Под сенью леса

      К утру вчерашнее происшествие было у всего города на слуху — в выпусках новостей местного телеканала то и дело крутили запись аварии: утром, пока я спал, днём, когда я проснулся, и вечером — просто потому, что за сутки не произошло ничего интереснее. Темная мальчишеская фигура выходит из магазина, пересекая кадр по диагонали, и через секунду в металлическую стойку, поддерживающую козырек над входом, влетает синий фургон, гармошкой сминаясь в фарш из запчастей. La fin. Голубина, как и малейшего проблеска моего спасения видно не было — от истины отгораживал один-единственный градус поворота наружной камеры, навсегда оставляя меня в неведении.       По совету Максима Геннадьевича от посещения школы я воздержался. К утру меня все еще мутило, и проспав в совокупности больше десяти часов, я все равно не чувствовал себя отдохнувшим. Виной тому обилие кошмаров, каждый из которых заставлял вздрагивать, распахивая глаза и хватая воздух, чтобы с облегчением обнаружить себя в доме на теплом диване. Центральной фигурой ночных видений, по сложившейся в день приезда традиции, был лес. Я снова бежал, снова спотыкался и падал, снова пятился назад, забиваясь меж торчащих из почвы корней деревьев, как зверек, загнанный в ловушку. Обычно картинка обрывалась до того, как меня настигал преследователь. Но сегодня я увидел его в лицо, и оно было мне хорошо знакомо.       Глеб возвышался надо мной, смакуя сочащийся страх так же сладко, как капли бордовой крови с кончиков своих пальцев накануне. Я просыпался, а спустя мгновенье снова оказывался в лесу — смотрел на кроны, как в ту ночь, когда увидел что-то в чаще. Человек сидел на самой верхушке. «Тебе не страшно?» — осведомился я. «А чего мне бояться, если все боятся меня?». Он шагал в пустоту, чтобы спрыгнуть вниз, и я крепко зажмуривался, чтобы распахнуть глаза наяву. «Думаешь, помогло?» — спрашивал голос из темноты гостиной, и я понимал, что все еще сплю.       Благо, из этой западни меня выручили звонки одноклассников. Кто-то узнал в мальчишке из видео Тёму Шатохина, и к десяти утра весть, подкрепленная моим отсутствием на уроках, разнеслась по школе. Первым позвонил Федя, но по количеству голосов, доносящихся из динамика, я понял, что со мной разговаривает целая толпа. Вероятно, Оралов поставил вызов на громкую связь во время совместного обеда на большой перемене. Я слышал голос Никиты, Макса и Глебасты, Томаса и неразлучного трио — Витали, Сережи и Рамиля. Все поздравляли меня со вторым днем рождения и выведывали подробности. Максим с издёвкой твердил, что по мне скучает блондинка. Никаких блондинок я не знал, и уточнять не стал, а про аварию обещал рассказать при личной встрече, хоть и не был уверен, что сдержу данное слово в полной мере — раз Глеб не посчитал нужным раскрыть истинную версию событий даже для меня, вряд ли он обрадуется осведомленности широких кругов о своей причастности.       Помимо прочего, Федя предупредил, что в четверг вся старшая школа едет на экскурсию за город. Учитель биологии совместно с администрацией запланировали посещение фермы в рамках изучения органического взаимодействия человека и природы. Все что угодно казалось лучше пар по геометрии и физике, поэтому новость меня обрадовала.       На работе уже обо всем знали, и, когда я позвонил предупредить о больничном, Яков без лишних расспросов пожелал скорейшей поправки, а еще пригрозил, что впредь не будет отпускать пораньше, чтобы я опять не влип в передрягу. Я ответил, что это справедливо, поблагодарил и завершил вызов. Теперь, когда социальные взаимодействия на сегодня были окончены, я мог лениво сбросить телефон на пол.       Тело приятно плавилось в диван, подушка обволакивала гудящую голову, но стоило мне закрыть глаза, и под веками снова мелькали мрачные картинки. Осторожно, чтобы не спровоцировать боль резким движением, я сел и выпрямился. Крепатура после выгрузки мешков была минимальной, а вот зашитую бровь тянуло, глаз открывался с трудом, и то, всего наполовину — судя по ощущениям, за ночь место ушиба сильно отекло. На тумбочке рядом с диваном стоял непрозрачный пакет с зеленым крестом. Значит, перед работой дядя Степа специально заехал в аптеку. Глаза почему-то защипало, хоть я не был особо склонен к сантиментам. Те же мама с папой делали для меня намного больше, и моя реакция не сопровождалась такой яркостью эмоций.       