" - Мужчина, когда притворяется, что влюблен, старается быть веселым, галантным, оказывать всяческое внимание. Но если он влюблен по-настоящему, он похож на овцу."
(с) "Тайна „Голубого поезда“, Агата Кристи
***
– Это не было частью нашего договора. – Ммм, поэтому ты прервал меня? Правда? Кейго закусывает щеку изнутри, чтобы не позволить брани сорваться с уст, когда небрежный тон преступника перечит его словам. Тойя Тодороки собственной персоной стоит перед ним и смеется. – Не припомню, ваш-Вашесто. – Измывается он над капитаном, резко пахнущий гарью и паленой плотью, сыростью и пеплом - предвестник конца больше, чем человек. – Как там было? Выдать местонахождение братишки, чтобы вы не спустили ту нечисть на меня? Не слишком ли мала цена, ты так не думаешь? Неужели непонятно, что я лучше удавлюсь, чем снова встану на службу к дорогому папочке, а ты… Ну, отчасти, именно это ты и заставляешь меня делать. А значит, что я имею право поиграться. Что думаешь? Кавалерист скрипит зубами, хмуря острые брови, и сжимает руку на рукояти меча. Они одни в дымно пахнущей подворотне Глорнесбурга, где-то на его отшибе, пока центр города сотрясает восстание. Солнце потихоньку встает из-за крыш домов и окрашивает искаженное глубокими палеными шрамами лицо беглого принца в оранжевый. – В уговоре не было пункта о попытке убить его Высочество. – Шипит Таками, подавляя желание схватить наглеца за грудки и хорошенько приложить к стене - только обожжется. – Я, как и обещал, отозвал большую часть ищеек, а тебе взамен можно было спокойно уйти. Ты преступник, Тойя, черт подери! Полукровка усмехается, и его обугленная кожа трещит по швам от этой улыбки: – Ну что ты! Какие фамильярности с принцем, еще и генералом… – Бывшим принцем и генералом. – Не имеет значения. – Фыркает Тойя, и ухмылка превращается в хищный оскал. В лазурных глазах его нет и не намека на спокойствие и собранность, которыми светятся глаза короля; вместо этого на их глубине засела безумная ненависть, жгущая кожу сигилами эльфийских слов, и такая безумная жажда чего-то недосягаемого. Свободы, быть может? Беглый принц легонько касается пальцами шрамов и продолжает, хоть голос его мигом потерял любой намек на смех, ледяной в контрасте с синим пламенем, играющим на плечах: – У каждого из нас есть свои цели, разве не так? Мы все преследуем их, желаем догнать… Используем других, чтобы добраться до них… Дорогой мой сообщник, неужели ты настолько доверчив и наивен, что подумал, что я и вправду не воспользуюсь тобой так же, как и ты - мной? Хм? Кейго сделал шаг назад одновременно с тем, как Тойя сделал один вперед. В тени черных от пепла волос полукровки бешеным блеском сверкали два синих огонька, и мужчина невольно сжал меч крепче, наполовину обнажая клинок. Ему нужно было торопиться, заканчивать с этим разговором - драконы ускользнут прямо из-под носа не сейчас, так через секунду! Они ведь уже ускользали, ведомые одними тенями, будучи раненными, и не раз, так что их остановит? Как бы не хотелось признавать, но вмешательство безумца Тойи сыграло на руку Короне, истощив силы сопротивляющегося наследника престола, вот только было ли этого достаточно? Тойя вспыхивает, как спичка. Как фейерверк, который умелые маги заносят иногда в Игним-Акрхем по праздникам. Он вспыхивает мгновенно, ярко, и до рези в глазах - синим пламенем цвета летнего неба, среди дыма тлеющего города кажущимся маревом видения. Задушенный смех, полный боли, вырывается у него изо рта вместе с дымом, и становится видно, что уже даже в глотке у Тойи светится искра, сжигая изнутри. – Извини, птенчик, – Хрипит он, и черные клубы вываливаются изнутри, словно визуализированные слова. – Но меня достало, что ты думаешь, что можешь помыкать мной только потому, что я не хочу попасться. Думаешь, боюсь? Тогда, кажется, нам пора подправить это недопонимание. Кейго хотел бы закричать, возможно. Или удариться в бег, отвернувшись от ярких языков огня, лижущих его доспехи. Но кем он тогда предстанет перед своими людьми? Предателем? Трусом? Глупцом? Капитан обнажает меч полностью, направляя на принца, и смотрит в лицо своей гибели, дышащей прямо на него опаляющим жаром. И как драконы способны выдержать такое?... – Капитан Таками, сир! – Раздается голос лейтенанта Моэ из-за угла. Его уже ждут. – Капитан!... А, черт с тобой! Кейго! Где ты, мать твою?! Клянусь, теперь моя очередь раздавать указы!.. Тойя реагирует непредсказуемо - на дне безумных глаз сверкает радость, неподдельная и яркая, как у ребенка, получившего на Новый Год желанную игрушку. Опасно, ведь дети ревут и мечутся, когда их драгоценные безделушки ломаются. И поэтому, когда лейтенант поворачивает за стену, он уже там. Каждый шаг назад для Кейго - два шага вперед для Тойи, и солдат Голубого Огня сталкивается со спиной начальника. – Камиджи! Какая встреча! – Хрипит беглец так, словно захлебывается в пепле, и его голосу вторит рев огня. – Я и забыл, что ты тоже тут. Так даже лучше! Я смогу передать весточку сразу двоим… И синее пламя вспыхивает с новой силой, накрывая с головой капитана, лейтенанта, солдат за их плечами. Тойя простирает свои руки, словно хочет схватить их, как кот - мышей, и Моэ предпринимает тщетные попытки воззвать к жизни свой огонь. Она - человек с кровью мантикоры, и в ней горит яркая искра, но ее недостаточно. Жечь нечего, потому что Тойя не горит от человеческого огня. Жечь нечего, потому что Тойя сжигает себя сам, и его руки дрожат, покрываясь серой корочкой обгорелой кожи. И Кейго почти уверен, что умрет вот так, в огне, потому что дышать уже невозможно; потому что кроме синего и серого он не видит уже ничего. Колени болят от силы удара об мостовую, тело ломит от жара, а глаза застилает мутная пелена. Так же ли чувствовали себя драконы, когда Король жег их породу дотла? Но Тойя останавливается, и все тело его бьет непостоянной крупной дрожью. Рвано выдыхая в воздух столб дыма, затерявшийся в поднимающихся над городом пепловых тучах, мужчина прижимает руку к лицу, будто бы пытаясь успокоить боль ожогов. Он мрачен и доволен своей работой, глядя на солдат сверху вниз. – Жалко. – Сипит со свистом беглый принц. – Вы не видите, что Он - они все - заслуживают смерти. Восхваляете Их. А значит, я убью и вас. Не сейчас, - о, нет-нет… - но потом. – Он наклоняется, сгребая в кулак обожженные волосы Кейго, и у того даже нет сил, чтобы морщиться от боли. В лицо дышит гарью, кровью и смертью. – У меня есть планы, птенчик. Большие планы. Тойя выпускает его волосы, и Таками хотел бы побороться с подступающей темнотой, но удар о камень выбивает из него весь дух.***
