Основы эльфийской анатомии

Выйдя из комнаты ученика, Рэйстлин выдыхает, прижимаясь спиной к двери, и сползает на пол. Что тот слышал? Сколько из сказанного тот слышал? Дурацкий остроухий. Неудивительно, конечно, что стазис слетел — он же действительно рассчитан на стабильное существо. А эльф сейчас… удручающе нестабилен. Рэйстлин сжимает посох и утыкается в него лбом. Даламар уйдет. Если он слышал все, что зачем-то сказал маг — он разочаруется в могущественном учителе и бросит его одного в этой чемошевой башне. Снова один. Пальцы белеют, стискивая древко посоха все сильнее. Любовь — это смерть. Неизменно. Привязываясь и открываясь кому-то, подставляешь себя под удар. Никто не сумеет преодолеть искушение уколоть и ранить. Сущность всех разумных созданий такова. Поэтому пустившую корни в самое сердце трепетную привязанность к ученику, иллюзию понимания и принятия, нежность эту дурацкую нужно вырвать как можно скорее, как дурной сорняк из грядки с лекарственными травами. Эльф — не больше чем инструмент. Как все остальные. Он ничем не лучше… нет, ничем не лучше. Может, полезнее, умнее, доверчивее, беспристрастнее, но грош цена его верности. Конклав всегда может найти к нему подход. Даже его самоотверженность и эти слова — «Shalori», подумать только… — могут оказаться ложью. Маг выдыхает. Поднимается. Ему нужно вернуться в лабораторию. Один эксперимент еще не закончен. Если этот удастся, то откроется множество интересных возможностей. Путь занимает недолгое время — хотя спуск по лестнице кажется вечностью. К лаборатории Маджере добирается тяжело дыша и задыхаясь от кашля, поэтому первым делом ищет запас отвара в шкафу с готовыми зельями. Фляга оказывается последней. Подписана эльфийской рукой. Тщательно выверенный состав — все в долях. Дата — незадолго до начала… всего этого. Срок хранения… Даламар регулярно и без напоминаний пополнял запас, и у него почему-то получалось лучше, чем у самого мага. Рэйстлин вздыхает, торопливо проглатывая положенную чашу отвара, дожидается, пока тот подействует, и оборачивается к столу. На системе алхимических реторт, испарителей, перегонных кубов, в самом центре охлаждается пробирка. Невероятно ценная — ее содержимое, судя по быстрому анализу, полностью соответствует заданным параметрам. Остается только испытать… но это стоит отложить на пару дней. Маг разглядывает пробирку, вертя ее в ловких пальцах. Запах действительно отсутствует, но аура мощная и соответствует тому, как, по логике вещей, должна выглядеть. Интересно, будет ли различаться действие при двух способах использования — стоит ли для лучшего воздействия на объект довольствоваться поверхностным нанесением или следует вынудить его принять состав внутрь? Достаточно будет пары капель или влить в пищу или напиток нужно много? Как это должно работать? Да и сработает ли вообще… Задумавшись, Рэйстлин даже не сразу замечает, что проливает на пальцы несколько капель, а заметив — и подсознательно прекрасно понимая, что состав для организма безопасен, — инстинктивно слизывает тягучую липкую жидкость. В осознанное понимание его выводит ощущение вкуса — холодного, терпкого и сладкого — на языке. Словно молнией, мага прошибает легкой паникой и научным интересом — можно предсказать возможное — желаемое — влияние на представителя эльфийской расы, но подействует ли этот состав на… человека? И если да — то как?.. Он смотрит внимательно на пробирку вновь и криво усмехается. Тянется, чтобы поставить в подставку, но той не оказывается на привычном месте — разгребая лабораторный стол, он сам переставил ее на второй, стоящий в углу и выделенный ученику. Маджере поминает раздраженно Чемоша и делает шаг к нему, но от резкого движения спотыкается о едва выступающий край плитки пола, взмахивает руками, пытаясь удержать равновесие… и почти все содержимое пробирки оказывается на нем самом. Расплывается по рукаву мантии, по груди, несколько капель повисают на волосах… и мгновенно впитываются. Маг медленно-медленно выдыхает, опуская руку. По идее, теперь ему не стоит возвращаться к ученику, апробация состава явно должна была бы пройти не так бесконтрольно, но ведь тот упоминал подавители. Еще и с такой ехидной усмешкой — почти привычной. Почти обыденной. Словно не лежал, временно прикованный к кровати последствиями своего дурного решения довериться учителю. Рэйстлин встряхивает головой. Ему нужно действительно передать ученику эти зелья. Безумная физическая жажда, сопровождающая сейчас его бодрствование, не должна мешать восстановлению. Опасно, конечно, забивать ее этими чемошевыми подавителями, но разве это не единственный выход?.. — Почему здесь так странно пахнет?.. — вдруг вслух спрашивает себя Рэйстлин и осознает, что в лаборатории действительно воздух пахнет… иначе. Словно кто-то разлил экстракт лаванды вперемешку с вытяжкой из гиацинта. И этот странный запах, легкий, казалось бы, терпкий, свежий, все равно давит и душит, заставляя голову кружиться. Его просто слишком много для одного помещения — по крайней мере, Рэйстлин убеждает себя в этом. Запас зелий он находит в ящике под столом ученика, в закупоренных небольших флаконах. Все они подписаны далеко не так аккуратно и тщательно, как отвары и дистилляты в шкафу самого Маджере. А еще рядом со столом запах гиацинта и лаванды словно сильнее. На самом деле, намного сильнее, и кружит голову он уже не только физически. Становится… желанным. Найти. Хочется найти источник и… уничтожить