Я встал и пошел в ванную, чтобы хорошенько выполоскать все эти мысли и чувства холодной водой. Отражение было таким, как его рисовало воображение — фиолетовый синяк заливал добрую четверть моего лица, на белый пластырь просочилось немного крови. Я подумал о Глебе — наверняка ему досталось не меньше, только проявить уязвимость было ниже его достоинства, вот он и не подавал вида. По крайней мере, мне так казалось. Я словил себя на мысли, что хочу ему позвонить — просто спросить, как он дошел и хорошо ли себя чувствует. Все-таки он меня спас, хотя мог этого и не делать. Но, увы, номера Голубина у меня не было. Я мог бы спросить у Никиты или Феди, но не хотел катализировать появление вопросов и слухов.       Дотянуть до конца суток в кромешном одиночестве оказалось сложнее, чем я мог представить. Просмотр телевизора надоел где-то через час, хороших книг в доме не имелось, а заняться уборкой или готовкой не давала мигрень — зудя на подкорке фоном, она неумолимо обострялась, стоило мне шагнуть, наклониться или слишком резко повернуть голову. Я выпил несколько прописанных таблеток, но толка от них было не больше, чем от крошеного мела, лишь самую малость клонило в сон. Вечером дядя Стёпа вернулся с работы, принявшись, как всегда, сетовать направо и налево, а затем делиться профессиональными историями, и пустота перестала быть такой разъедающей, но согласиться на еще один такой день я не отважился.       Поэтому на следующее утро я собрался и уехал в школу. Парень в зеркале выглядел намного лучше — отёк спал, а насыщенно-фиолетовый синяк значительно уменьшился, оставив на память еле заметную желтую окантовку. Мигрень отступила, и спалось мне на удивление спокойно от принятых на ночь пилюлек. Чувствовал я себя если не хорошо, так функционально. Разве что выехать довелось пораньше — мозг координировал каждое движение с ощутимой задержкой, поэтому вести машину нужно было предельно медленно и осторожно.       Я не был единственным, кто мог похвастаться улучшениями — погода в городе стояла что надо! От ледяной корки не осталось и следа, воздух был теплым и влажным. Пусть солнце все так же скрывалось за низкими тучами, одного украдкой выскользнувшего из серых завитков луча было вполне достаточно, чтобы к моему лицу впервые за долгое время прицепилась улыбка. Маленький проблеск счастья в надежде на лучшее — если солнца не видно, это не значит, что его не существует вовсе.       На месте меня встречали, как знаменитость. Мальчик, который выжил. Внимательные взгляды сопровождали меня от двери ласточки до кабинета, где меня, еще до того, как я доковылял до своего места, обступили Федя, Никита и прочие ребята. Я выглянул в просвет между их головами, и с долей сожаления понял, что ни Глеба, ни остальной части Династии на занятиях нет. Со всех сторон сыпались расспросы, а меня интересовало только одно.       — А Глеб вчера был? — одним коротким предложением я смог заставить всех замолчать.       — Был, — нахмурившись, Оралов чесал затылок, — А тебе зачем? — парни с нетерпением ждали моего ответа.       — Э-э, кажется, я учебник забыл, думал, он со мной поделится, но он еще не пришел, — и через секунду все рассмеялись, как от хорошего анекдота.       — Шатохину голову отшибло, — я почувствовал чужую ладонь на своем плече, — Они никогда не носят книжки.       Прозвенел звонок и теперь я мог на всех правах откланяться, последовав к своей парте. Два урока. Одна перемена. Сто минут. Шесть тысяч секунд. И всего одна дилемма — куда делся блондин?       Ответ ожидал меня в столовой — на большом перерыве мы, как всегда, засели вместе за одним столом. Избегать допроса я больше не мог, поэтому стал развивать версию с тем, что под воздействием адреналина успел отскочить в сторону, но поскользнулся и ударился головой. Рефлекс работал на опережение — до того, как осознать, я метнул взгляд на столик, где обычно обедала Династия, и, о чудо, все пятеро находились там. За обступившей меня толпой я не заметил, как они вошли.       Кто-то сбоку спросил, как я доехал в больницу с сотрясением. Хороший вопрос. Именно в этот момент Глеб повернул голову. Выражение его лица было таким, словно он и сам не прочь услышать ответ. Насмехающийся рот, приподнятые брови, едва уловимый вопросительный кивок. Нет, это бред. За шумом столовки было не услышать даже сидящего напротив. Ещё несколько таких совпадений, и я всерьез поверю в телепатию, официально признав себя сумасшедшим. Тем временем объяснений уже заждались, и я пожал плечами, молвя всплеск адреналина, а потом сидел, по-дурацки улыбаясь и кивая головой. Стоило подумать о качественной легенде заранее.       — Итак, выброс адреналина? — вместо приветствия спросил Глеб перед началом следующего урока, как только мы оказались за одной партой. Вот черт. Он уже знает.       — Слушай, я ни в коем случае не хотел перетягивать одеяло на себя, — начал я полушепотом, — Просто подумал… Что тебе не сильно захочется в этом светиться. Я хотел обсудить это заранее, но тебя не было первые два урока, так что…       — Нет, все верно. Я и сам собирался попросить тебя не выносить подробности на публику. Рад, что мы друг друга поняли, — блондин оттянул краешек губ.       — Ты вообще как? Извини, до меня только вчера дошло, что ты тоже мог ушибиться. Хотел позвонить, но понял, что у меня нет твоего номера, — говоря это, я чувствовал себя в разы глупее, чем когда выпрашивал номер понравившейся девчонки.       — Я в порядке, — он запнулся, и у меня сложилось впечатление, будто он взвешивает каждое последующее слово: — Могу я попросить тебя еще об одном одолжении? — я кивнул, невзирая на то, что его тон мне не нравился, — Я думаю, будет лучше, если мы не будем стремиться к образованию дружеских отношений. Ничего личного. Постарайся держаться от меня подальше.       Я обомлел. В предшествующей его заявлению паузе я успел подумать о чем угодно, только не об этом. Глебова честность поразила меня ровно в той степени, что обидела.       — Нужно было думать об этом раньше, — прошипел я сквозь зубы, — А то не пришлось бы сожалеть.       — Сожалеть о чем? — в его голосе слышалась насмешка.       — Что не дал этому дурацкому фургону размазать меня по стоянке. Глеб уставился на меня во все глаза:       — Думаешь, я сожалею о том, что спас тебе жизнь?       — Не думаю, а знаю.       — Нихуя ты не знаешь! — цокнул он и развернулся на доску. Раздраженный и непоколебимый.       Больше мы не разговаривали. Голубин словно превратился в пустое место — отодвинувшись на самый край парты, с отсутствующим видом слушал учителя или записывал конспект безразлично корявым почерком. Мелодия в нем утихла — пальцы обеих рук теперь покоились, сцепленные, поверх столешницы. Любой другой на моем месте перестал бы его замечать, но тишина со стороны Глеба ревела так громко, что игнорировать её было невозможно.       Отношение ребят к Глебу и Династии вдруг стало понятным — напыщенные мажоры, с макушки до пят окутанные флером загадочности, за которым, вероятно, скрывалось только волшебное «ничего», закономерно раздражали окружающих своими кислыми, вечно недовольными ебальниками. Но я не верил, что все так просто. Или не хотел верить. Тогда, на парковке и в машине, рядом со мной находился совершенно другой человек. Я помнил его заботу, выражение страха в потемневших глазах. Помнил, как просил его не уходить. И он не оставил меня одного. Не стал донимать расспросами по поводу бандитов. Я видел в этом жесте больше понимания, нежели безразличия. Глеб не был плохим человеком. Всего-навсего не захотел стать моим другом. Я не мог его ни обвинить, ни оправдать — чужая душа потемки.       На следующий день мы, как предупреждал Федя, поехали на ферму. У школы стояло несколько Спринтеров, куда координаторы, крича и активно жестикулируя, рассаживали скопище зевающих старшеклассников. Засечь «своих» было несложно — голова Оралова возвышалась над толпой, как путеводный маяк. Рядом с Федей стоял Никита (видел ли я их хоть раз порознь?), о чем-то перешучиваясь с Бейсиком и Сережей Лаудом. Вскоре к нам присоединился Глебаста, с ходу похваставшись стеклянным горлышком бутылки спиртного из приоткрытого рюкзака. Вечная классика школьных экскурсий. Айси протянул «Будет весело», Макс коварно потер ладони.       Дождавшись остальную компанию, мы заползли в автобус. Ну конечно, они были здесь. Династия расположилась на галерке, целиком заняв четырёхместный ряд в хвосте. Глеб, как истинный волк-одиночка, сидел соло, в пол оборота развернувшись к родственникам. Макс и Глебаста стратегически заняли самые дальние из оставшихся мест. Впереди них сели Зимов и Оралов, еще ближе — легендарное трио, бесчеловечно разделенное проходом. Рамиль обиженно отвернулся к окну своего одинокого пристанища. Я тоже хотел занять одинарное место, но парни умоляли прикрыть их алкогольный тыл спереди, чтобы никто из левых не услышал запах и не спалил контору сопровождающему. Я возразил, что это может сделать Рами, но Лауды так громко заорали «три в ряд», будто иная конфигурация могла нарушить вселенское равновесие. Я пожал плечами и упал на ближнее к проходу сиденье, предусмотрительно уложив рюкзак на соседнее.       