Граф Яойорозу мертв. Пришел конец власти купца, замещавшего веру и правду деньгами. Жители Глоренсбурга ликуют, врываясь в дома жадных господ и круша их имения. Над городом, что над огромным костром, воздымаются столбы дыма, но небо светло, а солнце - ясно над головами победителей. Завалы разгребут, костры потушат, погибших похоронят, и великий город снова засияет в своем величии, в этом нельзя сомневаться. Яойорозу выбегает из огромного мраморного дома, все еще сжимая окровавленную шпагу в руках. На ее лице - видимая тревога, смешанная с усталостью, а на белой тунике образовался слой пепла и грязи. И все же графиня прекрасна. Прекрасна, как божественная воительница, снизошедшая с небес, во всей красоте своей изящной, но невероятной силы. Ее плавные движения держат в себе неумолимую твердость и уверенность, и даже сейчас, продрогшая и обессиленная, графиня Яойорозу заставляет дыхание замирать своей красотой. Женщина почти соскальзывает со ступеней - так торопится спуститься, - и спешит подбежать к товарищам: – Изуку! Бакуго! Паладин с уколом чего-то теплого замечает, что на последнее имя откликаются все драконорожденные, поднимая головы. Все, кроме Кацуки. Вокруг них медленно, но верно тают ледяные массивы, и стылый воздух пропах холодом и кровью, а вождь не смеет сдвинуться с места. Он согнулся в три погибели над провалившимся в беспамятство Шото и уронил голову, будто бы пытаясь спрятать эльфа целиком. Момо останавливается с тихим болезненным вздохом, когда ей удается рассмотреть, за что так крепко цепляется дракон. Под ее глазами тут же пролегли испуганные тени, и графиня вздрогнула, неуверенно закусив губу. Она говорит тихо, надломленно: – Изуку, что случилось…? Сир Тодороки, он?… Нужна моя помощь? Я могу что-либо сделать? – Думаю, да, эм!… В смысле мэм! Ох, у меня не осталось сил, чтобы нервничать… – Немного по-детски хнычет в ответ Мидория, все же нервно поглядывая на своих товарищей. С кряхтением встав с колен, он подходит к графине и тихо добавляет: – Шото противостоял сильному врагу, и поэтому ему пришлось создать очень много льда… Я думаю, нам нужно-.. – Я поняла! – Закивала решительно женщина, и широким шагом в спешке унеслась внутрь дома, в распахнутые широкие двери. Изуку обернулся, глядя, как остальные зализывают свои раны: Киришима с хрустом вставляет плечо Денки на место под шипение последнего, а Серо осторожно усаживает тяжело дышащую Ашидо на ближайший вывернутый из земли камень. Они покрыты грязью и кровью, сажей и известкой, и сбиваются в кучку рядом с молчаливой фигурой вождя. Заглядевшись, паладин решает придвинуться к ним, и ноги неприятно сводит - все его тело стало одним большим синяком. Слышится стук подошв, и госпожа Яойорозу выбегает вновь, держа в руках плотный черный моток. Приглядываясь, Мидория признает в нем туго свернутый плащ. Женщина грациозной рысцой подбирается к сгорбившемуся Кацуки, разворачивая ношу. – Бакуго, как вы? – Тревожно спрашивает она. Кацуки молчит. Оттуда, где сидит Изуку, видно лишь часть его скулы, на которой уже формируется плотный фиолетовый синяк. Остальное лицо заслонил ворох жестких волос и широкое плечо. – Бакуго? – Пытается снова графиня, осторожно касаясь спины дракона. Тишина стала давить на голову. — Эй, Бакубро, — Киришима с тяжелым ворчанием приседает на корточки, пытаясь заглянуть в лицо своему вождю и другу. Остальные драконорожденные озадаченно переглядываются. У Изуку в голове мелькает шальная мысль, и, возможно, дело в том, что он ужасно устал, но остановить себя юноша просто не находит сил. Он тянет дрожащую руку к виску Кацуки, отодвигая в сторону колкие непослушные пряди - вот-вот дракон резко выпрямится, с хрустом обернется и обнажит зубы в злобном оскале… Но нет, мужчина не реагирует. Только мускулы на его спине приходят в движение на миг, как будто во сне. Погодите-ка… – Вы серьезно?… – Против воли вырвалось у ошарашенного осознанием Изуку. Он вгляделся в мерно дрожащие от вздохов бесцветные ресницы, слипшиеся от крови, и на пробу тыкнул свежий синяк; ноль реакции. – Он, что?… Что? – С ворчанием спросил Серо, на середине предложения останавливаясь в ожидании объяснений. – Он спит. – Бормочет в ответ Мидория, и глаза драконов в удивлении стремятся вылезти на лоб. Да ему и самому не легче! – Хотя, судя по тому, что видно - скорее в обмороке. Но как?… И все еще держится за…? – Приоритеты, – Нервно прыснул Каминари. Паладин скривил лицо, обменявшись с Яойорозу невеселыми взглядами. Если даже в такой битве, являющейся лишь преддверием восстания в Игним-Аркхеме, из строя вышло сразу трое, то что же будет, когда они доберутся до столицы? А драконы, в противовес тревогам людей, выглядели так, словно то, что случилось, было именно тем, чего они ожидали. Возможно, Изуку накручивал себя, но его товарищи вели себя так, будто их изначальным намерением было не освободить гору и вернуть себе дом, а лечь костьми в честной битве там, где полегли их семьи. Наверное, Изуку просто устал. – Как думаешь, он проснется, если мы попытаемся его поднять? – Тихо проговорил Каминари за плечом паладина, с недоверием глядя на скрюченную фигуру Бакуго. – Не узнаем, если не попробуем, – Пожал плечами Киришима в ответ, одарив и Денки, и Мидорию ослепительной, но усталой улыбкой. С кряхтением он подобрался к товарищу поближе, уверенными руками осторожно схватив его за плечи, чтобы оттянуть назад - Кацуки издал низкий бессознательный болезненный звук, но не проснулся. – Эу, – Присвистнул дракон. – Да ведь наш Ушастик почти живого цвета! Изуку вытянулся на цыпочках, чтобы углядеть, как там принц, и был встречен расфокусированным взглядом разномастных глаз: Шото, кажется, начинал просыпаться из своего недолгого обморока. Он приоткрыл обескровленные губы, силясь что-то сказать, и слепо моргнул. Взгляд эльфа скользнул сначала на лица над ним, а потом - на небо над ним. – Ты проснулся! Шото, Небеса, ты в порядке?! – Запричитал Изуку, наперегонки с Момо присаживаясь на корточки рядом с полукровкой. – Мы были так напуганы!... Бессознательно глядя на плащ, который накинули на него, Шото стал, пусть и заторможенно, но осознавать мир вокруг него. И потому окружающие могли во всех подробностях наблюдать, как оледенелый принц, сжимая и разжимая непослушные руки, перевел все еще мутный взгляд на источник тепла; его глаза медленно расширились, переваривая картинку перед собой, и бедняга потянулся в сторону, касаясь теплой почерневшей чешуи рук, все еще сжимающих его в плотном кольце. – …Что?... – Только и выдавил из себя Шото, с трудом разлепив ссхошиеся губы. Он попытался встать, но ноги едва ли спешили слушаться, и потому Изуку пришлось подсуетиться и поднять эльфа с земли, позволяя опираться о себя почти всем весом. А бессознательный драконорожденный вздрогнул, и глаза его распахнулись, невидящие и застланые пеленой беспамятства. Юноша было испугался, что Бакуго решил прийти в себя, но нет - он издал очередной низкий стон, граничащий с ворчанием, и безвольно осел в руках Киришимы. Тот только неловко пожал плечами, взвалив тушу друга на спину. Мина хихикнула и тут же зашипела от боли, не предпринимая даже попыток это скрывать. Ожоги на ее теле, темно-красные и покрывающиеся корочкой, с каждой минутой выглядели все хуже и хуже. – Я сейчас откинусь, ребят. – Проворчала она медленно, растягивая слова. – Может, мы уже двинем?... – Ах, нет, постойте! – Яойорозу закачала головой, нервно блестя глазами. – Заходите в дом! Я знаю, кого спросить позаботиться о вас! Тем более предатель уже пойман, а последние солдаты Короны, насколько мне известно, были задержаны. Нам ничего не угрожает ближайшее время, а если что - одна из моих хороших друзей скоро должна появиться тут и помочь соблюсти тишину. – Будем невероятно признательны, ваше Цветочество, – Подмигнул устало Каминари, вместе с Серо помогая Мине встать на ноги и добраться до ступеней, ведущих наверх, к парадной двери особняка. Мидория устало потирает глаза, думая о том, что Шото все еще слишком холоден, чтобы это ощущалось нормальным, привычным, а Бакуго… Без его криков как-то даже не по себе. Он в порядке, безусловно - не считая нескольких серьезных ран на спине и груди? Это же считается? - и скоро снова будет грозиться всеми грехами и добродетелями, но все же… Все же, вспоминая ту гримасу боли, страха и бессилия на лице стойкого и скупого на эмоции вождя, Изуку вздрагивает. Главное, что они справились. А остальное придет. Нужно только быть терпеливым. Примерно с такими мыслями паладин, придерживая шатающегося эльфа, направляется вслед за своими боевыми товарищами, мечтая лишь о горячей ванне и теплой постели. И немного - о нежных руках матери.***