его. Сжечь, или затопить, или закопать — выбросить не вариант, эта вещь должна исчезнуть вовсе, а не сменить владельца. Рэйстлин встряхивает головой. Странные мысли. Такие ему не свойственны. Я должен уничтожить этот запах. Он слишком… слишком… Слишком дурманит. Мешает здраво мыслить. Что за зелье может оставлять такой запах? И почему он появился только сейчас, я кроме искусственных феромонов ничего не… Стоп. Запах появился почти сразу после того, как я пролил на себя состав. Он не ароматичен, я исключил полностью наличие в нем компонентов такого типа. Однако, возможно, сама возможность ощущать этот запах так остро — последствие того, что теперь в моей крови искусственный есть, пусть и несколько капель. Тех двух хватило, чтобы я мог ощущать его. И тогда… Тогда я знаю, что может быть источником. Вернее, кто. Рэйстлин сжимает два флакона в руке и усмехается. Подносит запястье к лицу и глубоко вдыхает. Как и ожидалось, у него такого сильного запаха нет. По крайней мере, для него самого. Сложив подавители в карман, он стискивает посох Магиуса и быстрым, тяжелым шагом буквально вылетает из лаборатории. Как и ожидалось, почти с той же силой, что там, гиацинтом и лавандой пахнет в рабочем кабинете, в библиотеке и на кухне. А чем ближе подходит Маг к ведущему в сторону комнаты ученика коридору, тем сильнее и гуще становится дурманящий аромат. И тем сильнее мутнеет от страха и гнева растерянное сознание. Отвратительно. Нужно реже дышать. Что, если из-за заложенной в состав программы даже я могу быть уязвим для эльфийских инстинктов? Это же не уровень физиологии и анатомии, это выше — уровень магического влияния на сознание аналогичным образом. А я, пока что, как и все люди, уязвим для такой магии. Мне не нравится это ощущение. Я… — Я должен воспринимать этот момент чистым рассудком, как ученый и наблюдатель, а не как подопытный! — отчаянно полубеззвучно хрипит Маджере, делая шаг за шагом. — Я должен видеть картину целиком… это состояние путает все карты… Я должен был увидеть влияние зелья со стороны! Не с одной из сторон, я должен был видеть все… со стороны… Гнев ледяной волной омывает разгоряченный ум. «Видеть со стороны можно только то, что отдаешь другим. Ты действительно хотел бы отдать кому-то другому право возжелать этот запах? Действительно захотел бы делиться с кем-то еще им?» Рэйстлин замирает у двери с горящей печатью. Если верить обонянию — то за ней должно быть не менее чем лавандовое поле, которое в междурядьях засадили клятыми дурманящими гиацинтами. Он угадал. Угадал с источником. У самих феромонов действительно не было запаха — но он есть, природный или приобретенный — у всех. Кто-то пахнет кислотой и ржавчиной. Кто-то — кровью и железом. Кто-то — теплым молоком и хлебом. Сколько разумных существ есть — столько и сочетаний. Рэйстлин давно разучился обращать внимание на эти запахи, да и почувствовать их в целом возможно лишь непосредственно на коже. Но эти клятые искусственные феромоны дали ему почувствовать природный запах остроухого ученика, как почувствовала его, должно быть, когда-то К’гатала. Почувствовала и загорелась, вероятно, тем же самым желанием присвоить. Загорелась настолько, что, невзирая на кастовые различия, воспользовалась собственным учеником и его состоянием. Настолько, что пренебрегла всем, даже его волей и несогласием, ради воплощения в жизнь невозможной незыблемости их союза — ради рождения дитя. Лаванда. Гиацинт. Отравляющий покой. Вечный сон. Бережный, хитрый яд. Кинжал, спрятанный под мягкой подушкой. Как же это сочетание подходит. Рэйстлин сползает на пол, царапая ногтями дверь. Он должен взять себя в руки прямо сейчас. Он не может позволить себе поступить, как та эльфийская сука. Он не хочет… Не хочет остаться еще одним мерзким воспоминанием об этих днях. Даламару они и без того — тяжелое напоминание о его «ошибочности». О том, насколько он неправилен. Насколько отвратителен для других знающих — острый разум, неизбывное любопытство исследователя и сильный магический талант в теле, предназначенном чтобы служить и в этом видеть свое счастье. Но… Изгибающееся тело на сбившихся простынях, тонкая ладонь, накрывающая, словно сокровище, след, по сути ставший клеймом собственности, клеймом преступления. Спутанные черные волосы. Хриплое и жадное «nyar Shalafai!», слетающее с губ… все это так ясно встает в голове, выглядит так красиво, так желанно, что сводит с ума. Маджере ввергает в ледяной гнев одна только мысль о том, что это мог бы увидеть кто-то другой. Краем сознания он понимает, что отдать Даламара в руки любой проститутки, заставив ее принять зелье, было бы куда гуманнее… и информативнее. Полезнее. Лучше. Но стоит только невольно представить на миг, как кто-то другой, чужой, касается его ученика, ласкает и целует, пока тот, одурманенный собственным телом, поддается послушно ради интересов и экспериментов того, кого счел «shalori», отдает себя на алтарь его властолюбия вновь… гнев заковывает льдом колотящееся сердце. — Не… могу… допустить… — шепчет, жмурясь и выдыхая, Рэйстлин и поднимается на ноги. — Выдохни, Маджере. Найдешь потом другого подопытного просто. Сейчас — просто выдохни и отдай ему подавители. И уходи, пока контроль держится. Как только магия закончит свое действие — искушение больше не будет так сильно. Он поворачивает ручку двери и заходит в комнату, задержав дыхание. Старается не смотреть на эльфа, безмолвно замершего в кровати над конспектами, и достает