from a beating heart to the farthest place

АВГУСТ 2015, НЬЮ ЙОРК. Луи уставился на пивную бутылку, смотря, как по стеклу неуклонно стекали капельки конденсата. Сегодня было жарко, но вполне терпимо, ровно настолько, чтобы джинсы Луи немного неудобно прилипли к коже, а бутылка с пивом согревалась быстрее, чем дома. Но курить в доме он не мог, поэтому он сидел на балконе, плотно закрыв дверь, чтобы дым не просачивался обратно. Да, может быть, он курил без остановки. Но ему было на это совершенно плевать. Луи схватил свою пачку и достал еще одну, быстро закуривая. Он выдохнул, а затем ссутулился в кресле, глядя на подернутые дымкой улицы Нью-Йорка внизу. Тут было шумно, жарко и тяжело дышать. Он устал и раздражен, и ему приходится выходить на сцену раньше, чем ему хотелось бы, и он изо всех сил старался не гуглить, что говорят люди. Он уже удалил Твиттер, но Гугл… Все в открытом доступе и на расстоянии вытянутой руки. Он очень, очень старался занять свои руки чем-нибудь другим. Вот для чего нужны были пиво и сигареты. Несколько саморазрушительно, но даже это будет лучше, чем рыскать по Интернету и находить только то, что будет его еще больше ранить. Луи осознал, что вел себя сейчас как мудак. Он знал, что ему о многом нужно было поговорить, через многое пройти вместе с Гарри. Обычно, когда наступали тяжелые времена, он хотел говорить только с Гарри. Но не сейчас. Зейн ушел, а Луи станет отцом, группа прекратит свое существование, а Гарри отчаяннее других хотел прекратить всю эту историю с группой. Каждый раз, когда он об этом думал, Луи становилось дурно. Он стряхнул пепел с сигареты и сделал глоток пива. Гарри, который любил выступать, который любил писать и петь, был готов от всего этого отказаться. Луи даже мог его понять, потому что все это чертовски выматывало. Он был вымотан до предела. И ему бы не помешал отпуск, он не станет отрицать, но он мог бы вернуться. Он всегда думал, что все они через какое-то время к этому вернутся. Когда они побудут сами по себе, не будут выполнять требования, они могли бы вернуться обновленными и заново все это полюбить. Он не думал, что они никогда не станут оглядываться назад. Ему потребовалось чертовски много времени, чтобы найти свое место в группе. И он не хотел уходить от этого без борьбы. Он не такой, как другие. Он не мог быть уверен, что, когда все рухнет, он найдет надежное, безопасное пристанище. Еще пару месяцев назад Луи подумал бы, что его безопасным пристанищем станет Гарри. Теперь это больше похоже на свободное падение. Дверь открылась, и Луи даже не нужно было туда смотреть, чтобы знать, что это Гарри. Он прислонился к перилам балкона напротив Луи. Луи глянул на ноги Гарри. Тот был в кроссовках, на ноги были натянуты белые носки. Он поднял глаза, оценивающе оглядывая Гарри. Он только что вернулся из спортзала, одетый в черные шорты и черную футболку, вытащил из ушей наушники и засунул их в карман. — Могло быть и хуже, — только и сказал Гарри, и Луи готов был посмотреть ему в лицо, потому что его голос звучал чертовски сдержанно и буднично. Они не говорили об этом со вчерашнего дня. Последние двадцать четыре часа они ходили вокруг этой темы, которая произошла — которая все еще происходит — и которая никогда не перестанет существовать. Конечно, выражение лица Гарри ничего не выражало. Между бровей пролегла глубокая морщинка, но он твердо смотрел на Луи. Луи боялся такого Гарри. Они любили друг друга и уже пять лет вместе боролись с менеджментом и социальными сетями — что означало, что ровно столько же они боролись друг с другом. Иногда Гарри просто принимал, соглашался и замолкал. Он позволял Луи высказывать свое мнение и становился таким любезным и сожалеющим, даже когда не должен был (о чем Луи ему, конечно, сказал, он бы предпочел, чтобы Гарри дал ему какой-то отпор). Но время от