Под сенью леса

      Вместе с утром нового понедельника в город нагрянул ливень. Первые лучи восходящего солнца застучали в окно вместе с тяжелыми каплями дождя, и я больше не мог заснуть, напрасно ворочаясь под тяжестью теплого пухового одеяла. Сон ушел, а вставать мне еще не хотелось. Звон будильника поставил точку в моих мучениях, обозначив начало новой недели. Выходные прошли просто ужасно. Закончив всю намеченную уборку к полуночи субботы, я ненарочно оставил себе завтрашнему диапазон воспоминаний и мыслей, с которыми предпочел бы не сталкиваться. Я скучал по рутине — дом, школа, работа, дом, — в их нудном однообразии было что-то спасительное. Стоило поговорить с Константином Ивановичем насчёт дополнительных смен на выходные.       Температура на улице преодолела отметку в ноль градусов и медленно, но уверенно приближалась к трем. Несмотря на осадки, сцепление колес с асфальтом было куда лучше, чем в мороз, поэтому, проезжая сквозь лес, я разрешил себе поддать газу и промотать эту часть пути, как нелюбимую сцену из фильма. Два дня спустя пятничное происшествие не казалось мне таким значимым, и, не желая разбираться, я списал его на усталость и хорошую фантазию, однако точно уяснил для себя, что отныне подумаю трижды перед тем, как останавливаться и выходить из машины среди чащи без объективных на то причин.       В школу я приехал одним из первых — на парковке стояло всего несколько автомобилей — неброских подержанных иномарок, возможно, принадлежавших кому-нибудь из преподавательского состава. Младшеклассники, спрятавшись под разноцветными зонтами, мелко семенили по лужам. Я задержался в машине и выкурил сигарету в приоткрытое окно, наблюдая как капли, прилетая на стекло, соревнуются друг с другом на скорость. Накинув капюшон, я широко зашагал внутрь школы. Времени оставалось еще достаточно, и я заскочил в столовую. Пришлось поуговаривать буфетчицу продать мне чашку кофе, который оказался отвратительным и в совокупности с бессмысленной перепалкой просто-напросто испортил мне настроение.       Я поднялся на нужный этаж и сел на подоконник. Ждать оставалось 10 минут. С лестничного пролета в коридор повалили мои одноклассники, которых я коротко приветствовал кивком, а затем снова опускал взгляд на свои болтающиеся в воздухе ноги. Кроссовки были мокрыми и грязными. На кончиках промозглых пальцев чувствовалась влага. Если на смену морозу и снегу этот город может предложить только дождь и слякоть, мне нечего в нем любить.       Внезапный хлопок по плечу заставил меня поднять глаза — передо мной, растянувшись в широкой улыбке, стоял Федя. Его длинные волосы насквозь промокли, облепив лицо и плечи своими щупальцами. Я пожал ему руку, и она тоже оказалась влажной.       — Ну что, как погодка? — не теряя жизнерадостности, спросил Оралов.       — Недурно. Каждую неделю что-то новенькое, — обернувшись из-за плеча в серое окно, ответил я. Сильный ветер гнул тонкую верхушку растущего на территории школы тополя, — Правда есть ощущение, будто город пытается от нас, людей, избавиться.       — Это ты еще зимой здесь не был, — фыркнул Федя, — Не кисни, это хороший знак. Вместе с дождями снег быстрее сходит, а там и солнце выйдет, если повезет.       — Это к концу мая? — послышался ироничный смешок у Феди за спиной. Секунду спустя я увидел Никиту. Он тоже промок, но от влаги его кудри выглядели даже лучше. Мы пожали друг другу руки.       — Ну, может, к середине апреля, — честно ответил Оралов, — Нужно мыслить позитивно.       Никита с Федей отошли, углубившись в свои разговоры. Провожая их взглядом, я машинально остановил зрачки в дальнем углу коридора и буквально прирос к месту. Сбившись кучкой, у стены стояли пятеро.       Династия в полном составе что-то бурно обсуждала и смеялась. Кажется, только что я впервые увидел Глеба улыбающимся. Впрочем, я видел его всего второй раз в своей жизни, но по впечатлению первой встречи он не был похож на человека, которому свойственно выражение радости на лице. Однако перемена была заметна не только в его настроении — сегодня Глеб выглядел намного румянее, а темные круги под его глазами стали на пару оттенков светлее. Золотистого цвета волосы были небрежно собраны в низкий пучок, и увлеченно что-то рассказывая, Голубин то и дело вправлял тяжелые от влаги передние пряди за уши между взмахами активной жестикуляции. Парень выглядел раз в сто свежее и здоровее, и по неизвестной причине от этого факта моё настроение тоже немного улучшилось.       