из кармана мантии оба флакона. Делает шаг от двери… — Нет! Голос Арджента звучит ломко и отчаянно. — Не подходите. Ни на шаг. Прошу. Рэйстлин переводит взгляд, внимательнее вглядываясь в ученика и его энергии. Замутненная темно-красными нитями аура. Тонкие руки, сжимающие записи, дрожат, сминая листы в пальцах. Лицо закрыто волосами, но в их тени маг замечает изогнутые болезненно губы, прикушенные до побеления, зажмуренные глаза. — Что-то не так, ученик? Швы? Самочувствие? Паника накрывает ярко, мгновенно приводя в почти прежнее состояние сознания. — Нет. Все хорошо. Просто… не нужно подходить ближе. У эльфа начинают вздрагивать плечи. Он медленно выдыхает. — У меня сейчас… обострено обоняние. Вероятно, из-за… операции и стазиса оно совсем с ума сошло. Я… я сейчас не слишком хорошо контролирую себя. Я слишком сильно… Рэйстлина прошибает осознанием, и он действительно делает медленно шаг назад. — Ты чувствуешь мой природный запах, верно? И он… — И он слишком сильно мне нравится, — шепчет Даламар, все же открывая глаза и поднимая взгляд. Абсолютно безумный, полурасфокусированный, жалобный, умоляющий, зовущий — этот взгляд едва не заставляет мага рвануться к постели, забывая обо всех стопорах и условиях. — Я… не могу оставить твои зелья у порога. Тебе нельзя вставать. Они сильно… необходимы тебе сейчас?.. — с силой выговаривает он, лишь чудом сдерживая себя. — Пожалуйста… — горячо выдыхает Арджент, и в его взгляде на секунды мелькает сознание. — Я без них… — Задержи дыхание. Закройся покрывалом. И… закрой свои чемошевы глаза, ты смотришь так, словно я тебя на смерть отправляю! — гневно взрывается руганью Рэйстлин, но слышит в ответ… смех. — Это вы смотрите на меня, как хищник на добычу. Столько вожделения, столько ярости, столько давления и властности, собственничества… что же случилось, s h a l o r i? Вас не было совсем немного времени, а ваше состояние… похоже… — голос эльфа слабеет, замедляется, словно от осознания. — Да. Результат пошедшего не так эксперимента, — без капли раздражения выдает маг. — Я не поддамся зелью, которое сам же сделал. — Понимаю, — голос ученика хрипит, нейтральный, ровный. — Досчитайте до трех и поставьте флаконы на тумбочку. И сразу же уходите. Хорошо? — Согласен. Рэйстлин закрывает глаза — только бы не видеть этот блядский взгляд. Но прежде чем считать, он задает вопрос: — А чем я пахну? — Горькие травы, — обрывисто цедит сквозь зубы эльф. — Сухая земля. Бодрящее зелье. Старые книги. Благовония Тени. Поспешите, shalori, я не могу вечно себя на цепи держать, как… кошку. — Один. Даламар накрывается простыней, с головой. Запаха меньше не становится — им уже вся комната пропиталась насквозь. Но… самому Даламару должно быть легче. — Два. Рэйстлин достает из кармана оба флакона, выдыхает. Три. Я делаю шаг вперед, другой, иду быстро, но больше всего мне хочется бросить эти два чемошевых флакона об пол и сослаться на неловкость. Чтобы ты не смог устоять — ведь сейчас я так близко. С каждым шагом я вижу все ближе очертания твоего тела. Слышу дыхание — рваное, частое. Там, под тонкой серовато-белой тканью ты обнажен, я сам раздевал тебя, чтобы смыть кровь… получается, я видел тебя нагим уже дважды. Хочу еще. Не только видеть. Хочу коснуться. Прижать к себе. Почувствовать твою прохладу на своей коже. Хочу… тебя. Флаконы стучат о поверхность тумбы, один падает… катится… летит вниз. Моя ладонь слишком замедлена. Осколки разлетаются по полу. Я… Я хочу считать это знаком. Обещаю, я не буду таким, как К’Гатала. Я слышу твой испуганный вдох под простыней. Сейчас должен подействовать летучий компонент зелья, вместе с моим запахом… полынь, бодрящее зелье, благовония, старые книги. Ты всегда любил эти запахи. Можешь ли ты… действительно… любить меня? Рэйстлина ведет. — Один флакон разбился. Лопнул. Я… уберу. Он стоит у кровати ученика, и его раздирает рассудок, требующий немедленно покинуть комнату, и желание. Не столько даже плотское, кажется, сколько властное. Плотского сейчас и нельзя ничего — раны слишком свежи еще, любое напряжение может заставить косой крест снова начать кровоточить. Хотя как же хочется. Он с трудом отворачивается, уже делает шаг — но мантию что-то цепляет. К полам ее тянется тонкая слабая рука, намертво впившаяся в черную ткань. — Потом. Не… не оставляй меня… — еле слышный голос эльфа дрожит. — Я… я так не… не хочу… не хочу быть один… Рэйстлин… Маг каменеет. Свое имя, тем более, выдохнутое с такой нежностью, с такой мольбой, из уст Даламара без добавочного «учитель» или «господин» он слышит впервые. И оно выбивает землю из-под ног. — Не хочу… — скулит эльф, отпуская мантию — безнадежно, — прячется вновь под простынью. — Простите, shalafai. Конечно, идите… простите, что… Он распахивает глаза почти испуганно, когда Маджере за долю мгновения срывает ткань до низа замотанного бинтами живота, едва не обнажая совсем, нависает над ним, прижимая руки над головой и неотрывно глядя в глаза. — Ты от меня никуда не денешься, — бешено хрипит маг. — Ты… Он не может подобрать слов, глядя в глаза ученику. Безнадежные. Полубезумные. Просящие. Отчаянные. — Рэйстлин… shalori… останься рядом… — шепчет тот, стараясь не двигаться. — Просто побудь рядом… мне хватит иллюзии… правда… дай мне обмануться… Маг видит боль, видит слезы в этих огромных глазах, сглатывает. — Пообещай мне не уходить, — рвано шепчет он сам, сбрасывая домашнюю обувь, ложась поверх простыни и накрывая до груди эльфа