Изуку просыпается от того, что кто-то теребит его плечо. Потихоньку переворачиваясь на бок, чтобы не потревожить синяки, расплывшиеся по его спине и рукам, юноша лениво мычит и разлепляет тяжелые веки. Тело ломит, сон просится назад, застила глаза, и голова идет кругом, но он геройски все усилия направляет на то, чтобы сфокусировать взгляд. Перед ним - белая подушка, вкусно пахнущая чистотой и лавандой, а дальше - мягкие бархатные балдахины. Откуда-то сзади тянет ароматом свежего хлеба и теплого супа. Не слишком ли богато для него? Ах, точно… События прошедшего утра всплывают в голове неторопливо, словно нехотя, мутные и немного скомканные ввиду быстротечности события. Вспоминается все, от сумбурной бессонной ночи, проведенной в подготовке к мятежу, до наполненных криком и дымом улиц и ледяных скал, устремляющихся в беззаботно-белесое утреннее небо; от соколиного взгляда человека в красном плаще до уронившего в беспамятстве голову Бакуго. Они тогда завалились (иного слова и не вспомнишь) в дом, еще минутами ранее принадлежавший даже не Момо, перепугав и без того пребывающих в последнем шоке служанок. Графиня, раздавая вежливые приказы, быстро распределила усталых товарищей по покоям, пообещав как можно скорее направить к ним лекаря. Шото, так ни слова и не сказавший, закутавшись в плащ, удалился куда-то вместе с мадам Яойорозу, оставив Мидорию в компании голодного и ворчливого Каминари, который вскоре бросил его, найдя ход на кухню. А паладин, потерев глаза, выбрал самое лучшее из оставшихся вариантов, и, попросив отвести его в покои, в которые определила его Момо, едва успел раздеться и убрать Ренго, как силы покинули его окончательно. Отсюда начинается приятная темнота сна… Поворачиваясь, когда тычки возвращаются с новой силой, Изуку сталкивается с двумя парами глаз - одни большие и такие карие, что кажутся почти красными, а вторые - черные с зеленым оттенком. Кажется, это местные посыльные детишки, поварята или отпрыски горничных. Юноша, хмуря лоб, пытается вспомнить их имена, которые проскакивали в разговоре по приходу в дом. Эри и…? Кидо? Кико? Кито?... – Я Кота! – Восклицает возмущенно мальчишка, вскидывая кулаки вверх и стуча ими по кровати. – Вставай, господин, я устал тыкать тебя! – А, прости, Кота. – Виновато улыбнулся Мидория, осторожно поднимаясь в сидячее положение. – Что случилось? Извините, я немного… Ох, отключился?... – Мы заметили. – С лицом хозяина дома кивнул маленький Кота, скрещивая руки на груди, что каким-то странным, неуютным образом напоминая собой одного конкретного своенравного персонажа. Особенно из-за непослушных черных волос, торчащих в разные волосы, и раздраженно насупленных бровок. Это наказание?... – Госпожа Момо сказала, что вам нужно вставать, сэр… Нас попросили вас разбудить, потому что обед вам принесут в постель… – Эри покрутила пальчиком о пальчик, неловко покосившись на Коту, и добавила, теребя бантик на своем платье. – К тому же, кажется, госпожа очень хотела с вами переговорить по поводу случившегося. – Уж не знаю, чего вам там обсуждать понадобилось, но я вам разрешаю тут оставаться только потому, что у вас меч крутой! – С хмыком заявил Кота, поднимая из-за кровати поднос - вот откуда такой вкусный запах! - и ставя его на матрас рядом с ногами паладина. Изуку пробормотал тихие слова благодарности, не находя в себе пока что сил на большее, чем улыбка - даже манера складывать слова у маленького постреленка была такая же грубая и самодовольная, как у одного небезызвестного вождя. А дальше еще, небось, вскроется, что малец по крови - дракон немножко, и огнем дышать умеет? Вот тогда Бакуго обрадуется, то-то смеху будет! – Какой-то он жуткий. – С презрением в голосе промычал Кота, отходя от постели Изуку. Говорил он о нем так, словно никакого гостя в комнате и не было, и Эри густо покраснела от смущения за мальчишку. Она поспешила прошептать губами извинения за своего товарища, и, схватив его за руку, начала пятититься к двери. – Кстати, а вы случайно не знаете… – Дети останавливаются, глядя на Изуку большими любопытными глазами, и он на секунду теряется. – Не знаете, эм… Как там Бакуго? И Ашидо? Ребята переглянулись, пожимая плечами, и девочка пролепетала, накручивая волосы на палец: – Извините, господин, но мы не знаем, о ком вы… Если вы о ваших компаньонах, то лекарь приезжал несколько часов тому назад, и покамест было сказано никого из них без особого на то слова не тревожить. Вот… Мидория кивает и немного более спокойно откидывается на подушки, ковыряясь вилкой в пышущем жаром рагу. Рядом - тарелка зеленого супа и несколько добрых ломтей хлеба, стакан с чем-то терпким и темным (скорее всего вино?) и блюдце с маленькими печеньями, кучкой на нем покоящимися. Невероятно. Изуку скучал по нормальному обеду, а не нервным перекусам под ворчание Бакуго, потому как тот, пусть готовил и отменно, своей стряпней делился редко и с неохотой. Как будто снова в ушах стоит его крик “Не кусочничай, ирод!” Впрочем, вновь провалиться в думы Изуку не дали - тихо отворилась дверь, и из-за нее показалась величавая фигура графини. Ох, как похорошела она после отдыха и того, как грязь и копоть сражения покинули ее фарфоровое лицо! Не поймите неправильно, госпожа Момо невероятна была всегда, и все же яркая, сильная красота ее разнилась сильно с тихим и стойким величием, в которое облачалась она после того, как главный бой был окончен. Серые одежды сменились легким шелковым платьем, шпага - простым и изящным серебряным венцом, и в длинных волосах цвета вороньего крыла запутались розы. Эри и Кота поспешно откланялись, одарив госпожу светлыми улыбками, и пропали за затворившейся дверью, оставив графиню Яойорозу наедине с паладином. И только тогда, вглядываясь в ее изящное лицо, он увидел, как усталость прошедшей битвы и будущей кутерьмы почти незримым отпечатком легла на ее взгляд. И все же черные глаза были зорки, блестящие прозорливой искрой. – Я рада, что вы отдыхаете, Изуку. – Улыбнулась Момо, присаживаясь на кресло рядом с кроватью со стороны окна. – Должна признаться, я многим обязана вам, и потому вы заслужили этот отдых. – Ну что вы! – Несмело улыбнулся Изуку в ответ. – Вы ведь сделали почти все сами - спланировали, обеспечили выполнение… – Не принижайте свою роль в этой битве, мой дорогой друг. Паладин неловко отвел глаза: – Привычка… Взгляд графини смягчился: – Не переживайте, я пришла с новостями. Они достаточно важны, чтобы прервать ваш сон, и все же я извиняюсь за это. Но послушайте - конфликт в стенах Глоренсбурга улажен. Все те, кого восстание не смогло выкурить, будут побеждены спустя некоторое время, потому как я не прощу подобной жадности в моем городе. – Женщина непоколебимо кивнула своим же словам. – К тому же нашелся и предатель; виконт Аояма Юга и его семья стояли за тем, что происходило. Признаться, я разочарована, да, но не удивлена. Как выяснилось, он терпел уничижительное обращение со стороны моего отца, а потому я подумаю над тем, как смягчить наказание для Юги и его семьи. К слову, нам повезло, потому как лишь по чистой случайности мой дорогой отец, предвидевший и мое появление у себя в доме, не смог его покинуть заранее. Спасибо воле случая и… Этому безумцу, полукровке. – Полукровке? – Миллионы вопросов снова роились у Изуку в голове, как пчелы, жужжащие, но еще пока не жалящие. – Тойе. – Это было переменной, которой я не предвидела в своем плане, и потому подвергла всех вас - и принца Тодороки - опасности. Мне жаль. – Момо покачала головой. – Но перейдем к делу: кавалерийский отряд Короны был найден разбитым возле ворот города. Предполагаю, что незадолго после битвы его Высочества с беглым генералом Голубого Огня с ним столкнулись уже они. По принятому решению отряд был направлен назад в Игним-Аркхем. – А Тойя?... Яойорозу поджала губы: – Боюсь, он… Сумел уйти. – Значит, у него были связи с кем-то, кто смог привести сюда Корону… – Изуку промычал что-то еще, но задумываться не стал, позволяя словам самим течь по ходу его мыслей. – Мы с Бакуго, отстаивая ворота, лицом к лицу столкнулись к пресловутой кавалерией. С ними был солдат Голубого Огня - я не увидел лицо, но это была девушка, думаю - и, ох… Эм… Яойорозу приподняла брови, молчаливо побуждая юношу продолжить. – Они привели вурдалака. – Проблеял Мидория. Пока глаза графинии грозились вылезти на лоб, он с тихим стоном сполз вниз на подушках. Полученные в битве синяки снова дали о себе знать. – Не представляю, как, но он подчинялся им. Правда, все вурдалаки вымерли очень давно, потому как драконорожденные охотились на них ради забавы, поэтому его появление там странно вдвойне… Но вы не переживайте, мадам, он сгорел! Я надеюсь - молюсь Небесам - Чтобы я был прав. Яойорозу затем кивнула строго, прикусив щеку, и резко встала. В извиняющемся жесте кланяясь и желая Изуку насладиться обедом и передышкой, она махнула рукой на прощание и бросилась из комнаты быстрым шагом - почти рысцой - цокая изящными каблуками. Что-то в ее взгляде мелькнуло, серьезное и жестокое, но вместе с тем и встревоженное. Что-то мрачное и темное, с каким, почему-то вспомнилось, говорил о своем брате Иида тогда, больше недели назад. – Отдыхайте, Изуку. Думаю, ваши товарищи будут рады узнать, что вы восстановили свои силы. Уверяю вас, они в порядке, и ничего им не угрожает, а потому прислушайтесь ко мне и позвольте себе отдохнуть - весь дом в вашем распоряжении, а я вернусь вечером. Глядя на закрывшуюся дверь и медленно дожевывая хлеб, паладин думает о том, что начинает тревожиться.***
Изуку перепробовал всё. После того, как госпожа Момо ушла, еще какое-то время он провалялся в кровати, бесцельно разглядывая потолки и стены. Синяки неприятно ныли, а распухшие кисти отказывались нормально слушаться. Но сон не шел, а все узоры на балдахинах были рассмотренны, и потому несчастный паладин маялся, глядя в окно на пролетающих мимо птенцов. Дым пожаров затухал, и теперь лишь издали белые клубы редко поднимались над городом, который был виден с кровати. Безбрежное синее небо потихоньку заливало мутно-золотым, и яркие солнечные лучи падали сквозь стекло игривыми зайчиками. Один из них осел на изголовье паладинова ложа, медленно, но верно двигаясь к его лицу, и мягкое тепло уже чувствовалось где-то на кончике уха. Но вид за окном надоел, и Изуку медленно, с третьей попытки покинул матрас. Его побитое тело протестовало, конечно, но в какое сравнение мягкие перины идут с каменной кладкой мостовой? Да ни в какое! И потому юноша уверенно и упрямо встал на подгибающиеся от долгого лежания ноги - прямо напротив кровати стоял открытый шкаф, заставленный книгами. То-то радость, хоть чем себя занять будет! Правда, вот беда, все эти книги, кажется, представляют из себя хитроумные сборники стратегий и карт, в которых Изуку смыслит не особо много… Ну ничего, разберется. Наверное?... Неудивительно, но книги тоже быстро надоедают - сколько бы юноша не пытался постигнуть великую мудрость, спрятанную среди страниц, буквы так и норовят заползти друг на дружку, замарав строчки чернилами. Что там было последним? Обманный маневр? Он уже, признаться, и не помнит… Впрочем, кажется, Небеса все же услышали его страдания, и длиться им осталось недолго - Мидория убирает книгу на полку и решает выйти из своих покоев, чтобы осмотреться. Ведь что плохого может произойти сейчас, когда все самое страшное уже позади? (Ну, почти.) А за дверью было неожиданно прохладно и шумно. Тяжелое дерево не пропускало чужих голосов, которые полились рекой, стоило паладину покинуть комнату и прикрыть за собой вход. Мимо него, бормоча что-то себе под нос, пронесся чопорный мужичок в накрахмаленном жабо, а за ним - стайка секретарей. Тут и там мелькали служанки, фрейлины, счетоводы и прочие-прочие-прочие. Мадам Яойорозу не теряла времени даром… – Интересно, где сейчас остальные… – Изуку пробовал, нервно закусывая губу, остановить кого-то из посыльных или горничных, чтобы они показали ему дорогу к его дорогим товарищам, но те только выпучивали по-лягушачьи мутные глазенки и бежали дальше по своим делам, пугливо озираясь. Неужели драконов боялись настолько?... Наконец, спасение: впереди в коридорие, который скрывался за очередной залой (которая стояла за еще одним лестничным пролетом… Сколько их?!) мелькнул знакомый до боли ворох золотых волос, и Изуку улыбнулся, от радости чуть не плача - подумать только, они не виделись всего несколько часов, а он уже соскучился! – Каминари! Молодой драконорожденный остановился на бегу, абсурдно взмахивая руками, в которых зажимал почти по целому багету, и растянул губы в кривой улыбке - весь рот его был чем-то плотно забит. Кажется, тем же самым багетом. Неужто он уже успел ограбить кухню? Судя по воплям кухарок, доносившимся из-за спины Денки, он сделал это не в первый раз, и, подтверждая теорию, златовласый дракон промычал что-то сквозь свою быструю трапезу вора, хватая Изуку под локоть. – Я в бегах. – Только и было слышно через всю его ношу и тяжелое дыхание, и паладин, решая лишний раз не тревожить свои и без того ноющие ноги, только повиновался, рысцой вихляя между коридорами и бесконечным количеством дверей. Дом оказался намного больше, чем предполагал бы Изуку, и не ограничивался двумя лестницами; Каминари с большим энтузиазмом сшиб с подставки дорого выглядящую вазу и утянул своего попутчика в открывавшийся за ней дверной проем. Там, за