Основы эльфийской анатомии

Я… не помню, кажется, почти ничего. Не могу открыть глаза. Не могу шевельнуться. Слышу только знакомый шорох одежд, чувствую знакомые запахи… тепло солнечного луча, скользящее по лицу, легкую ткань, закрывающую тело по пояс, немного сдавливающие повязки от верха бедер до груди. Тело почти невесомое. Я вспоминаю, что произошло, и меня разбирает смех. Немного горький, немного ехидный… и очень польщенный. Все же, Наставник, ты не сдержал своих эмоций, когда нашел анатомические кардинальные различия. Я не знал, что все это время было внутри меня, но ты нашел. Если честно, я был бы рад, если бы ты забрал не часть. Но, вероятно, это сильно ударило бы по мне. Не знаю, не видел, что же это был за орган, но уверен, что ты не рискнул бы моим здоровьем настолько, не обговорив все со мной заранее, не изучив досконально. Эта мысль почему-то греет. Значит, я все еще тебе нужен. Значит, я все еще тебе интересен. А это значит, что я все еще могу оставаться рядом с тобой. Это ли не счастье для… меня? Даламар едва заметно улыбается, не имея возможности шевельнуться или хотя бы открыть глаза. Судя по всему, его тело погружено в магический стазис, чтобы случайное движение не помешало усиленному регенераторами и зельями целения заживлению глубоких ран. Рэйстлина он слышит. Узнает по тяжелому дыханию и шороху мантии, когда тот приходит, по горькому запаху полыни и бодрящего зелья, чувствует, как сухие, чуть подрагивающие руки, касаются его шеи, проверяя пульс, заменяют повязки, смывая остатки липкого регенератора влажной тканью. Так же скользят с ней по всей верхней половине тела… Почему маг сам заботится о нем? Так тщательно и аккуратно, что это странно и пугает даже… — Прости. Даламар встревоженно прислушивается к шепоту Shalafai. — Я знаю, ты меня не слышишь еще, поэтому я могу позволить себе эту слабость. «Я слышу!» — хочется сказать эльфу, но он даже ухом повести не может. — Прости, что из-за моей жажды знаний ты… подверг себя смертельной опасности. «Я готов умереть ради тебя, Наставник». — Ты едва не умер. Глупый эльф. У тебя впереди много столетий жизни, тысячи непрочитанных книг и сотни неоткрытых заклинаний. А ты так безрассудно отдался моему желанию иметь власть над всем… и знать обо всем. «Лучше бы отдаться тебе самому… но я рад послужить твоим целям». Даламару после осознания своих чувств уже не так стыдно и страшно признаваться самому себе — он влюблен. Так, как не любил никого и никогда, как, вероятно, и не суждено больше полюбить — он влюблен в своего наставника. Поэтому за мелькнувшую мысль он себя ни капли не корит. Ведь пока его любовь полезна Shalafai, он позволит ей существовать. Сухие руки затягивают повязку на очищенном теле, поверх смазанных мазью ран, ноющих и тянущих, гладят почти нежно поверх ткани. — Впрочем, я знаю, что тебя толкнуло на это. Даже смешно… тебе не было дозволено знать даже о себе, потому что ты родился таковым. Но твой ум, характер, твой талант словно предназначались совершенно другому телу. Другому уровню… глупо. Так глупо столь непоколебимо делить общество только по периодичности фертильности. Из-за этого всю жизнь ты не принимал себя. И другие не могли принять тебя. Даламар медленно вдыхает. Слышать об этом… больно. Неужели даже Наставник считает, что его рождение ошибочно? Что этот сбой, несоответствие разума телу — ужасно?.. — Я горжусь тем, какой силой ты обладаешь. Эльф вздрагивает мысленно. Какой силой? — Твой рассудок и ум настолько остры и алчны, ты так сосредоточен на знаниях, на магии, что не думаешь о мести или разрушении. Тебе все равно даже на боль, которую ты испытываешь. Руки Рэйстлина касаются ладони ученика, лежащей поверх покрывала. Легко сжимают. — Я знаю эту боль. И я живу тем днем, когда смогу доказать миру, что он не прав. Исчезнет ли тогда эта боль — я не знаю. Ты же… ты не хочешь никому ничего доказывать. Ты живешь со своей болью, словно смирившись с ней. Я лелею ее, она — мой источник устремленности. Мир — мой враг, потому что отвергает меня. Потому что считает ошибкой. Ты… ох. Для тебя она просто часть тебя. Ты не считаешься с ней и ее мнением. Если когда-нибудь ты сможешь принять, что они все, кто утверждал твою