тканью… кладет руку на кровящий отпечаток собственной ладони. — Пообещай мне, что ты останешься. Руку его накрывают дрожащие пальцы. — Даже если вы выгоните меня — я выберу лучше стать ужасом Рощи, который будет служить вам… чем покину. Рэйстлин снова сглатывает. Мир трещит по швам. Ученик, истощенный почти неделей ужасающего, выматывающего режима жизни и заживления после операции, кажется, понимает его страх и его боль лучше, чем он сам понимал, до недавнего времени, но — не отворачивается. Не отрекается. Смотрит с тем же обожествлением, с тем же чуточку ехидным обожанием и любопытством, только теперь в этот взгляд вплавлены мольба и желание. В такую верность почти не верится. И он бы не поверил, расчетливый темный с каменным сердцем, если бы не знал того, что выяснил об эльфах. А если бы и поверил, то пока не потерял бы — не понял, что сам… хочет обладать не только властью наставника, не только правом использовать этот инструмент в своих планах. Тонкое тело под простыней дрожит, как в жестоком ознобе. Руки эльфа несмело, просяще касаются ладони и предплечья учителя, чуть сжимают, поглаживая, едва зацепляя при этом кончиками едва отросших ногтей. — Рэйстлин… — Я… могу тебя касаться? — тихо спрашивает седой маг, силой собственной воли сдерживая желание в груди — изласкать, присвоить, отметить. Даламар отворачивается. — Не… не стоит. Я… я не стою… не стою того… Он всхлипывает, закрывая лицо запястьем, и Рэйстлин исправляет немного формулировку, пытаясь точнее донести свою мысль: — Я хочу тебя касаться. Позволишь?.. — и лишь дождавшись кивка, отрывает ладонь от груди эльфа. Гладит по волосам, чуть сжимает и трогает уши — по краю, от мочки до дергающегося кончика, — и с возникающим в голове удовольствием замечает, как ученик прикусывает сгиб пальца, заливаясь краской. — Хочу тебя слышать, — полубезумно шепчет Маджере, по наитию целуя его в шею, сжимает острыми зубами кожу — тонкую, но прочную. Даламар старается не двигаться, но заметно, что дается ему это с трудом. Пальцы его дрожат, сминая ткань простыни. — Рэйстлин!.. Сухая, обжигающе-горячая рука скользит по его плечам, по шее, по ключицам, гладит, чуть цепляя кожу ногтями. — Ты знаешь, чем ты сейчас пахнешь? — внимательно спрашивает маг, прижимая ученика к себе. Тот мотает головой. — Лаванда и гиацинт. Запах нежной смерти. Гибельный сон… — И лекарственные поляны друидов в Кагонести весной, — смущенно шепчет тот. — Они гиацинты для красоты выращивают… У Рэйстлина дыхание перехватывает. Он даже не подумал про то, что эти цветы… не только имеют практическое применение. Они красивы. И ведь, по правде говоря, он помнит, что они красивы! Прагматик до мозга костей. Проклятый взгляд стер для него быстротечное мгновение прекрасного. Сможет ли Даламар… снова показать ему это не-вечное? Сможет ли научить — сам поглощенный страстью к знаниям, увлеченный изысканиями? — Ты больше, чем твои функции, ученик. Гораздо больше. Глаза эльфа распахиваются. Рука тянется к лицу Рэйстлина, гладит впавшую щеку, острую скулу, очертания челюсти. И тянет. Даламар целуется словно неумело, больше касается быстро и вылизывает, чуть прикусывает чужие сухие губы. Но это обманчивое впечатление. Маджере понимает, что эльф делает так нарочно. Нежно. Мягко. Несмело. Не разрешая себе думать даже о том, чтобы опорочить учителя «грязной» своей любовью. Так не целуют тех, кого жаждут — так целовали бы… богов. Маджере чуть сжимает пальцы. Под рукой тонкое тело покрыто каплями испарины, дрожит крупно, мышцы под повязками судорожно напряженные, твердые… — Ты в порядке, Мар?.. Ученик всхлипывает, но кивает. Содрогается, как от приступа боли, и… выдыхает медленно, расслабляясь, растекаясь под рукой. Льнет к нему плечом, прячет лицо в рукаве домашней мантии. — Shalori… Рэйстлин… Запах цветочный становится невыносимо сильным, в нем появляется странная, оглушающая и очаровывающая, чуть солоноватая нота, почти ломающая удерживающую мага от поспешности волю, а Даламар так ластится отчаянно, закрывая лицо от учителя… что до Маджере доходит мысль, сражающая, как молния. О боги. Тебе и впрямь хватило иллюзии… нет, простой настоящей близости ко мне, хватило просто тепла и запаха, хватило одного поцелуя, одного ощущения моей руки на теле… О боги. Я… Я не хочу, чтобы ты довольствовался этим. Но твои раны слишком свежи, чтобы я мог подарить тебе то, чего ты жаждешь. Я не могу позволить себе даже просто прижать тебя к этим чемошевым простыням, не могу без страха касаться…не могу сейчас быть так близок тебе, как тебе это нужно — и как мне того хочется. Даже сейчас я знаю, как это опасно для тебя, и это помогает не совершить ошибку. Не касаться слишком настойчиво. Не растравливать душу собственным желанием. Не… не дать вознадеяться и обмануться. Я не умею любить. Не так, по крайней мере, как представляют себе любовь другие. Я бы сказал, что вообще любить не умею без собственного приказа — но… нет. Умею. Только любовь эта — как я, больная, слабая, искаженная. Я не буду верить, что ты не выберешь другого, и захочу ото всех оградить. Я уничтожу все, что может забрать тебя у меня — даже если это будет значить мою смерть. Я… Я не смогу не причинять тебе боль. Твоему сердцу, твоему телу. Ты не должен понять, что у тебя сейчас есть шанс стать моим — потому что ты не заслуживаешь такой ужасной судьбы. Пусть я останусь недосягаемым богом. Но и ты останься… недостижимым. Невозможным. — Shalori… Маг смаргивает непонятную