Я понял, что пялюсь слишком настойчиво лишь когда словил на себе ответный взгляд — все еще не самый доброжелательный, но в этот раз с преобладающей долей любопытства. Его зеленые глаза застали врасплох — от неловкости оцепенение зажало меня в тиски. Затрудняясь увести зрачки или моргнуть, я наблюдал, как уголок глебового рта оттягивается в самодовольной усмешке. Не сводя глаз, он мне кивнул — медленно и едва различимо. От дальнейшего позора меня спас прозвеневший звонок — стягиваясь к двери кабинета, одноклассники замельтешили перед лицом, и, опешив, я вновь уткнулся на промокшие носки своих кроссовок. Учитель, как всегда, не торопился, а мне, по правде, совершенно не хотелось, чтобы урок начинался — чтобы дверь открылась, и мне вновь пришлось делить парту с этим странным самовлюбленным блондином. Еще оставалось время смыться, но признаться, что меня так задел простой жест Глеба Голубина, я не был готов даже самому себе.       Я спрыгнул с подоконника, перекатился с пятки на носок и присоединился к ожидающей у кабинета толпы. Когда нас впустили внутрь, я привычно занял место за последней партой третьего ряда, раскрыл тетрадь и приступил методично выводить на полях рисунки — то, что я раньше рисовал на ржавых стенах баллончиком, теперь скромно ютилось за красной чертой тетрадной страницы. Одноклассники шумно занимали каждый свою парту, однако место по левую от меня сторону продолжало пустовать. Я было обрадовался и подумал, что не одного меня посетила идея пропустить занятие, но тут скрипнул стул — за мою парту кто-то подсел. Я сделал вид, что увлечен рисованием.       — Привет, — лениво произнес гортанный голос рядом с моим ухом.       Неужели со мной заговорил Голубин? Недоверчиво нахмурившись, я поднял голову. Как и в прошлый раз, он сидел на самом краешке парты, но его корпус был повернут в мою сторону. Внимание Глеба сосредотачивалось на моих каракулях. Губы расплавлены в мягкой полуулыбке.       — Меня зовут Глеб, — невозмутимо продолжал парень.       — Артём, — со слабым кивком я протянул ему свою ладонь. Блондин в ответ нехотя протянул свою. Его пальцы были ледяными, холоднее моих собственных, и я спросил: — Погодка не балует, правда? Так недалеко снова заболеть.       — О погоде хочешь поговорить? Или о моем здоровье? — он открыто насмехался.       — Нет, просто пытался быть вежливым, — честно признался я, — Когда людям не о чем говорить, они говорят о погоде.       — Тогда в каких случаях они говорят о болезнях? — Голубин цеплялся к каждому моему слову, и я чувствовал себя пойманным в ловушку.       — Тебя не было всю прошлую неделю, вот я и… — эти жалкие попытки себя оправдать только затягивали жесткие прутья.       — Забей, я просто прикалываюсь, — растянув рот еще шире — так, что был виден ряд неровных зубов с выступающими клыками, Глеб отвернулся, протянул ноги под партой и качнулся на стуле. Он выглядел расслабленным.       Учитель попросил тишины и объявил, что сегодня у нас будет проверочная работа по последним пройденным темам. Какое счастье! Я уронил лицо в тетрадь, как в подушку. Тем временем по рядам начали передавать задания, ученики ожесточенно потрошили тетради на двойные листочки. Я обзавелся одним, еще один одолжил Голубину по его просьбе. Парень нисколько не выглядел расстроенным. Безучастно скользя взглядом по склонившимся над партой одноклассникам, он кончиками пальцев тихо барабанил неизвестную мне мелодию. Его, как я теперь знал, братья делали то же самое. Переглянувшись с одним из них, Даней Бумагиным, и получив его одобрительный кивок, Глеб начал отрывисто расписывать свой листок. Ровные строчки появлялись одна за другой, и я едва поспевал следить за тем, что Голубин помещал на бумаге. Он расправился с одной стороной и перевернул на другую, даже не думая останавливаться. И все за каких-то десять минут. Я ничего не понимал. Рядом со мной сидел гений — не меньше.       — Нужна помощь? — расправившись с самостоятельной, что я понял по сложенному листку и закрытой колпачком ручке, Глеб интересовался практически с заботой. Я не мог вымолвить и слова. Блондин подождал пару секунд и хмыкнул: — Какой у тебя вариант?       — Четвертый, — промямлил я.       Он снова посмотрел на длинноволосого брюнета, а затем притянул мой листик на свою сторону.       — Ты же Шатохин? У тебя фамилия неправильно указана, — он выглядел довольным, словно словил меня на чем-то незаконном. Я присмотрелся — и правда — в углу листа красовалось слово из пяти букв — К-у-л-и-к. Я резво выхватил листок, сию же секунду превратив его в плотный комок. Наверное, это лучше сжечь.       — И вправду, извини, задумался, — я подготовил новый бланк ответов, в этот раз указав «правильную» фамилию. Глеб исписал его так же быстро и объемисто, как свой. Почерк был идеально скопирован с моего. Я не верил собственным глазам. Из-за удивления не смог даже нормально его отблагодарить.       До конца урока еще оставалось время, и, пользуясь приятным расположением его духа, я вновь попытался завести беседу, несмотря на то, что предыдущая попытка поговорить с Глебом была позорно провалена.       — Значит, ты знаток Великой депрессии? Тебя не было на прошлой лекции и ты смог столько написать…       — Можно и так сказать. Я много читаю, много вижу, многим интересуюсь. Что-то откладывается в голове, потом приходится кстати, как например, сейчас.       — Здорово, — я не нашелся, о чем говорить дальше, просто завис, перечитывая написанное Голубиным. Работа изобиловала научными терминами, конкретными именами и датами.       — Так что там с твоей фамилией? Ошибка по Фрейду? — Глеб лукаво ухмыльнулся. Вот черт! Мое внутреннее напряжение было заметно по вытянутой линии осанки и бегающему взгляду.       — Семейная история, — я придумывал на ходу, перебирая разные варианты оправданий, — После развода мама не хочет, чтобы у меня оставалась фамилия отца. Все никак не привыкну, — я пытался звучать убедительно и пожал плечами напоследок, мол не имею к этому никакого отношения.       — Они поэтому тебя сюда сплавили? Суды, дележка имущества и все такое?       — Да, что-то вроде того, — я легко согласился, посчитав дальнейшее развитие версии с разводом достаточно правдоподобным. Нужно запомнить на случай, если кто-то спросит, дабы мой флер загадочности не стал через чур подозрительным.       — Думаешь, они поступили неправильно? Извини, если лезу не в свое дело, просто не похоже, что тебе нравится Сертолово.       — Боюсь, я не фанат всего холодного, мокрого и мрачного, — после этой фразы Глеб громко прыснул смехом. Услышал весь класс, даже учитель. Нам сделали замечание, но я все равно продолжил шепотом: — Просто у меня не было выбора.       Блондин понимающе кивнул. Между нами установилось комфортное молчание, и мне не хотелось его нарушать. Еще через несколько минут прозвенел звонок, мы сдали работы и побрели на следующий урок. Глеб — со своей Династией, я — втиснувшись в компанию Феди и Никиты.       На алгебре было толком не поговорить — за пренебрежение дисциплиной в классе можно легко вылететь из кабинета с двойкой за всю четверть. Я довольствовался тем, что Глеб сидит рядом, бездумно конспектируя уравнения с доски или отстукивая всё ту же тихую мелодию по столешнице. Напрашивалось допущение, он музыкант или хорошо разбирается в музыке. Вопрос зудел у меня на кончике языка, но я так и не решился его озвучить.       Следующая перемена была большой, мы с Зимовым и Ораловым, как обычно, пошли в столовую. Сладкий чай, школьная пицца — еда богов, которая почему-то совсем не лезла мне в глотку. Галдеж столовой: детские крики, чужие беседы, замечания дежурных, топот ботинок и металлический звон приборов о посуду — срастались в одну звуковую волну, проливаясь в мои уши белым шумом. Я ничего не слышал и не видел, большими кусками насильно заталкивая пищу в желудок. Должно быть, не выспался, и теперь организм забирал свое, абстрагируясь от внешнего мира, чтобы не тратить драгоценные ресурсы на поддержание какой-либо активности.       Мое внимание смогло отвоевать лишь происходящее за столиком Голубина. Братья о чем-то увлеченно спорили. Совсем не по-дружески, что кардинально отличалось от вектора их утренней беседы перед кабинетом. Их крики становились громче, жесты — резче, а выражение лиц — злее. Наконец, Даня Бумагин с шумом отодвинулся на стуле. Его крик совпал с установившейся вокруг тишиной.       — Потому что я, блять, видел это!       — Ты не можешь знать наверняка, — пренебрежительно выплюнул Глеб в ответ — намного тише, но в разы ядовитей. Он схватил свой рюкзак и пулей вылетел из столовой.       — Гляньте, не смогли поделить телку! — отозвался Макс Бэйсик и воздух вокруг затрясся от громкого смеха. Парни накидывали панчей сверху, но я не желал присоединяться.       Я допил чай и выскользнул из столовой следом. Не то, что бы я стремился догнать и что-либо сказать Голубину, но выслушивать оскорбительные комментарии в его сторону мне тоже не хотелось. Да, парни выглядят намного дороже и круче любого из учеников и преподавателей этой школы, могут сколько угодно прогуливать и при этом иметь хорошие результаты в учебе, но разве это повод их ненавидеть? Не исключено, что я не знал всего положения дел и однажды я испытаю истинную причину неприязни коллектива к парням на себе. Как, впрочем, нельзя исключать и того, что своим побегом я уверенно протаптываю дорожку на скамью аутсайдеров. Время покажет.       Я поднялся на третий этаж и засел в библиотеке, пока прозвеневший звонок не заставил меня вновь присоединиться к классу. Блондин больше не появился, зато колкость взглядов его Династии я ощущал на себе до конца последнего урока, и это совсем не нравилось разыгравшейся тревожности. Перед глазами сразу возник листок с моей настоящей фамилией. Глеб знает. Может ли это значить, что парни тоже в курсе? И что видел Бумагин? Голос паранойи становился все громче. Мне хотелось сбежать, но циферблат упорно не желал сдвигать стрелку вперед раньше положенного времени.