крепкой тут же захлопнувшейся дверью, их встретила просторная комната. Судя по убранству ее, которое богатством могло потягаться со всем особняком в целом, принадлежала она графу: во всю стену простирались тут великолепные картины и карты, и в центре стояла широкая кровать с резным балдахином. – Эу, смотрите-ка, вернулся! – Раздался голос Киришимы из-за их плеч, и Изуку обернулся, обнаруживая справа от себя угол, заворачивая за который, комната достигала новых размахов. Там стояли еще несколько кроватей, которые, судя по выбивающегося из интерьера внешнего вида и простоты, принесли сюда уже позже, чтобы не разлучать драконий клан. Спасибо, госпожа Момо… – И Изуку с ним! – Радостно прощебетала Мина из-за спины Эйджиро. – Привет, кустик! Как ты? – Это мне надо спрашивать, как вы… – Вспоминая, как гримаса боли искажала черты лица милой драконицы, Изуку нахмурился. Ашидо, правда, такой озабоченной своими ожогами не выглядела. Да, почти все ее тело было покрыто бинтами, пахнущими ярко и остро - травами и чем-то еще, сладким - но настроя женщины это ничуть не убавило. Наоборот, приподнимая повязку так, чтобы она не лезла в рот, она присвистывает: – Э-гей, да у тебя фингал покруче того, что у Кацу! Как ты там, милый? И к тому же Денки, кажется, приволок перекус - Ох, не смотри на меня такими глазами - что значит, что ты обязан присоединиться! Давай, Изуку, садись! – И все же… – Мидория неуверенно присаживается на мягкое кресло, стоящее в изголовье пустой кровати, которая, по видимому, ныне занята Киришимой. – Как вы? Как ваше самочувствие? Я немного утомился, поэтому не смог навестить вас с лекарем вместе… – Ох, да ты не кори себя! – Улыбается во все зубы Серо, помахивая рукой с того матраса, что стоял ближе всех к стене. У него в руках была зажата неизменная белесая трубка, попыхивающая дымком от каждого резкого движения. – Все пучком, да мы и не лыком шиты. Та дамочка нас быстренько подлатала. – А то, – Каминари плюхается рядом, протягивая закадычному приятелю кусок багета. – Она и мадама графиня вдвоем быстро управились. Знаешь, кустик, они еще Мину какой-то травяной дрянью покрыли, сказавши, что неделя - и повязки снимут. Чудо, а? Изуку кивает немного отстраненно, пока Ашидо вставляет свои пять серебренников: – Еще б эта тетушка не целовала каждого, кого она лечит, я бы вообще была счастлива. – А вдруг это - ритуал? На скорейшее выздоровление! – Заткнись, курильщик! Только если в каком-нибудь альтернативном мире, где один поцелуйчик вылечит любую заразу. Представь, а? – Ладно, слов нет… – Да когда ж вы уже заткнетесь наконец? – Глухой хриплый голос заставил Изуку подпрыгнуть на месте. Игривый спор игривым спором, но он и забыл, что в клане драконов было не четверо, а пятеро, и Кацуки наконец-то решился дать о себе знать. Мидория повернул голову на звук его голоса (про себя удивляясь, как забито и тихо он звучит), встречаясь с усталым взглядом рубиновых глаз. Вождь обнаружился там, где человек его изначально не заметил, слившись с бледными простынями графской кровати. Суровое лицо его, обычно скорченное в гримасе ярости или маниакальной кровожадности, от которой, бывало дракон казался не существом здравомыслящим, а скорее демоном из преисподней, ныне было неожиданно расслаблено. Бакуго выглядел слишком спокойным. Это даже было немного жутко. Мелкие порезы и синяки усыпали лицо вождя, и все его тело ниже плеч было скрыто под повязками и перетяжками, но даже сквозь них и остро пахнущие мази было видно темное пятно, расползающееся у мужчины по груди. Но, кажется, не раны истощили Бакуго, а что-то другое, тяжелое и холодное, что поселилось у него за глазами и смотрело сквозь них на Изуку ледяно и мрачно. Вот так, без маски ярости, скрывающей старые раны истерзанной души. – Прости, Бакубро, если разбудили. – Улыбнулся виновато Киришима, зарабатывая только короткий кивок в свою сторону. – Кустик заглянул, вот мы и обрадовались. – Так точно, командир! – Воскликнул следом Каминари, зарабатывая “профилактический” подзатыльник от Ханты через секунду, и, потирая затылок, прошептал, – Мы будем потише. И после этих слов разговор компании перетек в более мирное и приглушенное русло. Признаться, Изуку и вправду соскучился - хотя прошел всего день! - по болтовне ни о чем, поддерживать которую в кругу своих товарищей по оружию выходило бесконечно просто. Но каждый раз, когда Каминари слишком громко фыркал, Киришима или Серо неприлично шутили, а Мина говорила что-то странное, он ждал знакомых крепких ругательств вождя. Как можно, мол, столько бреда нести за такой короткий срок?! Неужто у вас мозги отшибло?! Но нет, Кацуки был тих (до жуткого тих), невидящим взглядом человека, находившегося между миром сновидений и миром реальным, смотря в окно. Драконорожденный выглядел намного старше своих лет - то есть, ему ведь и так не мало? Но даже оскал не старил его так сильно, как эти пустые глаза! - и в воздухе вокруг него витало такое чувство безнадежности, как будто… Киришима прищурился, откидываясь на подушки рядом с тревожно перебирающим пальцы Изуку, и пробасил так, что слышно было лишь им двоим: – Мне тоже странно видеть его таким, братиш. Но тут уж нам никак не помочь. Должно быть, есть вещи, которые даже сейчас Кацуки лучше пройти самому. Изуку кивнул, все еще съедаемый тревогой, но в голове его ясно и звонко прогремели слова Бакуго, сказанные тогда, пока Шото бессознательным весом лежал у него в руках. “Я только нашел силы с тобой поговорить”, так он сказал. Значит, нужно просто подождать чуточку? Не всегда же даже такому, как Кацуки, нужно быть сильным и неприступным, верно? – Ты слишком глубоко увяз в чужих делах, приятель, – С усталой улыбкой бурчит Киришима, растрепав и без того непослушные зеленые кудри. – Расслабься и дай этим двоим разобраться во всем самим. – Ты прав, но я-... – Заикнулся Изуку, пожимая плечами. – Понимаешь, я беспокоюсь за них. И за вас тоже! Ну, в смысле, я за вас всех беспокоюсь, просто я немного переживаю, потому что, кажется, они оба немного перестарались?.... В плане, ты же понимаешь… – Изу, братиш, ты через чур много думаешь. – Усмехнулся драконорожденный; подумал немного, скрестив руки за головой, и добавил. – Ушастик заходил не так давно, пока Бакубро еще спал. Мидория тут же вздрогнул, возвращаясь в действительность: – Правда? – Ага. Правда, ничего не спрашивал и ничего не говорил. Пришел, постоял рядом с кроватью нашего чувырлы несколько минут, и так же молча ушел. Не знаю, что с ним случилось, но он выглядел так, словно у него все лицо окунули в снег. Белый-белый, места себе найти не мог. Поэтому, думаю, если не Бакуго, то он точно однажды сорвется на диалог. Слова Киришимы странным образом все же его успокоили. Хотя, казалось бы, состояние Шото сейчас должно его беспокоить сильнее всего, так как недавно принц едва ли не замерз с концами (ну, почти?), уверенность Эйджиро вселила в него некую нотку веры в то, что бедняга-принц все же разберется со своими чувствами. Как и Кацуки.***
( прим. Автора: ) Всегда и везде будут сцены, не предназначенные для чужих глаз. Далее приложенное написано со слов Шото
по его добровольному согласию.