Спринтер набился почти под завязку: вместе с соседним пустовало всего три или четыре кресла, включая учительское. К нам заглянул биолог и внимательно пересчитал присутствующих. Когда он вышел, то закричал «10-А, кто не влез, идите сюда!», и вскоре к нам присоединились ребята помладше. Я стиснул кулаки и молился, чтобы ко мне никто не подсел.       — Возле тебя свободно? — донёсся голос сверху. Он был низким, но принадлежал, несомненно, девушке.       Я поднял голову — справа стояла стройная блондинка, махая ладонью пацанам с задних сидений и терпеливо дожидаясь ответа. Юля Бусарова. Мы были знакомы только заочно — её имя порой мелькало в рассказах парней о прошедших тусовках, иногда она подсаживалась к нам за стол, перекидываясь парой слов с Лёшей или Лаудами.       — Да, конечно, — я засуетился, сгребая вещи и поднимаясь, чтобы пропустить Юлю. Вдоль затылка поползли муравьи — чужой взгляд всегда ощущается роем насекомых, будто сквозь поры, проникающих под кожу. Я обернулся. Глеб наблюдал открыто, совершенно не переживая насчёт перспективы быть пойманным. Наши зрачки сцепились — всего на мгновенье, — и парень, словно опомнившись, уставился в пол.       — Юля, — усевшись, блондинка протянула мне изящную кисть, тут же перетягивая внимание на себя, и я легонько ответил на её рукопожатие:       — Артём, — я отразил её улыбку, — Рад, что мы наконец пересеклись.       — Взаимно.       Отъезд машины положил начало кутежу. Взорвавшись по салону громкими хлопками, зашелестели упаковки снеков, защёлкали крышки на бутылках газировки, и смешавшись с неразборчивым галдежом, заполнили весь Спринтер. Сопровождающий учитель все время оборачивался и шикал в прислоненный к губам палец, но метод его борьбы на воспаленные пубертатные умы, увы, не возымел никакого эффекта.       Слово за слово, у нас с Юлей завязался увлекательный диалог — закинув удочку в привычное обсуждение климата и города, мы незаметно вышли на тропу кинематографа и добрели к Стэнли Кубрику, а теперь выстраивали свою версию того, что было вложено в роковые 24 минуты, канувших в лету вместе со своим создателем. В мое сидение постучали, и я прислонился к просвету между спинками, увидев, что Виталик с тихим «Будете?» передает нам что-то чёрное. Портфель Глебасты. Из небольшого отверстия предусмотрительно торчала трубочка — чтобы не наклонять бутылку и не обращать на себя нежелательное внимание.       Юля блеснула своими огромными зелёными глазами:       — За знакомство? — и обвила губами трубочку, делая крупный глоток. Соответствующая крепости напитка гримаса не заставила себя ждать, и блондинка прикрыла рот обратной стороной ладони.       — За знакомство, — вторил я, захватывая соломинку. Вообще-то я не собирался пить. Ещё и водку. Ещё и такую дешёвую. Но было поздно — я уже кривился, благодарно принимая от Юли неполную банку колы.       На ферму мы приехали заметно взбодрившимися. Согнувшись пополам, ребята взвизгивали над словами завуча о благоприятном влиянии свежего воздуха на настроение. Мы не были сильно пьяными, но у нас была тайна — одна на всех, — и простой встречи крамольных взглядов было достаточно, чтобы, поддавшись глупому искушению, синхронно прыснуть смехом. Никто не думал о последствиях, всем похуй на обстоятельства. У нас было только здесь и сейчас, и мы этим наслаждались. Все, как один. Я посмотрел на Юлю, для чего пришлось задрать голову повыше, и в это же мгновение она уронила лицо в ладони, мелко сотрясаясь от неуёмного хохота.       Тогда я вновь ощутил на себе взгляд, и в этот раз он мало чем напоминал безобидных насекомых. Мою кожу будто выжигали паяльником. Глеб выглядел глубоко оскорблённым. Таким злым, что, казалось, вот-вот сорвётся с места и закончит дело фургона, которому по ошибке не дал меня убить. Дураку понятно — все дело в Юле. На его лице плясала ревность — такая едкая, что выдержать глебовы пассивно-агрессивные гляделки становилось сложнее с каждой секундой. Вот черт. Для полного счастья не хватило только влипнуть в историю с чужой телкой.