильнее. Возможно, внешне состояние Хосока не было чем-то из ряда вон выходящим – иначе заботливый братец уже опустил бы Намджуна ниже плинтуса, – но Намджун решил больше доверять собственной интуиции. А она подсказывала, что Хосок отнюдь не каждый день начинал считать себя сумасшедшим. За полчаса наедине с мальчиком Намджун успел только одно – понять, что признаться в любви не так уж и сложно. Это событие не стало какой-то вехой в его жизни, не засияло романтикой ночных звезд, не напугало возможностью отказа. Намджун не готовился и даже вроде бы не собирался этого делать. Все вышло само собой – глупо и просто, последним отчаянным аргументом в просьбе встать и переодеться. Потом в просьбе что-нибудь поесть. Потом – хотя бы просто поверить, что Намджун не бросит. Говорить о любви, оказывается, очень легко – особенно, когда твоих признаний не слышат и не понимают. А Хосок как будто вообще ничего не понимал и не слышал. Та вспышка злости на брата была лишь мимолетным озарением, которое ввело в заблуждение и Намджуна, и, наверное, Чонгука. Потому что даже признания в любви разбивались о мутный, ничего не выражающий взгляд. Пролив половину мимо, Намджун вынудил мальчика выпить пакетик клубничного молока, и это стало единственной его «победой», причем победой, скорее, над собственной жалостью и состраданием. Смотреть, как Хосок захлебывается молоком, было невыносимо, но другого выхода Намджун не видел: человек не может впасть в анабиоз, а до того, как детективы найдут Джина, нужно как-то дожить. Ну почему он больше не звонит?! От безысходности и незнания, куда себя деть, Намджун заглянул в почту. Сыщики действительно прислали отчет, Намджун просмотрел его по диагонали, не узнав ничего принципиально нового. Одним из потребителей секс-услуг был швед, чем и объяснялось его нежелание обсуждать Джина – мужик просто зассал. Но ребятам из «007» как-то удалось его разговорить. Австралийская «мисс Марпл» догадалась, что «хромого мальчика» ищут по поручению его «брата», и сочла это личной заслугой. Уборщику аэропорта, наблюдавшему за Джином, было пятьдесят три года, а самому Джину, по средним оценкам, двадцать четыре-двадцать пять… Намджун немного удивился: он почему-то думал, что Джин и Хосок примерно ровесники. Но в целом, как и предполагал Намджун, подробности не имели никакого значения. Пришел Чонгук, позвякивая «кормом»: о собачьи консервы бились шесть пузырьков соджу и две поллитровки коньяка – слава Богу, не «экстра олд». Намджун даже не стал возмущаться – так ему было на все наплевать. Время в Таиланде близилось к полудню, уже могли быть какие-то результаты, но вместо американца позвонили с работы. Игра пошла на повышение: на этот раз побеспокоился уже финансовый директор – еще один обмудок, который на совещаниях сидел с самым умным рылом, не зевал, не ржал и делал вид, что не интересуется сплетнями. – Вы же сами говорили, что незаменимых людей нет. Вот и заменяйте, я не приду, – ответил Намджун на его уговоры явиться в контору и что-то поправить в мартовской аналитике. Чонгук сварил и съел половину вчерашней пачки пельменей, запил их коньяком. Он, не затыкаясь, причитал о своей незавидной судьбе, ныл и требовал от Намджуна явно выраженного сочувствия, а Намджун совершенно ему не сочувствовал, хотя и понимал, что жизнь Чонгука в один день рухнула так же, как два года назад рухнула его собственная. Намджун тупо поддакивал, смотрел на украшенную фингалом рожу и думал, что на месте Чонгука он сам выглядел бы как ебнутая панда, а Чонгук так и остался красивым мужиком – просто с подбитым глазом. – Это тебя отец? – спросил Намджун. Жалкая отметина на челюсти, оставленная его собственным кулаком, была практически незаметной. – Угу. Может, все-таки выпьешь со мной, а? – И часто он так? Чонгук увидел, что Намджун очередной раз покачал головой, и хлебнул прямо из горлышка: – Не. Меня вообще только в детстве… Потом переключился на мелкого... Намджун хотел расспросить Чонгука о брате, но, наконец, раздался долгожданный звонок: – У меня не очень хорошие новости. Фактически, я звоню для того, чтобы просить вас внести еще некоторую сумму… – с места в карьер начал американец, и Намджун тут же его перебил: – Вы его не нашли? – Пока