Шото знал, что подглядывать и подслушивать было совершенно нехорошо, но его не отпускало ощущение того, что если он не узнает, то не сможет унять бурю, которая грозила разорвать его грудную клетку. За всю свою долгую жизнь он ни разу не испытывал такой тупой ноющей боли, преследующей его везде, даже во сне. Поверьте мне на слово, он пытался спросить о ней лекаршу, которая навещала их компанию после битвы, и интересовался у графини, сведущей в делах человеческого тела (все же, он наполовину человек…), но обе они покачали головой. И только Яойорозу загадочно улыбнулась, грустно скривив красивое лицо, в то время как старушка-знахарка только удивленно пожала плечами - ты здоров, хлопец! Но Шото, Шото-то знал, что здоровым быть не может! В голове вертится тревога, подъедающая его идеальную стену ментальных блоков, которые так уверенно учил его возводить еще Отец. Словно бы внутри поселились некие паразиты, грызущие свои ходы в вековых льдах, подтачивая хваленую выдержку. И, как по какому-то злому умыслу, по кругу проигрывается две разных картинки, одна за другой - перекошенное лицо Тойи, окруженное ореолом пламени такого сильного, что лед просто не успевает сформироваться, и Кацуки. Кацуки, с такими страхом и болью на него смотрящий сквозь пелену инея, застилавшую Тодороки глаза, что в горле вставал ком, не дающий дышать. До ужаса правдивый всегда и со всеми, ныне эльф просто не понимал, почему драконорожденный вел себя так странно, то отталкивая на расстояние вытянутой руки, то по своей же воле храня в объятиях так крепко, так правильно. По его, Шото, личному мнению нормальным это не было, и потому нужда поговорить с Кацуки встала особо острым вопросом. Особенно сейчас, когда, стоя под дверью в графскую комнату, принц чувствовал, как стучат его зубы. Ему все еще было холодно. Дверь скрипит под его весом, и кто-то из драконов внутри суетится, тихо отзывая остальных. “Я открою!”, сказанное приглушенно, и у Тодороки закладывает уши от шума крови. Это пугает. Это неправильно. Он хочет развернуться было, спрятаться за угол и уйти назад, прижимая к груди полы черного плаща, но не может; пойман между молотом и наковальней, между страхом перед новым и желанием ощутить это новое вновь. – О, эм!... – Изуку смотрит на него удивленно и немного обеспокоенно. – Эм! Шото! Ты-... Ты выглядишь немного бледнее чем обычно. Эм! Нет, прости, в плане?... Немного живее, чем раньше, и это хорошо! Но все еще.. – Изуку. – И мальчишка останавливается, глядя на него снизу вверх. Он не заслужил такого отношения к себе; не после того, как подвел их дважды. А этот человек все равно смотрит так… Словно в эльфе есть, на что смотреть с тревогой и восхищением. – Прости-прости! Эм!... Ну вот я опять… – Заминается его добрый друг, пока за его спиной вырастают драконы. Одна из них - Ашидо - кладет тяжелую теплую руку на плечо юноши, и Изуку тут же останавливается, тяжело вздыхая, словно бы касание придало ему сил. Шото на секунду задумывается о том, что было бы, если б кто-то касался его так же, с заботой. – Мы собирались пойти пообедать, поэтому, ну, эм… – Изуку открыл было рот, глянув за спину, и его перебил Серо, свешиваясь с того плеча человека, что не было занято. – Заходи, приятель. Он не особо разговорчив, но в себе. – Подмигивает лениво зубоскал, потрепав макушку Мидории, и протолкнул его вперед, мимо Шото, и дальше по коридору, утягивая следом и вереницу остальных драконов, будто на привязи. Чем он обязан такой проницательности? – Удачи, – Тихо шепчет ему замыкающий, - Киришима - показывая большие пальцы, но прилива уверенности он не чувствует. А должен ли, право слово?... Удача не спасет его от пронзительных алых глаз и собственных разъедающих душу мыслей. И, к сожалению или счастью, на этих словах драконий клан покидает его, оставляя стоять истуканом в дверном проеме, в нерешительности, непривычной ему доселе. Каково это - бояться будущего? Почему вдруг он вообще боится, если заранее знает, как это все закончится? Потому что всю его жизнь Шото учили, что драконы не знают пощады. – Долго будешь там стоять, ушастый? Против воли резко вдохнув через нос, эльф скрипит зубами и тратит все свои силы, чтобы преодолеть этот невидимый барьер - он должен это сделать. Для себя, для клана, для их - его - будущего. Разобраться. Попросить прекратить это. Потребовать. – Я вижу, ты жив и в добром здравии, Бакуго. – Что происходит в голове у этого драконорожденного? Шото останавливается в нескольких шагах от кровати, глядя на него сверху вниз. – Что тебе, черт побери, нужно? – Голос вождя сломлен и тих, а глаза пусты, и в них поселилась какая-то тоска. Насколько же сильной она должны быть, чтобы даже он, принц ледяной Цитадели, годами и десятилетиями воспитываемый вдали от эмоций, где их проявление считалось слабостью, увидел ее отблеск? – Я знаю, что это крайне настойчиво с моей стороны, но я все же хотел бы прояснить несколько деталей касаемо наших взаимоотношений. – Прочищает горло эльф, делая короткий шаг вперед. – Дай-ка угадаю: как же так, лицемерный дракон снова тебя тронул, хотя обещал отвалить. – Сипло отвечает Бакуго, с таким же тоскливым лицом отворачиваясь от него назад, на подушки. – Извини, ушастик, но я не сожалею. – Но почему-... – Шото прикусывает щеку изнутри, чтобы не позволить голосу треснуть, опасно надломиться, выдать его минутную слабость. Пожалуйста, Бакуго, посмотри на меня. Сглотнув слова, рвущиеся на волю, он только цедит, – Почему ты так противоречив и лицемерен? Неужели тебе противны мои чувства? Но зачем тогда оберегать меня? Признаться, принц ожидал чего-то. Хоть какой-то реакции на явную провокацию, от которой обычно драконорожденный вспыхивал, как сухая спичка, рассыпаясь витиеватыми ругательствами, но нет. Бакуго молчалив, и смотреть на гостя не желает. Ни мускул не дрогнул на его красивом бледном лице, ни одна искра раздражения в глазах не выдала мыслей. И это… Это его напугало. Шото поджал губы и почувствовал, как дыхание застревает в груди. Он давно не испытывал страх. Лишь давным давно, когда Отец только начинал свои изнурительные тренировки, многим показавшиеся бы пытками, но для Тодороки привычные. Когда алые языки пламени вздымались ввысь, стремясь задеть потолки Цитадели, будучи совсем маленьким, Шото боялся. До сих пор силуэт Отца, приумноженный стократно, вырастающий из-за стены огня, вызывает в нем инстинктивное, вшитое под кожу желание спрятаться, но теперь страха нет. Он забит до исступления. На его месте, такой незнакомый и родной до удивления, холодком