времени он ловил на себе этот взгляд. И Луи знал, что он отступать не станет, он будет таким же упрямым и упертым. Это Луи пугало, хотя именно об этом он откровенно просил в прошлом. Он допил пиво и поставил пустую бутылку на стол. Гарри вернулся внутрь, а Луи курил и смотрел на какое-то отдаленное здание. И он уже не в первый раз испытывал чувство зависти к тем людям, которым никогда не приходилось сталкиваться с подобной грязью. У него было стойкое чувство зависти к тем, кто не обладал достаточной умственной подготовкой для того, чтобы обрюхатить девушку, и все закончилось совершенно чудесным образом. Тем, кто ссорится со своими лучшими друзьями, тем, кто упускает возможности и теряет почву под ногами, и у них все в конечном счете все в полном порядке. Но были и такие, кто не справился. Луи боялся, что станет одним из них. Гарри вернулся к нему и поставил на стол новую бутылку. — Ты же понимаешь, что больше уже нельзя? — ровно сказал он. — Знаю, на стадионе ты тоже будешь пить, но здесь эта последняя. — Знаю, — ответил Луи. На стадионе у него будет мини-бар, и этого должно хватить, пока он не уйдет со сцены. Потом он погрузится в алкоголь; после того, как он выполнит свою работу и у него будет целый день, чтобы спрятаться в домик и притвориться, что ничего этого нет. Гарри встал в прежнюю позу, откидываясь назад и настолько непринужденно, что скрестил лодыжки. Луи хотелось встать и влепить ему пощечину. Гарри заметил этот огонек в его глазах, и он казался спокойным, отстраненным. Луи каждый раз хотелось убить его на хрен. Он любил и очень гордился им, но, когда Луи задумчив и зол, он ненавидел, когда Гарри бросал ему вызов. Если бы кто-то другой сделал то же самое, он бы влепил ему пощечину без лишних раздумий. Но когда речь шла о Гарри, он мог только думать об этом. Очень редко и не слишком долго. — Все? Больше нечего сказать? — спросил Гарри. Теперь он скрестил руки на груди, и этот взгляд еще не исчез. — Эйч, я… — Луи замолчал, и Гарри просто продолжил на него смотреть. — Не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Мы знали, что это произойдет вчера, и мы знали, что сегодня у нас концерт. — Это же не я пью пиво в одиннадцать утра в день шоу. Луи покачал головой, зажав сигарету между губами, и затянулся на весь запас легких, прежде чем выдохнуть. Он затушил сигарету и открыл пиво, делая глоток, прежде чем заговорить снова: — Блять, Гарри, что ты хочешь, чтобы я сказал? Стайлс пожал плечами. Его взглядом можно было убивать, но пожатие плечами все выдало. Он хотел этого не больше, чем сам Луи, но он продолжит стоять на своем. У Луи больше не было опоры под ногами. — Это из-за Зейна? Из-за ребенка? Или из-за меня? — уточнил Гарри, и его голос совсем не дрожал. Он звучал уверенно и уравновешенно, и, если бы они не ссорились друг с другом, Луи бы его даже похвалил. Луи боролся за уверенность на сцене. Гарри был в постоянной борьбе за свою уверенность и за свою самоуверенность. Луи хотелось его за это похвалить, но не мог. Потому что сейчас ему задали вопрос и на него не было простого ответа. — Ладно, нахуй все. Хочешь все выяснить сейчас или уже после концерта? Гарри приобретает черты суровости, а Луи — агрессивности. Он слышал это в своем тоне, по тому, как его слова становились более четкими и резкими. Все, что он пытался сделать, — это сохранить свою позицию, но он знал, что его слова скоро начнут резать, хотя и не должны. Потому что у них сегодня концерт. И потому что Гарри — последний человек, которому он хотел бы причинить боль, а он уже достаточно его ранил. Но Гарри смотрел на него такими глазами, и Луи хотел сделать ему больно. Стайлс снова заговорил, пока Луи пил. — Я просто говорю, что могло быть и хуже. И ты мог бы рассказать всю эту историю намного хуже. И я хочу, чтобы ты со мной об этом поговорил. Рука Луи сжала