муть в глазах и чувствует, как нежно касается его лица дрожащая эльфийская ладонь. — Рэйстлин, тебе… больно? Противно? Прости, мне… — Нет, я… нет. Все хорошо. — Учитель… Маджере смотрит в обеспокоенные глаза, с горечью смотрящие на него, и видит, видит, как медленно, но все же темнеют они и старятся. — Ты не должен позволять мне такую вольность, Мар. Мы не сможем забыть то, что сейчас происходит. И смотреть друг другу в глаза тоже не сможем, если допустим поражение в бою с вожделением. И вообще… не нужно бесплодных надежд. Ни тебе, ни мне. Даламар отворачивается, чуть отстраняясь, стискивает пальцами запястье и снова шепчет, тихо, горько: — Я понял вас, Shalafai. Он даже находит в себе силы отползти — а Рэйстлин находит силы отпустить. Эльф медленно поворачивается набок, спиной к учителю, стонет болезненно в какой-то момент — но прежде, чем Маджере успевает отреагировать, сам кладет ладонь на живот, поверх повязок, и вышептывает через силу что-то на сильванестийском наречии. Рэйстлин запомнить не успевает. — Что это? — Лечащее. Я… не мог записать его. Связан клятвой. Потому долго хранил. Но сейчас будет лучше, если я стану работоспособным в максимально краткое время. Поэтому… в общем, за сутки должно зажить окончательно, я даже сейчас мог бы выполнять нетяжелую работу. Думаю, вы проголодались, пока… — голос эльфа вздрагивает, и седой маг слышит в нем боль, тонкую, тщательно сокрытую, и ноту отвращения. — …возились со мной сегодня. Маджере злится. Явно, горько, аж лицо кривится. — Не смей вставать, — чеканит он. — Ты сказал, что при ограниченном напряжении со швами все будет хорошо? — Д… да?.. Я… Я все же не могу. Даже зная, что тебе будет больно, я не могу лишить тебя выбора. Я не хочу быть таким же, как те, из-за кого ты с таким омерзением говоришь о себе. Любовь — это смерть… но не стоит ли она того? Стоит ли моя любовь и моя близость таких проблем, боли, страха? Это решать не мне. Ты решишь сам. Когда пройдут твои десять дней, я спрошу — и ты выберешь сам. Сухие горячие руки сжимают до боли плечи. Рывком подтягивают эльфа к чужой груди спиной, вплотную, тесно. — Тогда плевать я хотел на бесплодность надежд и смертельность любви. Чтобы сделать правильный выбор — нужно знать, из чего выбирать. Маг рычит хрипло, шумно дышит, обнимая — наконец-то без страха — почти в полную силу, до нежной боли в узких ребрах. — Тебе нужно это знание, Даламар. А я, в конце концов… твой учитель. Эльф вздрагивает, слабо, неуверенно, дрожит, как лист на ветру, но лишь жмется к нему теснее, скулит, и запах у него сильный до безумия, мягкий, и нота эта солоноватая… — А говорили, что зелью не поддадитесь, — еле слышно посмеивается он, оглаживая руки, вцепившиеся в него. — Неужели оно настолько сильное? В веселом вроде бы голосе звучит… опаска. Горечь какая-то. Тоска. — Не в зелье дело… не только в нем, — шепчет хрипло маг, вылизывая и прикусывая трепещущее острое ухо. — Я хочу тебя. Я хочу дать тебе то, чего ты жаждешь. Я хочу… сделать тебя своим. Не учеником, не инструментом — даже просто любовника мне мало. Это все и без зелья было. До того, как ты едва не… ушел — я просто не осознавал этого. Даламар скулит, стонет тихо-тихо, выгибается в его объятьях, безболезненно царапая пальцами стискивающие его поперек плеч и груди руки. — Что ты хочешь, чтобы я сделал с тобой сейчас? — хрипло звучит голос, Маджере морщится… но эльф всхлипывает, оборачиваясь, и смотрит ему в глаза. — Рэйстлин… И в глазах этих, чуть влажных от набегающих слез, такое обожание, такое счастье, что маг взвыть сам хочет. — Ты… можешь отметить меня?.. еще раз… не… не так, я знаю, что то заклинание ты не захочешь повторять, но… Тонкие пальцы ложатся на отпечаток на его груди, чуть нажимают. — Если объяснишь — зачем. Это чисто твое желание, ученик… или еще и часть какого-то обычая? Эльф захлебывается вдохом, когда вторая ладонь мага сжимается на внутренней части его бедра через чуть пропитанную вязкой, скользкой влагой простынь. Больно сжимается, впивается в тело, аккуратно, тут же едва не отдергивается… но экстатический стон успокаивает мага мгновенно. — Я… мне… мне хочется… — Даламар лепечет полубессвязный ответ, все еще глядя в лицо ему. — Обычая нет, но это как-то… словно… общее желание для почти всех. К’гатала говорила… п-потом… — Не вспоминай о ней! — голос Рэйстлина звенит злостью — и тут же смягчается. — Забудь ее. Оставь в прошлом. Она больше никогда тебя не получит. Ты свободен от этого. Он властно отворачивает от себя лицо эльфа, отводит в сторону черные пряди, обнажая шею и загривок. И, медленно проведя языком по выступающим косточкам позвонков, кусает. Сначала это словно бы просто прикосновение губ и зубов к коже, но давление он все усиливает и усиливает… Пальцы чуть перехватывают горло ученика. Тоже сдавливают. Тот замирает, лишь едва заметно дрожа и скуля от нарастающей боли, пока та не преодолевает границу его терпения. А Рэйстлин оторваться не может. От черных волос пахнет гиацинтами и лавандой, пахнет травами и зольным щелоком, пахнет отваром, облегчающим проклятый кашель, и он просто не может заставить себя разжать зубы — бьется в голове дурная какая-то мысль и вовсе не отпускать подцепленную кожу, прямо так подмять под себя сводящего его с ума, лишающего самоконтроля своим запахом и просьбами, взглядом, прикосновениями эльфа, заставить упереться в кровать плечами и локтями, а в ладонь — отпечатком на груди, поднять ему бедра так, чтобы