Братишка

– …Так что я согласен. Готовьте договор и что там еще… – Что?! – По-моему, я выразился достаточно ясно: я согласен на продажу квартиры, я согласен на вашу цену. С одним условием – деньги нужны мне завтра. На самом деле, уже почти сегодня. Намджун звонил риелтору в двенадцатом часу вечера, фоном слышал возмущенные женские вопли, и его это абсолютно не парило: мужик получит хорошую комиссию, так что пусть слезает со своей телки. Нехер. – Я понял, я все подготовлю, можете приезжать в любое время, только скажите, когда вас ждать. – Утром. Я приеду утром. «Иначе я могу передумать. Или мне придет в голову позвонить кому-нибудь и спросить совета. И меня отговорят. Сынхи вызовет скорую и упрячет меня в соседний корпус, к психам. Юнги подавится своими макаронами. А Хосок больше никогда не встретится с другом… Может, не зря Чонгук купил две бутылки коньяка? – Намджун покрутил в руках оставшуюся поллитровку. – Интересно, вставит? Вырубит до утра? Или наоборот, развяжет язык, и тогда я точно кому-нибудь позвоню?» Вздохнув, он сунул бутылку в кухонный шкафчик – с глаз долой, чтобы не рисковать – и стащил с антресолей свой старый чемодан. Тот самый. Бедолага пылился без дела, потому что за последние два года Намджун, кажется, вообще никуда из города не выезжал. Что ж, теперь настал и его час. А у Намджуна будет хоть какое-то занятие. Он не любил разные кошельки и сумки, всю мелочевку привык рассовывать по карманам штанов, а то, что туда не помещалось, должно было отправиться в чемодан. За ночь ему предстояло перекопать залежи во всех углах, окунуться в прошлое и выбрать вещи, которые возьмет с собой в новую жизнь. Это будет что-нибудь на память о стариках. Фотография в серебристой рамке с завитушками. Две чашки, из которых они любили пить травяные отвары. Бабушкина шаль. Дедушкина кепка и записная книжка. Еще где-то был альбом с фотографиями матери и его самого в детстве. Стопка грамот из средней школы. Дневник, который он пытался вести классе в восьмом, записывая туда впечатления от прочитанных книг и посещенных музеев. Замусоленный плюшевый тигренок с отвалившимся носом и еще множество вещей, совершенно необходимых человеку, навсегда покидающему дом. Навсегда… Над чем-то Намджун грустил, чему-то улыбался, что-то оставлял «на потом», на «если поместится», самое ценное сразу убирал в чемодан, аккуратно перекладывая трусами, носками и любимыми футболками. Утром Чонгука разбудили страдающие собаки. Намджун дождался, пока он вернется с прогулки, и к открытию поехал в риелторскую контору. Все было готово. Законность владения квартирой риелторы уже проверяли, никаких трудностей не предполагалось. Намджун прочитал договор и выторговал себе еще одни сутки на физическое освобождение помещения. Потом был нотариус, потом банк. Потом ощущение безвозвратной потери. Он расплатился за три пропущенных вызова, за собственную ненависть и глупость. Жестоко расплатился, сполна, от души… И только сделав дело, понял, насколько вымотан и выжат: у него тряслись коленки и кружилась голова. Он сутки не спал, а ел последний раз у Юнги – половину порции слипшихся спагетти. Когда зазвонил телефон, Намджуна чуть не хватил удар: почему-то ему почудилось, что звонит Джин – не сидящий в депортационном карантине, а медленно хромающий по залу прилета с чужим телефоном в руках. Это было бы смешно, и Намджун реально нервно рассмеялся, сняв трубку. Звонил шеф: накал страстей на работе дошел до самого верха: – Ким, объясните, наконец, что происходит! Вы больны? Или хотите отпуск? Вы могли бы сказать прямо, зачем устраивать драму на ровном месте? «Драма на ровном месте… Если бы шеф знал, насколько сейчас попал в точку, тоже бы рассмеялся». – Я не болен, я просто увольняюсь. Извините, что так вышло. – Я не понимаю, вы хотите еще прибавку к зарплате? Вы же разумный человек, Ким, все обсуждаемо. Плюс десять процентов вас устроит? Но «разумный человек» только что расписался в своей абсолютной неразумности. – Я уезжаю из города. И вообще из Кореи. Просто найдите мне замену. Он так и не накопит на новую машину. Останется без работы и без квартиры. Уже завтра или послезавтра, первым попавшимся рейсом улетит в чужую страну. Отдаст непонятно кому тысячи долларов, а в обмен получит только призрачные обещания тайских «царьков» и гарантию честности американца в виде «двух рукопожатий от Юнги». Один из кобелей увлеченно грыз ножку табуретки, второй лежал на диване, рядом с Хосоком. При появлении Намджуна оба слились в «спальню», как будто понимали, что их «птичьи права» в этом доме только что стали еще более птичьими. Чонгук ухитрился