нет. Но мы выяснили, что в пятницу во второй половине дня наш объект покинул одну из местных тюрем, освободившись после двухлетнего заключения. Собственно, из тюрьмы он вам и звонил. Попросил, ему разрешили. – Я понял, – Намджун сморщился, словно съел клопа: «Еще и уголовник. Боже, кого я ищу? На кого вынужден тратить деньги, которых и так мало?» – А дальше? – А дальше у нас проблема. У меня очень хорошие связи – и в этой тюрьме, и в других – я могу добраться до служащих и, возможно, даже до некоторых заключенных. Но дело в том, что в подобных учреждениях за любой чих нужно платить. – А без этого никак? Если он все равно уже освобожден… Намджун оглянулся на Чонгука – ему не хотелось, чтобы у такого разговора были свидетели. Но Чонгук спокойненько ворковал со своими собаками и даже не пытался прислушиваться. «Точно, он же «ни бум-бум» в английском», – вспомнил Намджун. – Понимаете, мы слишком мало о нем знаем, – продолжал детектив. – Вы только не подумайте, что мы топчемся на месте, сейчас мои ребята ищут людей из его массажного салона, но там все сложно – похоже, что они все тоже сидят, от них толку не будет. Более перспективны сокамерники объекта: два года – срок немалый, парень мог кому-то что-то рассказать, поделиться, так сказать, планами. Естественно, гарантий никаких, но… В голове у Намджуна сразу же заработал калькулятор. Сейчас он пожертвует тайской коррупции остаток своей заначки, билеты купит по кредитке и окажется в чужой стране, без средств к существованию (потому что квартиру нужно сначала отремонтировать), зато с долгом и больным мальчиком. Перспектива не очень, но все же лучше, чем альтернативный вариант: с Хосоком в таком состоянии не то, что выехать за границу, даже забрать паспорт и то не получится. – Хорошо, – вздохнул Намджун. – Если вы считаете, что так будет быстрее, я сейчас переведу еще. А за что он сидел? – За занятие проституцией. – Вы смеетесь? В Таиланде?! – Да. Формально проституция в Таиланде вне закона. Вы не знали? Правда, эту статью если и применяют, то к тем, кто неохотно отстегивает на «крышу». Или могут устроить что-то вроде показательной казни – чтобы остальные, опять же, веселее отстегивали. – Значит, два года назад массажный салон плохо отстегнул? – Этого я не знаю. Мои ребята, скорее всего, в процессе выяснят. Официальный запрос, сами понимаете, не поможет, но если для вас это важно… – Нет, не важно. Ничего не важно. Просто найдите парня. *** – Что ты знаешь о Джине? Чонгук с псами валялся на полу и спрашивал у них по очереди, что ему делать. Видимо, это было семейной традицией – просить совета у тех, кто не сможет его дать. Компашка занимала почти все свободное пространство большой комнаты. Намджун устроился в углу, тоже на полу, прислонившись к дивану. Он запоздало сообразил, что не узнал у детектива, как зовут Джина. Ведь если тот сидел в тюрьме, то вряд ли числился там под одним только погонялом. – О Джине? Кто это? – Чонгук на секунду наморщил лоб. – А-а-а… Допёр. Да ничего не знаю. Это лучше у мелкого спроси. – Не могу. – Почему? – А ты не видишь? – Что? – Как что? Ты хочешь сказать, что такое поведение для него – норма? – Ну… Бывало и такое. Он вообще долбанутый. Ну, то есть… – Чонгук стушевался, сообразив, что высказался не слишком удачно: – Ну, ты ведь понял, что я имею в виду? Намджун увидел его замешательство и поспешил им воспользоваться: Чонгук дошел до той степени опьянения, когда стоит только проковырять маленькую дырочку – и слова польются рекой. – Нет. Расскажи. Чонгуку хотелось и просто выговориться, и забыть о собственных проблемах, и выслужиться перед Намджуном – на всякий случай, чтобы этому мудаку не пришло в голову выгнать его на улицу, вместе с «долбанутым» братом или без. Он рассказывал немного сумбурно, перескакивая с одного на другое, но Намджун легко направлял словесный поток в нужное русло. Однажды, заперев своего пятилетнего сына в чулане, господин Чон понял, что мальчик испугался изоляции сильнее, чем задумывалось: кричал, бился в дверь, а после наказания несколько дней не мог прийти в себя. Так, практически случайно, отец обнаружил слабость ребенка и сумел ей воспользоваться: с тех пор за все провинности, серьезные с его точки зрения, Хосока