спрятаться не мог от прикосновений, чтобы удобно… Звериная картина какая-то выходит абсолютно, и жар в теле от этого все сильнее. Зубы снова сжимаются чуть — и Даламар вскрикивает одновременно болезненно и сладко, хрипит, бьется, вьется, сжимает ладонь, лежащую на шее… но даже не пытается отстраниться, трется верхним бедром о вторую руку учителя, словно пытаясь повыше ее подвинуть. Маджере отпускает его горло, вцепляется в раны на груди, поднимает ладонь по бедру единым быстрым движением, охватывая сквозь влажную ткань вновь напрягающийся член. И лишь когда на языке появляется железный привкус, а Даламар в его руках почти задыхается от вскриков рваных, он разжимает зубы. Смотрит на чуть сочащийся кровью отпечаток на коже, наливающийся краснотой и оттенками фиолетового, и чувствует, как сжимает сердце чувство вины. Он сделал ученику больно. Очень больно. Сейчас, когда ему явно нужна ласка… когда любая боль должна считываться как опасность его сознанием, особенно хрупким, особенно подвластным инстинктам. — Прости. Я не сумел вовремя… — …еще… — перебивает его извинения тихий разгоряченный выдох сквозь поскуливание. — Я еще хочу… укуси еще, Рэйстлин… Эта просьба звучит неправильно. Нельзя же так. Нельзя так искушать. — Тебе снова будет больно. Нельзя испытывать жестокость и жажду, нельзя на прочность проверять замки и засовы, на которые он их запер. Ученик ерзает в объятьях, и голос его звучит умоляюще. — Я знаю… отметь еще, я хочу… хочу еще… — Следы? — усмехается маг, примериваясь к плечу. В этот раз он должен не перестараться, должен отпустить раньше… — И боль тоже, — выдыхает эльф, пряча лицо в ладони. Ухо его, опутанное волосами, горит ярко-красным. — Прошу, shalori… Я хочу быть твоим… хотя бы сегодня. «И боль тоже». Даламар согласен… нет, нечего себе врать — жаждет боли. Это Маджере едва остатки самоконтроля не сносит. Огонь в животе и всем теле полыхает ярче и жарче, чем в храме Паладайна. — Чего ты еще хочешь, ученик? Боль… будет потом, если ты и впрямь ее любишь. — Да!.. я… я подожду… Зубы сильно, но коротко, всего на пару секунд сжимаются возле шеи Арджента, и он вскрикивает, стонет блаженно, трется о руку учителя непроизвольно животом и бедрами, толкается к ласковым пальцам… и глаза его, и без того огромные, расширяются от удовольствия. — Так чего ты хочешь? Расскажи мне. — голос седого мага шелестит и хрипит над ухом эльфа с какой-то долей язвительности, но не болезненной, напротив. И непререкаемая эта уверенность в том, что ученик ответит, звучит в каждом слове. — Я хочу знать, о чем ты думал в тот момент, когда я увидел впервые твою жадность и красоту. Хочу знать о твоих желаниях. — Тебя… хочу твои руки на себе… — говорит Даламар явно с огромным трудом, краска уже заливает не только уши, но и скулы, даже шею. Рэйстлин ободряюще гладит незаживающий след от собственной ладони, стискивает мягко, ласкает через простынь твердый почти до каменности член. — Продолжай. Я должен знать все, о чем мечтает мой ученик… касательно меня. Он намеренно выделяет слово «мой» интонацией. Я услышал в тебе то, чего не ждал встретить никогда. Ты… так же жаждешь боли, как я. Но если я жажду ее нести, то ты — испытывать. Мы… может, и в этом есть смысл эльфийской совместимости? Не только в лучшем сочетании наследственности, но в движениях рассудка и жаждах тела? Если бы ты не был столь умен и сдержанн всегда — нынешнюю твою эмоциональность я бы тебе не простил. Но сейчас я чувствую себя довольным, что вижу искренность. Ты, вечно закрытый ото всех, носящий маску поверх маски, раскрываешь себя мне. Мой верный ученик. Мой… мой серебряный. Я хочу дать тебе все, на что способно мое слабое тело и холодное сердце. На что способен острый разум. И я знаю, я вижу и даже… даже верю — как же странно верить! — что ты хочешь того же. Скажи же, ну. Неужели тебе все еще стыдно и страшно признавать свои желания? … ты ведь… умеешь их понимать, верно? Даламар всхлипывает. — Я… я не знаю, Рэйстлин… я хочу… хочу чтобы ты познал меня. Хочу, чтобы касался… хочу… — Где же мне тебя коснуться? Эльфа трясет, все его тело, до одури чувствительное, пульсирует, вздрагивает, сердце в его груди под ладонью Маджере колотится бешено. — Я не знаю… где… где бы ты хотел?.. Рэйстлин замирает. Везде. На каждом дюйме кожи оставить прикосновения, исцарапать и изласкать везде, где дотянуться смогу… но не бывает так, чтобы не было на теле мест, где касания неприятны. Я помню твои шрамы на спине — догадываюсь, откуда они. Знаю, видел иногда те оценивающие взгляды, что скользили по твоему телу, когда мы выходили оба в люди — каждый раз ты прятался от них за моим плечом, хотя и старался держать лицо. Это слишком характерный страх. Я помню о тонких шрамах на предплечьях. Я не хочу допустить даже малейшую ошибку. Не хочу задеть болезненные старые раны. Мне нужно быть осторожным. Дай мне хоть какой-то намек, мой серебряный. — Там, где ты почувствуешь больше всего удовольствия. Эльф прижимается плечами и спиной к груди учителя, молчит, зажмурившись — секунду, две… — и выдыхает рвано: — Тогда сейчас — внутри. Горячо, жжется, тянет… shalori… прошу… Длинные золотистые пальцы ложатся на его губы, заставляя затихнуть. Гладят, мягко размыкая. Проталкиваются в рот. Рэйстлин завороженно смотрит, как Даламар вбирает в себя его пальцы — до самых костяшек, глубоко, тесно сжимая их губами, — вылизывает тщательно, оставляя мокрые следы, капли и нитки слюны, тянущиеся от