запихать в Хосока несколько пельменей и отыскать коньяк – от последнего уже осталось меньше половины. Намджун выдул ведро кофе и сбросил еще два звонка от шефа. Принял вызов американца. Все шло более-менее по плану: телефонный разговор организовать не удалось, к Джину никого из детективов не пустили, но это было ожидаемо. Главное – принципиально договорились с тайцами о признании Джина нуждающимся в срочном лечении и отправке его в некий «специализированный госпиталь», существующий только в воображении фантазеров из «007». Операцию предполагалось завершить завтра ранним утром, когда в Депортационном Центре не будет лишних глаз, а американец превратит часть проданной квартиры в наличку. – А с клиникой получилось? – Получилось, его ждут. Как и договорились – для всех, кроме вас, его просто не будет существовать. Лечат там прекрасно, можете не сомневаться… Намджун и не сомневался. Как говорил Чонгук, «за ваши-то деньги!» Вместо абстрактного «госпиталя» Джином займутся профессионалы – квартиру все равно не вернешь, а так хоть Хосок порадуется, что его другу немного помогут. А чтобы совсем не сомневаться в том, что все сделал правильно, Намджун лег рядом с Хосоком и впервые за этот жуткий день почувствовал его тело в своих объятиях. «Все устроится, мышонок, все будет хорошо… Уже завтра все будет хорошо…» Он снова затащил Хосока на себя, попросил Чонгука укрыть мальчику ноги. Кофе не помог. Сквозь подступающую дрёму Намджун услышал звяканье оповещений: «уважаемого Чон Хосока» ставили в известность о готовности загранпаспорта, а новая строчка в Какао содержала лаконичное: «+15% ок?» – от шефа. Потом Чонгук матерился перед дверью, надевая мокасины, и как будто сразу в следующую минуту уже пищал замком, возвращаясь со своей собачьей прогулки. Когти клацали по полу, звякала стеклянная тара. Наконец, все стихло. *** Чонгук пил всю ночь – за двоих: за себя и за Намджуна. Намджун проснулся в начале шестого утра и понял, что выгуливать псов придется самому: от соджу ничего не осталось, а блевотина в каморке еще блестела свежестью и источала соответствующую вонь. Чонгук блаженно храпел. Намджун захлопнул дверь в каморку и вышел с псами на улицу. Лил дождь. Собакам погода не понравилась, и они сделали свои дела прямо на ближайшей клумбе, а Намджун только потом сообразил, что ему нечем убрать эти кучки. Забавно, год назад его стошнило на эту же клумбу, и он не подумал о том, что это не очень прилично. Тогда на клумбе тоже еще не было цветов, а была только молодая трава, и плод его запоя наверняка был живописен… Намджун порадовался, что еще темно и собачьего преступления никто не увидит. Порадовался, что дождь скоро смоет все улики. Потом мысленно извинился перед соседями, а заодно и попрощался. В груди что-то сжалось: он прожил в этом доме двадцать один с половиной год, а попрощаться по-человечески, не мысленно, было не с кем. Кобели наследили в комнате мокрыми лапами; Намджун разделил им последнюю банку консервов и счел, что на этом его миссия заботы о бездомных животных закончена. Возле окна ждал чемодан. Намджун дособрал его, пристроив сверху свои дипломы и по паре летних шмоток себе и Хосоку: в Бангкоке должно быть жарко. Рассовал по углам кое-что из отложенного «на потом», чуть-чуть поднажал и застегнул «молнию». Его начинало потряхивать от возбуждения. Он понимал, что от него уже ничего не зависит, но все равно не мог успокоиться: нервно мерил шагами комнату, раз десять проверил деньги, карточки, паспорт, пил кофе и даже разговаривал с собаками. Наконец позвонил американец: – Все хорошо, я уже видел парня – правда, издалека, и поговорить с ним мне не дали, но он жив и более-менее в порядке. Я думаю, полчаса-час - и мы закончим. Я позвоню. Через минуту Намджун понял, что глупо улыбается, глядя на потоки воды за окном. Еще через минуту он уже несся по этим потокам, как катер на подводных крыльях. Зачем тащить Хосока, ослабленного после двух лет без свежего воздуха, по проливному дождю на автобусную остановку, если можно воспользоваться машиной Чонгука? Мальчик все равно в таком состоянии, что не заметит, где находится. А потом ему позвонит Джин. Промокший Намджун плюхнулся в машину и глянул на приборную панель: 08:23. План уже выстраивался в голове, с каждым взмахом дворников часы и минуты мелькали перед глазами. Сейчас Намджун вытащит мальчика в машину – хоть на руках, если не пойдет сам. Они поедут за паспортом, по дороге им позвонят, и Джин докажет Хосоку, что тот не сумасшедший. После этого Хосок сможет забрать паспорт, а на обратной дороге у них будет еще время поговорить, потому что Джина