горлышко бутылки. Он смотрел на нее сверху вниз, сосредотачиваясь на своих руках и снимая этикетку с еще одной мокрой бутылки. — Не думаю, что смогу, — сказал он, и Гарри тяжело вздохнул. Луи на него даже не взглянул. — И я все еще люблю тебя и ненавижу, и от этого всего я чувствую, что не могу дышать. Мне жаль, что я поставил нас в такое положение, и мне жаль, что нас было недостаточно, чтобы заставить его остаться. Но я не могу об этом говорить. Не сейчас. Гарри ударил кулаком по перилам. Луи сосчитал до трех. — Ладно, — сказал он. — Тогда потом поговорим? — Да, — согласился Луи. — Пожалуйста. Гарри оттолкнулся от перил. Луи вытянул руку, задевая Гарри, когда тот прошел мимо. Гарри остановился. — Прости, — сказал ему Луи. — Я хочу, но не могу. — Да, — фыркнул Гарри. — Ты никогда, блять, не можешь. Было больно. Одной этой простой фразой Гарри пустил первую кровь. Луи опустил руку и отпустил Гарри.

**

Концерт прошел просто ужасно. Луи знал, что они выложились не на все сто, и он знал, что во всем этом был виноват только он один. Потому что он проебался, и от него залетела девушка, и им пришлось говорить об этом по национальному телевидению за день до этого, на рассвете. Они не выложились на полную, потому что ушел Зейн и все они хотели разных вещей и не говорили об этом. Мужчина, которого он любит, хочет чего-то совершенно отличного от того, чего хочет сам Луи, и они об этом не говорят. Обратно в Нью-Йорк они ехали на разных машинах. Раньше Луи хотя бы пытался бороться, садился в машину вместе с Гарри из соображений удобства, защиты окружающей среды или любого другого дерьмового оправдания, которое он только мог придумать. Сегодня же он даже не потрудился попытаться сесть с ним в одну машину, потому что не уверен, что молча сидеть вместе в душной машине — лучший вариант из возможных. Когда Луи вернулся в их квартиру (которую Гарри просто обожал, он сам ее выбирал и сам украшал, потому что Луи сказал, что он может сделать все, что захочет), Гарри уже успел принять душ и приготовить себе выпить. Он сидел на диване, скрестив ноги, с идеально прямой спиной, сжимая в руках стакан. Когда Луи вошел в комнату, он и бровью не повел. Луи ничего не стал говорить. Он быстро принял душ, обдумывая, что он скажет, смывая со своего тела остатки вечера. Он знал, что нужно было поговорить с Гарри, но он не собирался сидеть сложа руки и вести себя так, будто Гарри не задолжал ему того же. Прежде чем выйти из спальни, Луи глубоко вдохнул, разминая шею и плечи, пытаясь хоть немного снять напряжение. В ту секунду, когда он откроет эту дверь, Луи ступит на поле боя. Они не уйдут с него, пока оба не будут окровавлены и измучены, и Луи не совсем уверен, что они уйдут с него вместе. Луи открыл дверь. Гарри был на кухне, готовил себе еще один напиток. Он пил текилу. Луис открыл холодильник и взял себе пива. — Ты в порядке? — тихо спросил он, потому что это важно. Это не остановит надвигающуюся войну, но он знал, как тяжело Гарри переносил такие дни. Стайлс кивнул, все еще стоя спиной к Луи. Его плечи были напряжены, словно он ожидал первого удара, словно он пытался не съежиться, не сдаться, не капитулировать. Он поставил стакан на стойку и развернулся лицом к Луи. Его длинные волосы были еще слегка влажными после душа и небрежно заплетенными в две косички, из которых уже выбились несколько прядок. Только Луи мог заплести ему почти идеальные косы. — Я начну, — ледяным тоном сказал он. Луи просто пожал плечами. — Мы с тобой оба знаем, что все могло быть намного хуже. Когда ты мне обо всем рассказал, я даже хотел, чтобы было хуже, потому что тогда ты бы почувствовал хоть капельку той боли, которую чувствую я. Ту же боль, что и я. Говорить вчера в такую рань об этом было неприятно и больно, и я не хотел, чтобы это выносилось на национальное телевидение. Но мы оба