золотой кожи к его рту, когда он чуть выпускает их, чтобы снова насадиться. Эльф чуть постанывает, поскуливает от удовольствия, жмурится, когда маг упирается основанием ладони в его подбородок и сам начинает действовать. Кончики ногтей, бесследно и безболезненно царапая, скользят по языку, проталкиваются под него, оглаживают боковые части — ритмично, сильно, но аккуратно. Маг осторожно извлекает пальцы лишь тогда, когда несколько тонких ручейков слюны дотекает до запястья, и видит прекрасно, с каким голодом, с какой мольбой смотрит на него ученик через плечо. Запах он уже просто не замечает — только голова кружится немного, и то безболезненно. Вторая рука его отпускает ненадолго вновь сжатое бедро эльфа, сбрасывает к Чемошу простынь, обнажая его тело. Он разглядывает — пристально, внимательно, — гладит кожу… и командует тихо, недалеко отстраняясь, садясь на кровати: — Повернись на спину и разведи для меня свои ноги сам. Ему не нужно раздеваться. Бесполезно. Но он и без того знает достаточно, чтобы сейчас суметь доставить своему ученику удовольствие… как минимум, пятью способами. Но выбирает он один. Самый нежный и мягкий. Даламар отводит взгляд, прячет лицо в плече, но поворачивается. Руки его, дрожащие, очевидно слабые, медленно скользят по телу — от шеи, частично залитой потеками и капельками слюны, вниз, синхронно и симметрично, обводя пальцами очертания грудных мышц, обходя, не касаясь, соски, по бинтам… по тесно сжатым бедрам, чуть подогнутым. Ложатся немного выше колен. Втискиваются между ними, скользят выше… Маг успевает увидеть, как Арджент прикусывает уголок губы, когда пальцы касаются перламутрово- белесых разводов и брызг на коже, не стертых простыней. Успевает… и улыбается. А эльф наконец медленно разводит ноги, расталкивая ладонями судорожно стискивающиеся бедра, раскрывается перед ним, не смея взглянуть даже в глаза. Он не неопытный любовник, далеко не, однако… — Рэйстлин… Очевидно, что сейчас ему невероятно неловко. — Пожалуйста, Рэйстлин… Маджере улыбается краем рта, полуложась вновь рядом — ниже, чем раньше, его опорный локоть оказывается примерно на уровне талии ученика, а бедра придавливают колено и ногу к постели. — Смотри на меня, Даламар. Эльф послушно смотрит — и рвано стонет, когда язык учителя касается бедра, собирая жемчужно-белесые капли. Рэйстлин сам едва не стонет хрипло. Да, он догадывался, что в таком состоянии, под воздействием веществ и трав в искусственном секрете, наверняка должно было измениться не только его обоняние, но и восприятие… но не ожидал, что вкус семени способен быть таким. Не то чтобы он был специалистом в этом (только теоретически, налистался в некоторый момент романов из личной библиотеки одной из магесс, пребывавших в Вайретской башне). Но он знал точно, что этот вкус не должен быть таким… Безукоризненным. Рэйстлин уже не по плану слизывает с кожи ученика вторую и третью капли. — Ты… великолепный. Солоноватый, морской привкус вперемешку со свежим травяным чаем и засахаренными фиалками. Маг поднимает взгляд, сам поднимается, нависает над всхлипывающим от возбуждения учеником, — и мокрые пальцы его касаются вздрагивающего эльфийского члена, истекающего смазкой куда больше типичного, скользят по нему вниз. Ниже, ниже… — Я не надеялся даже бы никогда быть у тебя первым. Я хотел бы стать последним. Но ты… слишком долго будешь жить. Поэтому я хочу стать тем, ученик, кого ты навсегда запомнишь. Глаза Даламара, неотрывно наблюдающего за ним, распахиваются, когда оба пальца мягко, аккуратно, но без лишней жалости входят в его тело. Медленно, мягкими толчками проникают все глубже. — Рэйст… Рэйстлин… Эльф вцепляется пальцами в собственные бедра, удерживая их на месте. Всхлипывает, упираясь только носочками в кровать, дергается. Глаза его распахнуты — но вовсе не от боли. Губы изогнуты в полуприкушенной счастливой улыбке. Маг смотрит на ученика — и одним последним толчком проникает в него пальцами на всю их длину. Замирает всего на миг. И — движется. Аккуратно, но сильно. Внимательно — замечает каждую чувствительную точку, выверяет нужный угол, касается большим пальцем нежной кожи у самого корня члена, сгибает те, что внутри, чуть разводит их и снова сводит вместе, даже скрещивая… каждый оттенок реакции впитывает глазами, едва не забывая смаргивать проклятье, отводить взгляд на секунды — чтобы видеть ученика таким, какой он есть. Ищет идеальное воздействие. — Рэйстлин!.. Sh… shalori!.. — взвывает Арджент, всхлипывая, кусая губы, выгибая спину и пытаясь податься бедрами на резкие и сильные движения. — Shalori… ох… Он сбивается на поскуливание, царапает ногтями в кровь кожу, неловко, неосознанно переносит вдруг одну руку к волосам седым, растекающимся по его повязкам и и боку, впутывается в ниспадающие сухие и жестковатые пряди. Не тянет, не рвет — прижимает к себе, к губам. Взгляд у него вновь абсолютно безумный, звериный, алчный. Прямо как в тот раз был, когда Рэйстлин случайно его увидел поглощенным страстью настолько, что тот и не заметил чужого присутствия. Маг ухмыляется, вновь и вновь выбивая пальцами из ученика абсолютно непотребные стоны уже, поскуливание довольное, даже, кажется, порыкивание коротенькое, пока тот наконец не выговаривает, выдыхает жарким шепотом: — Рэйстлин… хочу тебя… ближе… прижми… накрой… — Тебе мало? — вскидывает ехидно бровь Маджере, замерев на глубокой как раз фрикции, и медленно тянет, проминая гладкие тесные мышцы, пальцы наружу. Не