ошибочность, были неправы, если когда-нибудь ты сумеешь принять то, что необычность твоя не делает тебя ошибкой, ничтожеством, слабаком, и не преисполнишься ко всем ним ненависти… ты окажешься сильнее, чем я. Даламар выть готов от этих слов. Почему он не может ответить. Почему он не может даже сжать руку? В голосе Рэйстлина этой самой знакомой им обоим боли столько, что горько на языке. «Я слышу тебя, я здесь, я на твоей стороне, я не считаю и никогда не считал тебя ошибкой!» — замирает отчаянный крик в горле, не в силах преодолеть магический стазис. — Если ты научишься ценить себя и не возненавидишь весь мир, потому что он тебя не ценит, ты станешь по-настоящему всесилен. Я… не смог научиться. Я стремлюсь стать богом, но того, что было со мной, уже не изменить. Я… я не думал об этом. Я думал, что божественность уничтожит мою ненависть и злость, я думал, что должен доказать свою силу, что это все исправит. Пока едва тебя не потерял. «Наставник?..» — Я много думал эти два дня, пока проводил анализы и экспериментировал с секретом того органа, что забрал у тебя. И пока ухаживал за тобой. Арджент чувствует, как начинает болеть и сжиматься сердце, слишком много горечи в интонациях — и словно в ответ на эту боль сжимается горячая рука на запястье. — Теряя сознание от боли и кровопотери, ты все равно улыбался, пытался меня успокоить. Ты… наверное, когда я позволю тебе проснуться, ты не вспомнишь этого. Но ты назвал меня «shalori». И… я же видел, почему ты просил запечатать твою дверь. Ты жертвовал своей свободой ради меня. Я видел эту пугающую тебя жажду. До этого ты наверняка не позволял себе прекращать прием подавителей, потому что не хотел падать в моих глазах. Любовь — это смерть, Даламар. Я тебя научил так думать. Но… так ли сильно я сам уверен в этом? Боги. Это звучит как иллюзия. Как бред. Ты никогда не говорил таких вещей, Наставник. Зачем ты делишься со мной своей болью? Почему ты допускаешь меня в свою душу? Как ты не боишься, что я, как все остальные, предам тебя? Оставлю? Разрушу? Что я сделал, чтобы заслужить это благословение? Просто позволил себя вскрыть? Просто сказал, что отдаю себя тебе без остатка? Почему… чем я на самом деле заслужил твое доверие? — Любовь — это смерть для таких, как мы, ученик. Нас никто не полюбил бы, предстань мы перед всеми без наших масок, без наших ролей, без… без тщательной проработки каждого выхода и каждого слова. Нас и без того ненавидят. Но… с тобой я не носил масок. Да буду честен сам с собой — воспринимая тебя как должное, первое время даже презирая и ненавидя за то, что тебя послал Конклав, я обращался с тобой хуже всего. Использовал. Заставлял выполнять свои приказы. Даже учишься ты сам, я лишь наблюдаю и даю доступ к материалам. Когда настал момент, едва не разрушивший мой план, я ранил тебя, отметил, словно ты — снова чья-то бессловесная вещь, словно ты не имеешь права чувствовать и выбирать самостоятельно. Но… Ты. Назвал. Меня. «Shalori». Я знаю, что эльфийское понимание любви близко к пониманию судьбы. Я — теперь — знаю, почему существует легенда о том, что эльфы любят лишь однажды. Я нашел за эти два дня множество ответов. И… один, который я совсем не ждал. Даламара тянет до слез сказать хоть что-то. Он чувствует, что сбивающийся шепот Рэйстлина его пугает. Словно теперь он держит в руках нож, а наставник лежит на операционном столе, распахнутый, раскрытый. Уязвимый. — Ты так доверял мне все это время, ученик, был таким искренним, и я не заметил, как привык к тебе. Как привык… доверять тебе. Рука Маджере скользит по перевязанному торсу, вызывая под бинтами тянущую слабую боль, поднимается до отпечатка на груди. Ложится поверх, совмещая шрамы и кончики пальцев. — Я не могу забрать или заживить это клеймо. Но даже если бы мог — то, что я видел пару дней назад, лишило меня даже права. Ты же его совсем иначе воспринимаешь теперь. Тебе дорог этот след. Сейчас это твое сокровище. Ты… О нет. Ты говоришь так, словно видел ТОТ момент. Боги. Надеюсь, я просто неправильно понял… пожалуйста, я просто сейчас неправильно понял то, что ты сказал. Наставник. Прошу. Рэйстлин глухо смеется. — Слыша твое привычное уже «nyar Shalafai» в такой… смущающей