знаем, что могло быть и хуже. И часть меня желает, чтобы так оно и было. Луи молчал. Гарри поднял свой стакан, задевая плечом Луи, выходя из кухни и направляясь в гостиную. Луи замер, закрыв глаза и глубоко вдыхая. Это первое касание за почти двое суток, и Луи уже изголодался по этому. Он отпил пива и, наконец, отважился пойти в гостиную. Гарри садиться не стал, стоя в полной боевой готовности. Луи решил присесть. — Мне нужно, чтобы ты сказал мне, — медленно начал Гарри, его тон все еще невозможно твердый, — почему ты меня отталкиваешь. Почему ты ведешь себя так, будто мы не испытываем одни и те же эмоции? Луи сразу же покачал головой. — Нет, нет. Мы проходим через разные ситуации, Гарри. Конечно, уход Зейна на нас повлиял одинаково. Но именно я через пару месяцев стану отцом. Он сказал это только потому, что знал, что это сделает Гарри больно. Обычно Луи старался как можно дольше сдерживаться, но сейчас он просто не мог себя заставить. Его боль была слишком велика, и если он будет все держать в себе, то причинит себе в тысячу раз больше боли. И он хотел сделать Гарри больно, потому что он был чертовски на него зол и ему не хотелось нести эту боль одному. Лицо Гарри исказила обида, всего на мгновение, а затем его взгляд снова стал жестким. — Это несправедливо, — сказал он, и в кои-то веки его голос не выдержал той силы и серьезности, которые он хотел передать. — А жизнь вообще несправедлива, но это не значит, что это неправда. Только один из нас станет отцом. И только один из нас не хочет сдаваться. И этот человек — я. Я облажался настолько сильно, что теперь стану отцом, а я вообще ничего не знаю. Я не хочу отказываться от всего, что мы все построили за последние пять лет. Но ты хочешь. Гарри сделал большой глоток. Он почти опустошил стакан одним, двумя глотками. Отставив его на кофейный столик, он принялся расхаживать взад-вперед, как и всегда при ссорах. Он заломил руки перед собой, покусывая нижнюю губу и обдумывая, что скажет дальше. — Почему не сказал? — спросил он. — Мы возвращались домой со всех этих встреч, все эти дни мы все сидели и снова и снова обсуждали, что делать и куда идти дальше, когда мы возвращались домой, мне ты ничего не сказал. Как долго ты ходишь с такими мыслями, Луи? — С того дня, как ты сел и сказал всем, что, по твоему мнению, было бы лучше, если бы мы взяли перерыв, — честно ответил Луи. Слышать это было немного грубо даже для него самого. Гарри недоверчиво рассмеялся, качая головой. Он остановился, поворачиваясь, чтобы еще раз посмотреть на Луи. — Поверить не могу, что ты ничего не сказал. Вот почему ты держался так отстраненно, да? — Мне трудно нормально себя с тобой вести, когда вокруг меня все рушится, и главная причина всего этого — ты. Гарри, ты же знаешь, как усердно я работал, чтобы добраться туда, где я сейчас. Писать, записываться, выступать на сцене, ты прекрасно знаешь, как усердно я работал и сколько времени мне потребовалось, чтобы найти свое место. Поэтому мне очень больно слышать, что ты готов от всего этого отказаться, зная, как сильно я боролся за это. Гарри пристально на него смотрел, дыхание участилось, поскольку он все больше и больше распалялся. У Луи начали подрагивать руки. Он покрепче сжал свою бутылку, чтобы она точно не выскользнула у него из рук. — Я так усердно работал, чтобы попасть сюда. Я не хочу просто выбросить все это в помойку и больше никогда об этом не вспоминать. Потому что так оно и было бы, ты знаешь. Если мы уйдем сейчас, мы никогда к этому не вернемся. И я не ты, Гарри, мне мир в ноги не падает. У меня люди член не сосут, готовые принять все, что бы ты ни сделал. Мне приходилось изо всех сил бороться за каждую мелочь, которая у меня есть, а мы даже не может быть по-настоящему вместе, как нам все эти годы обещали. Я был с ней из-за тебя, я все еще делаю для тебя