Let's make one more Inhale Together

— Открывай же! — Мама теребит Леви за плечи. Она вбежала в магазин перед самым закрытием, размахивая письмом из университета так, будто это было средством от всех болезней или вакциной, которая спасет людей от зомби-апокалипсиса. Тем вечером, когда Петра предала Леви, он выложил маме все, потому что не мог держать вилку в руках, все думая и думая о том, каким ужасающе унизительным будет отказ. Мама вновь взмахнула конвертом, возвращая его в реальность, пока Леви не мог оторвать взгляд от плотного конверта с тем же логотипом, что был на одной из толстовок Эрена. Это глупо. Леви вспоминает, что там было в письме, и его начинает тошнить от того, что кто-то вообще увидел этот гребаный кошмар. История его жизни без прикрас, больше напоминающая некролог вперемешку с записью пятиклассницы в личном дневнике о тяготах школы — вот, что это было. Результаты его выпускных экзаменов могли скрасить картину, но Леви знал, что на них смотрят в последнюю очередь. — Открывай уже! — Мама впихивает ему конверт, и Петра прижимает наличку, которую пересчитывала секунду назад, к груди в нетерпении, и Леви смотрит на конверт. Плотная бумага. Крепление, снимаемое срывом, подтверждающее, что никто, кроме Леви не вскрывал письмо. Печать университета. И имя Леви на нем. Он отрывает язычок и тянет с треском, а затем отбрасывает конверт, доставая письмо. Он уже увидел нужные слова, и его глаза распахиваются в шоке. Он хочет стереть их из памяти, прочитать письмо полностью, но руки начинают дрожать, а в горле появляется огромный ком, который невозможно сглотнуть. Леви пытается и пытается, но сдается и начинает читать писклявым дрожащим голосом, из-за чего Петра хихикает в сжатый кулак, а в уголках глаз мамы скапливаются слезы, с такой надеждой она смотрит на Леви. — «Дорогой Леви Аккерман, мы с радостью сообщаем, что вы были зачислены в Нью-Йоркский униве…» — Леви понимает, что на большее ему не хватает воздуха. Он почти роняет письмо, которая подхватывает Петра, и, слава богам, они с мамой на секунду забывают о его существовании. — «Ваше осмысленное, глубокое письмо и точные аргументы помогли нам принять решение в пользу того, что принять вас на первый курс», — Петра прерывается на визжание, и мама хватает письмо из ее рук дрожащими пальцами, и по ее фарфоровому лицу текут слезы. — «В очередной раз благодарим вас за прекрасное письмо и добро пожаловать в Нью-Йоркский университет!», — мама дочитывает за них троих, и, пока они с Петрой смеются, плачут и обнимаются через кассу, а дневная выручка летит на пол, Леви пытается собраться с мыслями, чтобы понять, что чувствует. Этого не должно было случиться. Ящик с воспоминаниями об Эрене был закрыт на вековые замки, которые лопаются, как мыльные пузыри. Эрен проникает в его мысли тут же, заполняя все пустое пространство собой: своими невероятно широкими плечами, крепкими бицепсами и ласковым взглядом, своими словами о том, что он не вернется сюда, потому что здесь не будет Леви, а затем он вспоминает голос Эрена, и тысячи тысяч мурашек проносятся по его телу волной цунами, не давая выбраться из этого моря и утягивая назад с отливом. Леви снова убирает челку со лба и еще раз пробегается взглядом по тексту: буквы пляшут, скача вверх и вниз с ряда на ряд, но Леви понимает, что там нет тайного подсмысла. Он поступил. Он будет учиться в Нью-Йоркском университете. — Я так тобой горжусь, Персик, — мама налетает на него с объятиями, и Петра обнимает их двоих, все еще визжа. И сначала Леви хмурится, а потом Петра зацеловывает его щеки, пока мама заливается слезами на его плече, и на его лице возникает улыбка. Он может попытаться. Может попытаться бороться за все это. За все те сумасшедшие мечты, которые возникали в его голове. Пробежки в парке под домом. Крошечные кофейни без вывесок, о которых знали только местные, которым Леви намеревался стать. Бесконечные прогулки с утра до ночи и до рассвета, а потом возвращаться домой в свою квартиру и рушиться на кровать с блаженной улыбкой и засыпать без единой мысли в голове, потому что теперь ты свободен от всех тех обязательств, тянущих тебя на дно. Есть только ты, надежды и мечты, бесконечные небоскребы и Нью-Йорк. Леви чувствует, как холод страха сменяет жар радости, растекаясь по щекам румянцем и по губам улыбкой. Мысли в голове вспыхивают пожаром, на пепелище строятся новые планы и идеи, и он готов начать собираться прямо сейчас, не забыв прихватить зарядку, но Петра смеется и указывает на раскиданные деньги, и, да, хорошо, он соберет деньги на своей настоящей работе, а потом начнет думать о том, какие вещи взять в Нью-Йорк. Мама ждет закрытия магазина, расхаживая по нему и тоже погружаясь в свои мысли с улыбкой на лице. Они решают пройтись пешком, провожая Петру до ее дома, все время разговаривая о письме, о билетах, расстоянии и куче всего, что еще нужно решить, и Леви чувствует, как сильно он переживал об этом почти месяц. Он громко выдыхает и расслабленно вдыхает, позволяя радости заполнить все его существо. Они увидятся с Эреном. Этого невозможно будет избежать в этот раз. Они будут слишком близко друг к другу, и Леви уже сейчас боится, что не сможет оторваться. Ему легко думать о том, что они больше не вместе, когда Эрен далеко. Он так же недостижим в Нью-Йорке, как звезды, но сейчас Леви отделяет от него регистрация в общежитии и покупка билета, и теперь это становится проблемой. Леви пытается не думать об этом слишком много, но это невозможно. Невозможно не думать об Эрене. Мама запрещает ему стирать руками, но это не мешает Леви распределить все свои вещи на аккуратные кучки в порядке, известном только ему и запускать стирку за стиркой. Он также тратит свой разрешенный один раз в месяц мытья руками на несколько пар обуви под чутким присмотром мамы, а потом, выбившийся из сил, приходит на кухню, где мама наливает им по праздничному бокалу вина. Леви покачивает бокал знакомым жестом, принюхиваясь и ощущая запах чернослива и изюма. — Полусладкое? У меня день рождения? — Леви прищуривается, улыбаясь, и мама смеется, отмахнувшись от него рукой. — Я хранила эту бутылку с твоего первого класса. Твоя бабушка подарила ее мне со словами, что я должна открыть ее, только когда ты поступишь в университет, — мама усмехается и выпивает глоток вина, а затем морщится. Леви принюхивается еще раз, подозрительно поглядывая на бокал. — Гадость! Кто вообще пьет полусладкое? Вино должно быть сухим! — она кривится и сует в рот кусочек пармезана, окунув его перед этим в мед, видимо, чтобы перебить сладкий вкус еще более сладким. — Мне нравится, — Леви улыбается, делая глоток и ощущая непривычно сладкий вкус вина. На языке непривычно вяжет, а весь вкус винограда теряется в сладости, и он хмурится. Мама заливается смехом, и Леви ставит бокал на столешницу. — Может, все-таки, совиньон? — Леви кривится, и мама смеется так громко, что Леви не может не рассмеяться вместе с ней.