пробежался другой, новый. Едва Шото выныривает из карусели своих воспоминаний, в отчаянии желая дотянуться до драконорожденного - ты не можешь так просто потухнуть! Почему я боюсь видеть тебя таким?! - как Бакуго подает голос. – Я не умею. – Абсолютно не в стиле, как нетрудно понять, вождя признаваться в слабости, но сейчас он так уязвим, что, похоже, даже не желает заново возводить стены вокруг. – Никто из нас двоих не умеет. Ни любить, ни быть любимым. Ты это понимаешь, Тодороки. И я не хочу испортить все, что у меня есть, своим неумением. А я только это и могу, как ты заметил. Горькая усмешка стала первой эмоцией, которую Шото удалось разглядеть на отстраненном до этого лице. Морщинистая кожа шрама и слепой глаз, полуприкрытый и затянутый молочной пленкой, пришли в движение, когда губы дракона растянулись в кривой полуулыбке: – Я - далеко не лучший вариант, ушастик. Один из худших, даже. Представляешь, мне пришлось почти издохнуть от меча этого полумертвого мудака, чтобы найти в себе блядские силы переступить через сраную гордость. Так быстро не влюбляются. Ты пожалеешь об этом почти сразу же, поверь мне. Неизвестно, было ли это решением, принятым с какой-то целью, или Кацуки, как и он, поддался моменту слабости, но Шото почувствовал, как от мрачных слов драконорожденного у него защемило под ребрами. Не от того, что его товарищи назвали бы тоской, а от гнева. Такой яркий спектр эмоций он не испытывал очень давно, а потому просто не мог ухватиться за быстро тающую льдинку контроля. Бакуго, что хуже всего, производил впечатление вождя мудрого и неожиданно собранного, несмотря на мерзкий характер, который стремился всем продемонстрировать. И поэтому Тодороки ожидал от него пощечины в виде слов, правдивых и веских, и все равно ранящих. Но таким эгоистом драконорожденный еще не представал… – Бакуго. – Прошипел эльф, чувствуя, как бурлит внутри него злость пополам с болью. – Если ты вождь, то это не дает тебе права решать за меня, что я чувствую, а что - нет. Я предполагал, что ты - дракон слова, и не отступаешь перед трудностями, но что я вижу перед собой сейчас? Жалкую тень мужчины, которого встретил в таверне посреди лесов и болот! Неужели ты боишься?! Кацуки посмотрел на него. Он медленно повернулся - устало и тяжело, смяв лохматую копну волос подушкой - и алые рубины глаз пронзили Шото насквозь. Живые. Искрящиеся. – Да. – Ответ поразил говорящего, как та самая долгожданная пощечина из слов. Кацуки выглядел смирненным и в кой-то веки откровенным до глубины своей запертой на сто замков души. – Ты не видел нормальных людей, принцесса. А я - не человек даже, черт подери, что уж о нормальности говорить? Не хочу… Твою ж мать, да на крест… Не хочу испортить все. Я не создан для этого. Шото жалеет, что не может быть проницательным, как Мидория или Киришима. Сейчас бы они мигом поняли, с какими эмоциями борется драконорожденный настолько сильно, что даже гордость его, неуемная и раздувшаяся, утихла до тлеющего огонька. Бакуго морщится, словно слова даются ему с трудом и болью, мысленно сожалея о каждом из них. И принц видит в этой паузе свой шанс. Спасительную свободу. Понимание. – Я тоже, Бакуго. – Усмиряя гнев, он медленно движется к кровати, чтобы неловко усесться на самый край. Смотреть на дракона нельзя - захлестнет опять странным жжением и тоской такой, что даже годы тренировок не помогут удержаться от чего-то необдуманного. – Пойми меня правильно - я ведь рос один. В Цитадели, окруженной льдом. Только его Величество и наставники составляли мне компанию. – Кривит губы Шото. Поймет ли упрямый вождь его на этот раз? – Поэтому твой клан - ты тоже, отчасти - событие невероятное, приключившееся со мной. И за все это недолгое время я понял, что хотел бы научиться всему, чему мог бы, если б не был заперт там, в своих покоях. Знаю-знаю, у этого много побочных эффектов и минусов, и нам предстоит тяжелый путь впереди, последняя битва. Но... Но я стал смелее, зная, какие люди - драконы - стоят за мной. Связанные воедино не выгодой, а чем-то большим. Поэтому... Я хочу научиться и любить тоже. Эльф тяжело вздыхает; слова через рот, по цитате Каминари, даются ему тяжело, но все же… Все же груз на плечах становится будто бы чуточку легче, чуточку понятнее. А Бакуго рядом молчит, и тишина эта тяжелая, задумчивая, словно побуждающая принца говорить дальше: – Я понял, что ты любишь свой клан. Даже Изуку - он уже его неотъемлемая часть. Не протестуй. И ты заботишься о них, пусть и в своей особой манере. И, признаться, для меня действия говорят намного ярче всех тех пафосных слов, которых я на своем веку услышал море. Я просто-... Ах, черт. – Принцесса умеет ругаться? – Раздается тихо и неожиданно легко. По-знакомому насмешливо. Шото поднимает глаза, и, стоит им столкнуться со взглядом Кацуки, как теория подтверждается - драконорожденный смотрит на него так же, как и всегда: горячим взглядом, полным огня и странной грубой заботы. Теперь он знает названия этих вещей, видел их в жестах Киришимы и словах Изуку, понимал через объятия Каминари и смех Серо над шутками Мины. Кацуки смотрит на него с ростками чего-то большего за глазами, грозящего при правильном уходе расцвести, затопив Шото полностью. – Не с тем драконом связался, – Пожимает эльф плечами, не смея отвести взгляд. – Поднабрался всякой дряни. – Сдёргоумка, а уже охамел воно как, а! – Не знаю, что это, но сам такой. Предполагаемо. Чефырь. Драконорожденный хмыкает, почти смеется - хрипло и гулко, как ропщущий камнепад. Он качает головой, ворча что-то себе под нос на чужом наречии, с кряхтением поднимаясь на локтях в сидячее положение. И, когда они снова сталкиваются глазами, лицом к лицу, Кацуки до ужаса серьезен. – Ты понимаешь, на что подписываешься? – Хрипло спрашивает он голосом неожиданно севшим, но обретшим свою былую твердость. – Это - гиблая и грязная работа. Шото готов расплакаться. Глаза жжет, словно в них застряли льдинки, и он не может подавить тихий вздох облегчения. Вот так себя чувствуют те, чьи чувства принимают? Может, он просто странный? Но чувство странного ликования не отпускает, а лишь нарастает, когда Бакуго решает подкрепить свои слова. – Я - та еще мразь. Но если ты так мило просишь, снизойду и сделаю все в лучшем виде. – Кривое подобие ухмылки выдает то, насколько Кацуки не уверен в своих же словах, и кончики его острых раздвоенных ушей густо краснеют. – Я все еще не простил тебя за то, как ты обращался со мной эти дни. – Решает провозгласить Шото, прикрывая глаза. – Но чем труднее битва, тем