все, хотя мы даже не вместе — мы, блять, расстались! Голос Гарри задрожал, когда он сказал: — Ты не можешь со мной так говорить. Я никогда не просил тебя что-либо для меня делать. Когда они в первый раз усадили тебя и рассказали, что с нами будет, именно ты сказал им, чтобы они самую жесть делали тебе, потому что ты хотел меня защитить. И когда у тебя, наконец, хватило ума ввести меня в курс дела, я сказал, что мне не нужна защита, но ты все равно настоял на своем. Ты прекрасно знал, что я об этом думаю, ты знал, что я не хотел, чтобы ты это делал, и ты все равно сделал по-своему. Так что теперь не надо вести себя так, словно тебя заставили стать рыцарем в сияющих доспехах. Ты не оставил мне гребаного выбора. Что ж, это справедливо. К сожалению, это ничего не меняло, и сейчас они ссорились не поэтому. Он перестроился на текущий вопрос и продолжил: — Ты знаешь все, через что мне пришлось пройти. Ради себя, ради нас и ради группы. Ты знаешь об этом лучше остальных. И ты все еще смеешь сидеть и говорить, не задумываясь и не заботясь, после всего, через что мы все прошли, что ты готов от этого уйти. Наконец он встал, допил пиво и поставил бутылку на стол рядом со стаканом. Он подошел ближе, и Гарри в защитном жесте сложил руки на груди. Луи не позволит внезапной перемене в поведении помешать ему сказать то, что он хотел. — Да, я держался отстраненно. Потому что я скоро стану отцом, и ты не знаешь, каково это, это знаю только я, и я все еще не могу с этим смириться. И потому что Зейн ушел, и хотя для нас это похоже, но это все равно, блять, по-другому, потому что у нас были разные отношения. И потому что мужчина, которого я люблю, очень хочет уйти от того, что мы создали буквально из ничего, от того, чем мы занимались безостановочно пять, блять, лет. Да у меня вообще не было бы тебя, если бы не эта группа, Гарри! — закричал он, теряя самообладание, чувствуя, что начинает распадаться на кусочки. Где-то глубоко внутри себя он распутал нечто, что долгое время было спрятано в самых глубоких, отдаленных уголках его тела, и оно начинало освобождаться. Это чувство было всепоглощающим, как и любовь к Гарри. Это сотрясало его кости, отдавалось в груди и легких и молило о том, чтобы его выпустили на свободу. Луи был обязан самому себе и Гарри наконец дать этому чувствую выход. Он не хотел ранить Гарри. Но Луи и так чертовски долго страдал, что теперь просто смирился. Он боялся того, что случится с ними — с ним самим, — если он не позволит всему этому сейчас всплыть. — Я понимаю, что мог бы с тобой об этом поговорить. Но я не хотел причинять тебе боль так, как причиняю ее сейчас. Вся моя гребаная жизнь вращается вокруг попыток не сделать тебе больно, и ты прав, я сделал с собой это сам. Я просил об этом, даже когда ты сказал мне этого не делать. С тех пор как мне исполнилось восемнадцать лет, я так много на себя брал, чтобы ты мог еще немного пожить в нормальном мире. Я ни о чем не жалею. Правда, не жалею, знаю, все звучит так, будто я жалею, но нет, ни капли. Гарри оставался непомерно тихим. Он даже не двигался, если не считать легкого подергивания руки. Он по очереди прикасался кончиками пальцев к большому пальцу — Луи знал, что этому трюку Гарри научил его терапевт, чтобы он делал это в моменты, когда он чувствовал себя как угодно, только не в порядке. Луи не хотел заставлять его волноваться и не хотел, чтобы он впадал в панику. Луи замер, наблюдая за движениями пальцев Гарри. На всякий случай он попытался вспомнить, где лежал ингалятор. Потому что независимо от того, насколько сильно он не хотел ранить Стайлса, ему было что сказать, и он не мог предугадать, как Гарри мог на это отреагировать. Но зато он мог вспомнить, где ингалятор. На всякий пожарный случай Луи ненавидел это с ним делать, но даже в их худшие времена он никогда бы так не пренебрег