запирали в том чулане. После переезда в новый дом тюрьмой маленького Хосока стал винный погреб. Вина там никогда не было, зато господин Чон велел принести туда письменный стол и, если Хосок косячил по-крупному, мог запереть его там хоть на всю ночь. А косячил Хосок постоянно: вместо зубрежки английских слов он часами где-то шлялся, а вместо высших баллов получал нагоняи за очередной рисунок посреди решения задачки. И не то чтобы Хосок не знал, как решить задачку, – знал, но шляться по городу и рисовать ему нравилось больше. А еще ему нравилось сочинять стихи и истории. Он мечтал стать иллюстратором. Или рисовать комиксы – стильные и смешные. Но отец в принудительном порядке отправил его в крутую школу с прицелом на экономический факультет – к этому времени в своем старшем сыне господин Чон успел окончательно разочароваться. Первый год старшей школы Хосок выдержал относительно спокойно, попав в карцер только несколько раз: – Он, в общем-то не сильно против был… Ну, в смысле, школы… Так, дулся, конечно. Но понимал, что эти его картинки – баловство одно. Говорил, типа, успею и то и другое: днем работа, а вечером, вместо клубов – комиксы… Отец решил, что выиграл битву с бесполезной блажью своего младшего ребенка, и взял быка за рога: как только Хосоку исполнилось шестнадцать, стал таскать его с собой на официальные и полуофициальные приемы и встречи. И, видимо, на этих пьянках происходило что-то нехорошее, потому что после первого такого «выхода в свет» Хосок сказал, что ему не понравилось, после второго серьезно поссорился с папашей (предмета ссоры Чонгук не знал), а после третьего исчез. Отец не заявлял в полицию, но поставил на уши всю службу безопасности. Хосока искали недели две и нашли на какой-то помойке в обществе того самого Джина. И даже чуть было не поймали, но мальчишки ухитрились смыться. Только Хосок пострадал – как раз тогда его и подстрелили. Чонгук не знал подробностей, потому что для разборок «умом не вышел», но вроде бы гоблины целились в Джина или вообще хотели просто припугнуть пацанов, а Хосок сам кинулся под пулю. Господин Чон рвал и метал, но ничего не мог поделать. А спустя еще несколько дней Хосока нашли в порту – одного и еле живого. – И, естественно, ваш папочка даже не подумал отвезти его в больницу. – Да какая больница, ты чё? Огнестрел, да еще запущенный. У него рука была толщиной с мою ногу и не сгибалась. Куда бы его отец такого повез? В какую больницу? – Ясно, за деньги нашли нетрепливого врача, – Намджун вспомнил соответствующие слова Джерри, которые очередной раз оказались правдой. Какой сюрприз… – Не, ну, врача – это ты круто. Обычный старый торчок… Говорил, что без больнички мелкий загнется, но папаша уперся – и торчок вытянул. С нашим батей, знаешь ли, тяжело спорить, – Чонгук машинально ощупал свой подзаплывший глаз. После того, как коновал выполнил задачу, еще недели две отец продержал Хосока дома, в той самой комнате, как и предполагал Намджун. Слава Богу, что не в погребе, но у господина «ФармСтарза» теоретически не было планов угробить сына: Хосок был ему нужен живым и послушным. Но теперь Хосок сопротивлялся. Он решительно заявил о своем несогласии иметь что-либо общее с отцом и его бизнесом. Физически, если не считать плохо работавшую руку, он окреп на удивление быстро, но у него что-то случилось с головой. Он мог угрожать побегом и суицидом, мог орать и даже драться, но эти вспышки случались исключительно в присутствии отца, а в остальное время Хосок как будто впадал в состояние максимальной экономии энергии, набираясь сил для следующей ссоры: не ел, не вставал с кровати и ни с кем не разговаривал. В итоге папаша приставил к нему двух персональных гоблинов, и, когда пришла пора вернуться в школу, Хосока конвоировали туда и обратно как уголовника-рецидивиста. – Он тогда был как смерть, блять. Почти как сейчас, только не такой дохлый. Слова не вытянешь, хоть пытай. Сидел, смотрел часами в одну точку. Я не знаю, нахер его тогда вообще в школу возили... – Но он же поправился, да? Он же не остался таким? Что было потом? – Намджун вспомнил рассказ девушки-одноклассницы: «Он тогда быстро отошел. Недели две – и снова стал чудить…» – Потом… А что потом? Потом ему позвонил Джин.