вытаскивает до конца, не планирует даже, но тянет мучительно долго. — Тебя, — эльф замирает, настораживаясь и закусывая губу. — В… внутри пóлно… Только ты… тебя… От следующего резкого толчка он выгибается, хнычет даже от удовольствия. Рэйстлин поднимается на колени, ставит одно между ног ученика, бедром подпирая лежащую там ладонь, даже чуть еще вталкивая глубже в чужое тело, перемещает опорный локоть к его плечу. Ткань черной мантии касается нежной бледной кожи, трется о грудь, задевая напряженные соски легко-легко, едва ощущением. Их лица оказываются так близко. Ладонь Маджере вновь замирает. — Даламар. — Р… Рэйстлин?.. Кривая, сухая и неумелая улыбка касается губ седого мага. — Я хочу научиться верить тебе. Хочу научиться… не прикрывать свою привязанность другими чувствами. Так что, если через пару дней, когда твоя фаза закончится, ты поймешь, что ради этой любви ты согласен даже умереть, то… будешь мне ассистировать и на этом пути? Он смотрит на эльфа напрямую. Серьезно. Пойми. Прошу. Я знаю, это не будет легким испытанием. Но пойми, о чем я прошу, пообещай, что хотя бы попытаешься. Я так хочу тебе верить. Не просто знать, что ты справишься с какой-то задачей. Не просто вынуждать тебя работать на свою пользу. Не просто использовать и наслаждаться тобой, чтобы потом разбить. Это неправильно, Мар. Привычно мне, понятно, но я знаю — так неправильно. Я хочу тебе верить, как когда-то верил… другим. Пойми сейчас. Ответь. Даламар смотрит в ответ. Секунду… две… — Я… всегда буду по твою правую руку, shalori. Голос его звучит тихо, но уверенно. — И это окончательный ответ. Я не настолько… обезумел от этой чертовой жажды, чтобы не понимать, что это трудный путь. Мой разум не подводит даже сейчас. Я давно… на самом деле, давно полюбил тебя. И хочу быть рядом. — Я знаю. Я успел обдумать и понять. И принять. Не хочу лишь, чтобы ты… жалел потом. — Никогда. Рэйстлин касается его губ, кусает легко — острые зубы не ранят нежную кожу, — углубляет настойчиво поцелуй и, вжимая эльфа в кровать всем своим телом, вновь движется. Опять же — всем собственным телом. В едином ритме, бедром упираясь в руку, вжимая ее в чужое тело и так даже усиливая глубокие толчки. Даже его собственное — горит изнутри. Плавится. Он никогда этих чувств не испытывал. Распознает сейчас лишь по чужим вычитанным описаниям и подслушанным разговорам, что они значат, но этого знания хватает. И то, как на каждое движение откликается Даламар — то цепляется за плечи, гладит скулы и лоб его безумно, нежно, перебирает волосы, поднося их то и дело к губам, то отворачивается в сторону, прячет лицо под запястьем, скулит, сжимая коленями, содрогается, стонет, кусая губы, упрямо, неконтролируемо изгибающиеся помимо его воли в счастливую улыбку, — дает удовольствия больше, чем он рассчитывал получить. Вплоть до физического. Вплоть до осознания — то, что его тело слишком слабо, то, что его болезненность не позволяет быть таким же, как остальные, не делает… не делает его хуже. Не делает его менее желанным. Не делает его неспособным на то, чтобы дарить удовольствие. Эльф не притворяется — он действительно изгибается под ним от наслаждения, стонет, вышептывает имя (и от того, как оно звучит, у самого Маджере сердце биться начинает быстрее, и пламя клубком ворочается в животе), просит — «быстрее», «резче»… и ни разу «больше». У него по щекам слезы от удовольствия, глаза закрываются, и это невозможно никакой иллюзией подделать. — Коснись себя, — ласково и хрипло приказывает Рэйстлин, когда чувствует, насколько тесно сжимаются чужие мышцы вокруг его пальцев, как содрогается хрупкое, но не такое уж слабое тело под ним, и поясняет тут же, — Я не могу. Если уберу локоть — упаду. Даламар рвано кивает, касается ладонью дрожащей плеча той руки учителя, что опущена вниз, ведет по ней до запястья — и оплетает собственный член пальцами. Синхронизирует движения и темп, ласкает, костяшки часто касаются кожи самого мага — руки их очень близко. Когда голос эльфа, и без того звучный и звонкий, начинает на каждом стоне срываться почти в крик, а вторая ладонь пытается закрыть, запечатать под собой эти звуки, Маджере прикусывает пальцы ученика, убирает, отбрасывает их с его губ, целует коротко — и снова роняет полушепотом, хриплым и рычащим, прикусывая острое ухо: — Кричи для меня. Я хочу тебя слышать. Хочу слышать, насколько тебе нравится то, что я с тобой делаю. Хочу слышать твою благодарность. Не слова — голос. И Даламар… действительно кричит. Содрогается всем телом, стискивает в ладони седые волосы, перемешавшиеся с черными, сжимается весь, пальцы его ускоряются, чуть жестче и агрессивнее выласкивая влажную горячую кожу от самого основания до уретры, рваными движениями. Рэйстлин вжимает его в кровать собой, приникает всем телом, буквально ложится сверху. И — смотрит. Жадно ловит взглядом все, что видит сейчас. Ты красив, мой серебряный. Ты красив. Я хочу, чтобы ты принадлежал мне. Душой, сердцем, умом и телом. Всем. Хочу слышать твой голос рядом. Чувствовать твои руки рядом с моими. Хочу верить тебе. И вместе с тобой идти к силе и знаниям. Учить тебя дальше, помогать стать сильнее, открывать новое, как открыл мне ты. И хочу видеть тебя таким, как сейчас. Снова и снова. Интересно, что же ты всё-таки выберешь, когда спадет это опьянение? … Прошу тебя. Выбери то, чего ты действительно хочешь. Не решай ради меня. Ради себя. Я согласен на любое твое решение… мой любимый ученик.