своим мальчиком. Никогда. Ингалятор в шкафчике в ванной. Луи вспомнил. Он набрал воздуха в грудь и продолжил: — Все это было… Действительно тяжело. Быть с тобой, но не так, как они обещали. А иногда мы и вовсе не были вместе. Боже, я бы все сделал, лишь бы тебя защитить, и в этом я никогда не сомневался. Поэтому когда ты решил не бороться за группу, даже самую малость, это меня очень задело. Мне было очень больно. И я начал тебя отталкивать, потому что почувствовал, что начинаю обижаться. Я прокручивал эти мысли снова и снова, потому что часть меня чувствовала только ревность, негодование и боль, а другая просто пыталась понять, как и почему ты мог от всего этого уйти. Гарри тяжело сглотнул, медленно кивая. — Ты на меня обижаешься. — Вроде того. — Не похоже на «вроде того», Лу. Луи вздохнул, проводя рукой по своим влажным волосам. — Ладно. Но все еще не вышло из-под контроля, вот почему я начал тебя отталкивать. Я чувствовал, что это вот-вот произойдет, и это казалось ужасным, неправильным и уродливым, но я не мог это остановить. Когда во мне проснулась логика и начала пытаться все обосновать, я почувствовал себя еще хуже из-за того, что злился на тебя. Я не мог справиться ни с чем. Поэтому я начал тебя отталкивать. Из-за всей этой одной большой проблемы, и я был по одну сторону, а ты — по другую. Это так мне чуждо, мы никогда не оказываемся по разные стороны. Ну, не так часто. Гарри все еще беспокойно перебирал пальцами. Сердце Луи уже разбивалось на миллион маленьких кусочков, хотя он думал, что оно разбилось уже давно. Но сейчас эти миллионы маленьких кусочков разбились еще на миллион, и Луи не знал, как даже начать думать о том, как все исправить. Но его все еще потряхивало, в горле стоял неприятный ком, и он знал, что Гарри заметил, как дрогнул его голос, когда он снова заговорил. — У меня нет других объяснений, мне просто больно. Но я больше не могу врать тебе и говорить, что не ты часть причины всего этого, — сказал Луи, и это все. Это все, что у него осталось. Он все так же дрожал. Гарри не паниковал, дыхание внезапно выровнялось. Луи пошел на кухню за очередным пивом. Он почти ждал, что Гарри начнет сыпать язвительными словами, но он не издал ни звука. Стоя перед холодильником, Луи выпил почти половину. Он не знал, давал ли он время собраться с мыслями себе или Гарри, но его все еще потряхивало, и он все еще был готов упасть в обморок. Почему-то он был этому несказанно рад, потому что чувство стало яснее. Раньше он был готов просто взорваться, а сейчас он просто чувствовал себя… Измученным. И его подташнивало. Так или иначе, это лучше, чем когда ему хотелось взорваться или воспламениться. Он сглотнул и вернулся в гостиную. Гарри все так же стоял, по очереди хрустя пальцами. — Сядь. Пожалуйста, — тихо попросил он, даже не встречаясь взглядом с Луи, когда тот вошел в комнату. Луи мог только подчиниться. Он сел на самый краешек дивана, потому что так он мог в любой момент встать и убежать далеко-далеко. Гарри повернулся к нему, но Луи не мог посмотреть ему в глаза. Вместо этого он уставился на руки Гарри. — Я искренне считаю, что это лучшее, что мы можем сейчас сделать. Знаю, звучит ужасно, но, когда только предложили сделать перерыв, я не думал ни секунды, потому что перерыв кажется сейчас просто лучшей идеей в мире. Нужно отступить и оценить, куда двигаться дальше. Я не отказываюсь от своих слов на тех встречах, но я не понимал, как это на тебя подействовало. Луи медленно кивнул. Начало звенеть в ушах. Луи был бы не прочь сейчас услышать от терапевта парочку действенных техник. От страха и ярости он уже избавился, и теперь он остался наедине с этой пронзительной тишиной. Теперь он был совершенно опустошен, без того страха, ярости и боли, которые жили, росли и гноились в каждой клеточке его тела. — Прости, прости, что я