слаще вкус победы. Не думаешь так, Бакуго? – Кацуки. Шото непроизвольно приподнимает бровь: – Прости? – Кацуки. Меня зовут Кацуки. Впредь называй меня так. – Потирая переносицу пальцами, дракон прячет лицо. Его уши алеют краше заката. – Черте знает, где ты таких витиеватых выражений поднабрался, остроухий ты разлямзя… И принц словно снова слышит голос Изуку в той темной ведьминской чаще, беседующий с Эйджиро и вторящий ему, что имена драконы раскрывают только семье и… Семье и… Партнерам? О, Отец будет в неописуемой ярости, когда узнает, какой именно связью связаны его заклятый враг и младший и наследный сын. Это, конечно, не самый главный фактор, но какое же мрачное удовольствие он приносит... – Да че ж ты так на меня уставился? – Скрипит зубами вождь, одним глазом (здоровым) выглядывая из-за рук. Он все еще слишком бледен, и под глазами его пролегли усталые тени, но что-то изменилось, ожило и вспыхнуло с новой силой, и Шото не может нарадоваться перемене. – Что, у меня башка новая отросла? – Нет. Нет, я просто… Счастлив, думаю. Вот и все. – Быстро трясет принц головой, присаживаясь чуть ближе. Теперь боком он может чувствовать тепло, исходящее от тела дракона даже под толстой простыней. – Можешь звать меня Шото, Кацуки. Кацуки рычит с раздражением и странной беспомощностью, а у Шото внутри словно снежная метель началась - щекочется и так легко, что можно улететь. Стоит только открыть рот, и пушистые бабочки снежинок польются наружу неумелым смехом, который эльф так старательно сдерживает. А Бакуго смотрит на него странно, зачарованно, и бормочет сквозь зубы: – Елдак Одина мне в зад, во что я ввязался… Ты меня добьешь, принцесса. Еще раз попробуешь замерзнуть нахуй из-за своей же магии-шмагии, то я лично тебя отправлю пинком в следующую Пятницу. Понял меня? – А я могу трогать тебя? – Э?! Я вообще не про это сказал! – Я знаю, но это не дает мне покоя. У тебя очень теплые и очень широкие ладони. Я подумал, что мне было очень приятно в те разы, когда ты держал меня, поэтому и хочу столь наглым образом поинтересоваться - я могу трогать тебя? – Черт, фифти-фифти, я слишком устал для этой белиберды. Мне нужно поспать. Свали. – Боюсь, теперь у тебя нет прав указывать мне. Или мне стоит спросить у Киришимы и Изуку совета о том, как подобает вести себя партнеру вождя драконьего клана? – Ты совсем с дубу рухнул?! – Мы еще вернемся к этой теме. А Дуэль все же будет? – Свали! Иди пожри, не знаю! Займи чем-нибудь свой поганый рот, пока я сам этого не сделал - у меня от тебя голова болит! – Скорее уж-... – Вон! – Удивительно, но это я понял даже на твоем языке. Хм! Думаю, нам еще есть, что обсудить, но... Отдыхай, Кацуки.***
Кацуки встал на ноги на следующий же день. Обнаружил его Изуку стоящим на кухне в одних своих излюбленных потертых штанах. Босиком. Кухарки, открещиваясь и перешептываясь, столпились в дверном проеме, глядя на дракона, как на ожившего мертвеца, пока тот с самозабвенным видом окупировал плиту. Пришедший туда по поводу шума паладин был встречен ворчанием и подносом с тарелками, засунутым ему в руки. – Иди, ставь на стол. Идиотскую братву еще кормить надо, проглотов дрянных. – Проворчал Кацуки. Бледный немного и все такой же покоцаный, но определенно Кацуки, в добре и здравии. – Ну и что ты вылупился, сопля?! Шуруй давай, покамест я тебе лапы твои дрожащие не оттяпал! Сил моих нет, как баран перед повозкой! Слушая ругательства, утихающие по мере того, как наш герой путешествовал от кухни в обедню, он думал, что, сравнивая с собой вчерашним, Бакуго неожиданно быстро оправился. Даже озлобленный блеск глаз, потухший и мрачный, сменился странными искорками пламени, которые изредка блестели в алых ирисах, как предзнаменование разгорающегося костра. Словно бы… Бакуго был?... – Эу, да он в хорошем настроении сегодня! – Улыбнулся Каминари, разглядывая горячую кашу с тыквенными кусочками да прилагающиеся к ней орешки, ягоды и фрукты. – Наш любимый вождь отбесоёбился, ребят! Мина радостно присвистнула, своровав тарелку прямо из-под носа у все еще клюющего носом Серо, и как можно аккуратнее уселась на кресло, морщась от боли в забинтованных ожогах. Ханта всхрапнул и продрал глаза, с удивлением замечая, что завтрак его пропал, и потому обиженно насупившись. Мина показала ему язык в ответ на пыхтение, а Изуку, стоящий рядом с дожидающимся чего-то Шото - его торчащие после ночи во все стороны волосы были очаровательны… - мог только хихикнуть в ладонь. Приятно знать, что они в порядке. – Так, лиходеи! – Взревел голос вождя, пока он сам возник в дверном проеме с еще двумя тарелками в руках. – Рты заткнули, и чтоб за ушами хрустело - не ради объедков я горбатился! – Так точно! – Нестройным хором отозвалась драконья братия, и вскоре за ушами и правда хрустело: Денки один умудрился запихнуть в рот половину всех лежащих на тарелке орешков! Скривившись в гримасе, граничащей с раздраженным обожанием, Кацуки окинул взглядом обедню и уперся в стоящих поодаль людей. Тут же глаза его опасно блеснули, и, не рискуя слушать очередную злобную тираду, Изуку поспешил занять свободное место, хватая ложку и затыкая (по совету) рот первой горстью каши. Медовый вкус разлился по его языку, внезапно напоминая юноше, как на самом деле он успел проголодаться. Ох, стряпня Бакуго - всегда выше всяких похвал… – Эй, спящая красавица, тащи свою тощую задницу сюда. – Немного тише и гораздо менее злобно окликнул все еще истуканом стоящего возле окна эльфа Кацуки, многозначительно тряся тарелкой в руке. – С каждым разом твои клички все меньше и меньше походят на обзывательства, признаться. – Шото усмехнулся, вытирая сон из глазу, и все же последовал примеру паладина. К слову, Бакуго почему-то уселся рядом с ним, по правую руку от принца. Пока все остальные только косились на происходящее из-за своих тарелок, дракон по-хозяйски зачерпнул пригоршню ягод из пиалы, чтобы шлепнуть их прямо в кашу Тодороки: – Жри. – Спасибо, Кацуки. Киришима многозначительно ткнул Изуку под бок, и тут же рассыпался извинениями, помогая подавившемуся бедняге прийти в себя. По победной ухмылке закадычного друга вождя паладин понял, что бой его был проигран изначально, и тревожился за судьбу своих товарищей он зря - на глазах у обедни Шото, скосив несмелые глаза, на пробу коснулся крепкой широкой руки. Драконорожденный и взглядом действие не удостоил, сжимая чужую ладонь, словно так и должно быть. А вот уже взгляд, которым он наградил открыто пялящихся соклановцев, нельзя было передать никакими иными словами, кроме как "мой".