ситуации, я даже не сразу сумел отвернуться и закрыть дверь. Ты выглядел совершенно безумным. Это было красиво. Очень красиво. Смех переходит в кашель. Даламар, не имеющий возможности даже с этим помочь, воет от бессилия и стыда. Нет… я все понял верно. Но почему ты не звучишь так, словно тебе мерзко теперь от моей одержимости? От моего бесстыдства? От моей животной алчности?.. Почему ты не презираешь меня за это непреодолимое желание? Почему ты не считаешь меня слабым? Наставник, что за ответ ты нашел, который не ждал?.. Маджере замолкает. Рука его, сухая, горячая и тяжелая, по-прежнему лежит поверх отпечатка на груди самого Даламара, и эльф не может ни скинуть ее, пытаясь перебороть искушение, ни прижать к себе, поддаваясь ему. Арджент чувствует взгляд мага — пристальный, изучающий, тяжелый… но почему-то не привычно равнодушный. — Даже жаль, Даламар, что я не в силах продлить твое безумие. Восстановление проходит слишком медленно. А я… хотел бы увидеть полностью, на что ты способен в этом состоянии. Это ведь неправильно, что те мгновения, что я смотрел на тебя, я помню и прокручиваю теперь в голове. Это неправильно, некрасиво было бы — воспользоваться твоим безумием. Но после твоего «shalori» я жалею о том, что не смог… подойти ближе. Если бы ты умер, если бы не выцарапал свою судьбу из чемошевых лап, я… я не смог бы простить себе, что ты не испытал того, что жаждал. Это иллюзия. Это насмешка богов над тем, что мне так важно. Всего лишь сон. Я сплю. Ты… ты не сказал бы подобного, Наставник. Ты не жалел бы. Если бы только… Нет. Такого быть не может. Рука Рэйстлина мягко касается скулы эльфа, гладит, едва царапая кожу ногтями. Пальцы касаются едва приоткрытых губ, соскальзывают на подбородок и шею. — Я продержу тебя в стазисе еще пару дней. И пока ты не знаешь, я могу касаться. Это не разрушит ничего. Хоть и странно желать прикосновений, я… я едва не потерял тебя. И каждый раз приходится снова и снова доказывать себе, что ты жив. Что ты скоро снова будешь помогать мне. Что снова будешь улыбаться так, как умеешь только ты. Что однажды снова придешь с виноватым взглядом и облезшей сожженной кожей на ладонях, потому что не сможешь противостоять желанию прочесть труды Фистандантилуса. Мне нужно подтверждение этого. И касаясь тебя, я получаю его. Даламар силится двинуть рукой, открыть глаза, сказать хоть что-то — он чувствует, что должен. Он чувствует, что сейчас нужен Рэйстлину. Не через пару дней. Не когда-нибудь. Сейчас. Сию минуту. И… Он открывает глаза. Солнечный свет бьет по зрачкам, и эльф чувствует себя невероятно живым. Медленно поднимает руку, невероятно медленно, и накрывает ею пальцы, лежащие на его шее. — Я… я здесь, nyar Shalori. Я всегда буду здесь, — еле слышно выговаривает он, хитро улыбаясь. Он еще слишком смутно все видит, глаза от света слезятся, и боль под повязками начинает нарастать из-за прекращения стазиса, но он все равно пытается рассмотреть замершего Наставника. Рэйстлин вздрагивает и вырывает руку. — Как ты сумел?.. — холодно роняет он, поднимаясь. Даламар смеется болезненно, тихо. — Магический стазис не рассчитан на нестабильное существо. Я… я еще слишком нестабилен, чтобы он держался постоянно. Мое тело слишком отзывчиво, а десять дней… вероятно, еще не прошли. Получается, ты сам меня разбудил, Shalori. Рэйстлин шипит хрипло, разворачивается к двери. Я не могу задержать тебя, и сейчас ты уйдешь. Ты сказал слишком многое, что никогда не сказал бы мне, будь я в сознании. Сейчас ты злишься. Боишься, что я услышал все. Что я отреагирую не так, как ты хочешь. Ты боишься, что ошибся. Наставник… мой единственный истинный Наставник. Мы и впрямь так похожи в нашей боли и в наших страхах. — Когда будете навещать меня в следующий раз, — слабо смеется эльф, глядя в спину мага, — не забудьте захватить два зелья с моего лабораторного стола. Я должен их выпить… если вам, конечно, не хочется изучить не только мою анатомию, но и искусство любви и мое безумие. За Маджере с грохотом закрывается дверь. Вспыхивает запирающая печать. Даламар замолкает, продолжая горько улыбаться. Что ж. Несмотря на все твои слова, я снова один. Как было с К’гаталой. Как было… всегда. Я всегда буду один.