заставил тебя так чувствовать. Можешь не верить, но я должен это сказать. Но, Луи, нельзя просто взять и оттолкнуть меня, — сказал Гарри. Он снова говорил ровно и твердо, но на этот раз Луи страшно не было. Он слушал, не спорил. В Луи не осталось сил для борьбы, они истощились за считанные минуты. Ему не хотелось терять группу. Но еще больше ему не хотелось терять Гарри. Это будет еще хуже. Он больше не мог бороться. Гарри присел перед ним на корточки, кладя руки Луи на колени. — Нравится тебе или нет — несмотря на то, как усердно ты пытаешься это предотвратить, — все это происходит с нами обоими. У тебя будет ребенок. Да, я не знаю, каково это, но я тоже что-то чувствую. И уход Зейна случился с нами двумя. И этот… перерыв, это тоже происходит с обоими. Прости, что по моему виду тебе казалось, что для меня все так легко. Это вообще не так. Луи посмотрел на руку Гарри, лежащую на своем колене. Он изучал его тату в виде креста, думая о том, насколько она ему знакома, как она не изменилась, несмотря на тысячи изменений вокруг них. Луи знал этот крест, он был рядом с Гарри, когда его набивали, и знал эту руку. Эта рука, эти руки любили его, помогали и делали ему больно таким количеством способов, что он даже не мог сосчитать. Он ничего не сказал. Он только оглушительно громко дышал в тишине, которая между ними воцарилась. — Ты меня отталкивал, — через мгновение продолжил Гарри, на этот раз значительно тише. — И я тебя не виню, хотя до сегодняшнего дня не понимал почему. Но даже если бы ты меня совсем оттолкнул, я бы тебя нашел. Ты мог бы исчезнуть, выбросить телефон в океан, сменить номер или съебаться в какую-нибудь хижину у черта на куличках, и я все равно в конце концов нашел бы тебя. Луи был достаточно умен, чтобы понимать, что это была чистая правда. Он по-прежнему ничего не сказал, просто кивнул, показывая, что слушал, или соглашался, или что все еще был в сознании. Он был настолько измучен, что это вытеснило весь гнев и страх, которые в нем жили, поселившись глубоко в его костях. — Ты все носишь в себе. Молчишь и все долго настаиваешь. И когда я начинаю думать об этом, о том, как сильно тебе больно, что ты не даешь мне это увидеть, что… Мне больно, но я знаю, что ты просто так устроен. И я все равно тебя за это люблю. Но ты держишься за все это да так сильно, что тебе не нужно держаться, Лу, — тихо произнес Гарри. Он сжал колени Луи и глубоко вздохнул. Луи, наконец, позволил себе посмотреть ему в лицо. Глаза Гарри остекленели, слезы угрожающе собрались в уголках глаз. Луи больше этого не хотел. Ему не хотелось кричать, драться и злиться, ходить преисполненным ненависти и растерянности. Он больше не мог так жить. — Малыш, я… — начал он, но Гарри прервал его качанием головы. Он крепко сжал ногу Луи, скользнув вверх, останавливаясь теперь чуть выше колен, кончиками пальцев настойчиво массируя бедро. — Сейчас я говорю. — Гарри словно попытался быть жестким, но у него не вышло. Он звучал так же разбито, как чувствовал себя Луи. — Знаю, я тебя не просил нести весь этот груз. Знаю, я не всегда могу себя так вести, но я люблю тебя за это. Но мне уже не шестнадцать, Луи. Не обязательно тащить все это одному. — Я знаю, — выдохнул Луи. — Я просто не знаю, как поступить по-другому. — Можно… Луи, можно к тебе? — колеблясь, спросил Гарри. Луи кивнул еще до того, как Гарри закончил. Но он не просто забрался на диван, он взял пиво из рук Луи и поставил его на стол, а затем забрался к нему на колени. Он сел боком, закинув ноги на подушки. Он обхватил Луи своими большими руками, холодными по сравнению с горячими щеками шатена, и заставил его посмотреть себе в глаза. — Мне уже не шестнадцать, — повторил он. — Я не хочу, чтобы ты за все это цеплялся, когда тебе это вот вообще не нужно. Все эти пять лет боли, которая все это время была внутри тебя, в