как раз повезут в клинику. Дома Намджун купит билеты на какой-нибудь из вечерних рейсов до Бангкока – после пяти их целая куча. Потом ему останется только привести в чувство Чонгука и «освободить» от него квартиру. Вероятно, нужно будет найти мотель, где согласятся взять его вместе с псами. И свалился же этот запойный братишка ему на голову! Но по времени вроде бы все сходилось. И Намджун приступил к реализации. Бросил машину прямо у подъезда, еще разок «извинившись» перед соседями. Ворвался в квартиру, вспугнув переваривавших хавку собак. Хотел переодеться в сухое, но передумал, чтобы не терять времени и снова не перекладывать всю важную мелочь из кармана в карман. Попытался напоить Хосока, но в итоге просто взял коробочку молока с собой. Заправил мальчику рубашку, завязал шнурки на кроссовках и натянул ветровку поверх колючего джемпера. Проверил самое важное – телефон: включен, заряжен, взят. Отвел Хосока вниз и устроил на заднем сиденье. Хосок шел сам, но явно не понимая, куда и зачем, и посадить его не получилось: он сразу же поджал коленки и завалился набок. Намджун вырулил на улицу. Перевел дух. Светофоры, пробки, ожидание. Скользящие движения дворников, как метроном – мягкие, четкие, без скрипа и скрежета. Хорошая машина. Здоровенный черный зверь. Даже жаль, что у Намджуна такой нет и никогда не будет… Дождь, зонты, минуты. Восемь пятьдесят две, восемь пятьдесят три. Восемь пятьдесят семь… Звонок. – Да! – Намджун принял вызов только со второй попытки: так дрожали руки. – Ну и скандальный же у нас с вами клиент, дорогой Ким! Его тайцы из камеры еле вытащили. Вцепился, говорит: «Ноу хоспитал!» - в Сеул ему, видите ли, надо! И плевать, что подыхает! – американец захлебывался радостью факира, вместо кролика доставшего из шляпы индийского слона. Намджун чуть не раздавил впередиидущую машину. – Все, мы уже выехали, можете трепаться сколько влезет. Послышался знакомый кашель, который приближался к трубке. – Ну, привет, братец Джин. – Это вы?! – Нет, блять, это Санта Клаус, – Намджун зажал телефон плечом и вытер со лба пот. Детективы не ошиблись, а тайцы не кинули: он действительно разговаривал с Джином. – Слушай меня внимательно и не перебивай. Пять раз повторять не буду, понял? Твой друг рядом со мной, но он не в себе. Он два года просидел под замком, а потом попробовал тебе позвонить и, сам понимаешь, не смог. Теперь он считает себя сумасшедшим, а тебя – плодом своего больного воображения. Сейчас я включу громкую связь, и ты костьми ляжешь, но убедишь его в обратном. Я понятно изложил? – Да. Он ожидал потока идиотских благодарностей, оправданий и расспросов. Думал, что у него еще будет минутка, чтобы подготовиться и выплеснуть напряжение, наорав на Джина. Его решительность, выставленная напоказ, для «глупой бляди», лопнула, как мыльный пузырь, оказалась ненастоящей. – Тогда… давай… Светофор загорелся красным, и Намджун смог обернуться и пристроить телефон на сиденье, прямо возле лица мальчика. Из трубки раздалось осторожное: «Хосок?..» Намджун зажал уши руками. Он не мог этого слушать. Он боялся, что у Джина не получится. Он боялся, что у Джина получится. Он змеиным броском руки включил аварийку и снова зажал уши. Он остался стоять прямо в левом ряду, чтобы не стать виновником новых трагедий. Он не думал, что его настолько вывернет, что сердце так жестоко напомнит ему, отчего умер его дед. Он почти задыхался, до дикой боли сдавил голову и зажмурил глаза. Он так и не узнал, какие слова нашел тогда Джин. Или, может, Хосоку хватило одного только голоса? Машину тряхнуло. Потом тряхнуло и самого Намджуна – это Хосок пытался отодрать его руку от уха: – Намджун, слышишь, это Джин! Он позвонил, Намджун, слышишь? Он нашелся! – Да?.. – оцепенело переспросил Намджун и закусил губу. Счастливый ребенок скакал на заднем сиденье и уже обещал Джину приехать. Он говорил не «я приеду», а «мы». «Мы приедем». «Мы с Намджуном». «Мы». «Мы». «Мы…» Этот маленький эгоист задал Джину только пару вопросов и снова сорвался в живописание собственных приключений, но «я» в его речи отсутствовало напрочь, не существовало в отрыве от Намджуна: мир Хосока вращался вокруг двойной звезды. Он рассказывал Джину о фантастической взаимной любви с первого взгляда и о страшных страданиях в долгой разлуке. О том, как Намджун два года изо всех сил его искал, а когда нашел – помог «съебаться от папаши». А еще, оказывается, Намджун отнял у Чонгука машину и лихо насовал ему по морде. И теперь у Гондон-хёна «фингал в пол-ебала»… «Псих, – думал Намджун, вытирая со щек слезы. – Какой же он у меня псих! И ведь почти не наврал!»