тишине. Знаю, все намного глубже того, что ты мне сейчас сказал, потому что я тебя знаю. — Я не хочу делать тебе больно, — признался Луи. Гарри провел большим пальцем по его скуле, кивая головой, показывая, что он слушал, понимал. Это самое большее, о чем они говорили, кажется, целую вечность. — Это единственная причина, по которой я вообще на все это согласился. Да, я ребенок, я знаю. Но в остальном… Я не хочу делать тебе больно. Вот почему я тебе ничего не говорил. Гарри нахмурился. — Я знаю, — прошептал он. — Прости. Мне нелегко уходить из группы. Для меня все, что мы сделали за последние несколько лет, далеко не потеряно. И то, как ты вырос и изменился. Но я не об этом думал, когда ушел Зейн, когда они предложили сделать перерыв. Я просто подумал о том, как я устал, как мы устали и как было бы неплохо немного отдохнуть. Ну, выяснить, чего я хочу от жизни. Это прозвучало… Не знаю. Это звучало заманчиво. Я не… я не думал. — Я знаю, — снова сказал Луи, а что он еще мог сказать? Больше сказать было нечего. Он не мог бороться, потому что Гарри был сейчас таким Гарри; честный и ласковый, сидит у Луи на коленях, как будто он только что на него не кричал, словно они больше никогда не увидятся. Луи на мгновение забеспокоился, что он никогда не перестанет кричать и говорить самые хреновые в мире вещи, заставляя Гарри его бросить. Но он покричал и остановился, и теперь Гарри сидел у него на коленях, его руки лежали у Луи на лице, и ему больше нечего было сказать. — Пожалуйста, пожалуйста, — пробормотал Гарри, проводя большим пальцем по нижней губе Луи. — Перестань все это на себя взваливать. Знаю, иногда я выгляжу точно как в шестнадцать, когда мне было страшно и я не отличал левое от правого, как будто мне нужна защита, хотя я этого не хочу. Но это не так, я больше не тот ребенок. Мы через все это прошли вместе, и иногда я все еще гляжу на тебя и вижу того красивого, шумного, великолепного, дерзкого восемнадцатилетнего парня, в которого я влюбился. И я люблю его и тебя, но я не нуждаюсь в защите. И все это благодаря тебе. Глаза, легкие Луи пылали, а сердце, кажется, на последнем издыхание пыталось вырваться из груди. — Я просто… я уже не знаю, как это делать, — сокрушенно проговорил Луи. — Ты не обязан, — сказал ему Гарри, и в этот момент все рухнуло. И тут дернули за веревку, из-под ног выдернули ковер, его решимость рухнула. Он рухнул. Гарри обвил руками шею Луи в ту секунду, когда тот начал всхлипывать, притягивая Луи к своей груди. Он не мог вспомнить, когда в последний раз так плакал, слезы стекали по лицу, капая Гарри на шею. Он весь горел, ему надо было в душ, хотя он только что там был. С этой лихорадкой он бороться не мог, единственное, что он мог сейчас делать, — это всхлипывать Гарри в шею. Все его тело сотрясалось от каждого вырывающего всхлипа. Луи так не плакал, они оба это знали и могли по пальцам пересчитать, сколько раз с ним такое случалось, и это было больно, но в то же время было невероятно легко. Было похоже на облегчение. И Гарри его обнимал, гладил по волосам и шептал, уверяя Луи, что он в порядке, они в порядке, и с ними все будет хорошо, что он не злился на Луи. Он шептал эти слова снова и снова, какой Луи сильный, что он обязательно разберется, что будет дальше, как они со всем разберутся, вместе. Он доверял себе — и Гарри — достаточно, чтобы знать, что осколки, на которые он разбился, будут собраны воедино. Может, не сегодня, и, возможно, он больше никогда не будет единым целым, но он хоть немного, но будет походить на прежнего себя, и на данный момент этого достаточно. — Прости, — всхлипнул он. — Прости. — Знаю. И ты меня прости, — прошептал Гарри, и почему-то казалось, что этого достаточно. time can always heal you if you let it make its way into your bones, nothing's ever easy, to be honest, i'm not easy on my self.