сборник слишком влюблен

Женя выглядел нереально красиво в свете заходящего солнца с акустикой в руках. Узловатые, худые пальцы задумчиво перебирали металлические струны, а брови то и дело хмурились, когда взгляд падал на тетрадку, лежавшую рядом. Рома любил наблюдать за таким Мильковским. Спокойным, сосредоточенным и улыбчивым. Он всегда улыбался, когда ловил на себе взгляды Булахова, отвлекаясь от строчек будущей песни. Раньше блондин смущался. Бегал глазами и спрашивал сконфуженно: «Что? Что такое?». Конечно, это было мило, но за этим мило скрывалась прорва комплексов, которые Женя давил в себе всю жизнь. Рома даже представить боялся, что творится в этой светлой голове, какие хаотичные мысли появляются, до чего могут довести и доводят. Иногда темноволосый чувствовал как Мильковский балансирует, пытаясь поймать то самое нерушимое спокойствие, которое появляется после часовой истерики. В такие моменты он выглядел обессиленно, борясь сам с собой, и выкуривая сотую сигарету. Рома пытался спрашивать, но Женя отмахивался, взглядом давал понять не лезь, не смей, хотя и осознавал какую глупость делал, но Булахов не давил. Ждал и верил, что рано или поздно блондин расскажет, доверит все свои мысли и страхи, даже если это будет признание в том, что невозможно сильно хочется вскрыться. Он готов к любому разговору, готов принять и предложить свою помощь. Женя это прекрасно знал, но боялся, что это разовая акция, что Булахова не хватит надолго, если каждый раз выливать очередные больные мысли. Но ведь… Они больше не были просто друзьями. Все это не продолжительное время Рома и пытался сказать. После небольшой прогулки, ноги гудели и каждый витал в своих мыслях, но все они неменуемо сходились на психологическом состоянии Мильковского, образуя один вопрос: «Что делать?». Под пристальным взглядом темноволосого, Женя застрял на строчке, не находя в своей голове ни одной подходящей рифмы. Это заставило его занервничать, потупить в одну точку пару секунд и отложить гитару. Рома удивлённо вскинулся, отвлекаясь совсем от телефона, понимая, что кого-то опять накрыло. — Жень… Мильковский лишь что-то промычал, забираясь на кровать. Резко перестало хватать сил на что-либо. Тревожность ударила по вискам, не позволяя спокойно усидеть на одном месте. Клубок нервов, который он методично распутывал, вновь стянулся в тугой ком, больно ударяя по сердцу. — Может… нам пора… — Мне нечего тебе сказать, — сказал, как отрезал. Перевернувшись на спину, мужчина выдохнул. Легкие сводило в неприятном спазме. Рома поджал губы и пересел с кресла на кровать, чтобы быть ближе, чтобы чувствовать блондина, чтобы помочь… пусть не разговорами, но хотя бы прикосновениями. Ему оставалось лишь гадать, что заставляло Женю морщиться и до багровых разводов тереть запястья. — Иди ко мне. Младший аккуратно потянул Мильковского за ледяную руку, притягивая к себе. Блондин вцепился в Булахова мертвой хваткой, в надежде, что это поможет задышать полной грудью без боли. — Как продвигается песня? В такие моменты Рома спрашивал обо всем, что приходило на ум. Нет, это не была паническая атака, но само состояние очень напоминало ее и единственный способ, который хоть как-то помогал — это заставить Женю сфокусироваться на чем-то конкретном. — Нормально… не могу придумать несколько строчек… — сбивчиво ответил блондин, кусая сухие губы. Хотелось что-то сказать, но слова застревали в глотке, образуя тошнотворный ком. Скорее бы настала волна очередных концертов и выступлений… сидеть в четырех стенах было доневозможности тесно… так и клаустрофобия может развиться… — Я помогу тебе, если ты этого захочешь. Ты же знаешь, — длинные пальцы ловко вплелись в запутанные блондинистые волосы. Как же они сильно отросли… — Снова будешь краситься? — Буду. Я долго не хожу со своим цветом волос. Не нравится. Женя поднял голову, заглядывая в глаза напротив и чувствуя как замирает сердце. У Ромы слишком красивые глаза, слишком необычные. Недаром говорят: «Глаза — зеркало души». Булахов не шевелился, лишь успокаивающе улыбался, надеясь, что это поможет. — Я… Ты не снял очки… — на макушке у Ромы покоились солнцезащитные очки, которые он нацепил по привычке, ведь погода уже который день не особо жаловала теплом. Солнце то уходило за тучи, гонимые северным, промозглым ветром, то вновь выходило. Женя сам потянулся, но не для того, чтобы их снять, а чтобы опустить их на нос Булахова, скрывая его взгляд. Рома удивился, вскидывая брови и не понимая, что будет дальше, но снимать не собирался. — Не смей что-то говорить… Я чертовски переживаю сейчас, — он нервно посмеялся, будто во второй раз хотел шагнуть в пропасть и признаться в чем-то страшном, как тогда… на балконе у Лёши дома. — Иногда мне кажется, что то, что между нами происходит нереально, что это мои галлюцинации, что ты не вернешься однажды домой, особенно когда ты задерживаешься… я много думаю о том, что делаю и собираюсь сделать… это меня убивает, потому что мне кажется, что я делаю все неправильно… Рома замер, боясь спугнуть откровения мужчины. Он смотрел на лицо Жени, цеплялся за взгляд, когда тот в попытках найти точку где-то за Ромой на обоях, все же смотрел на него. Блондин то и дело поджимал губы и говорил отрывисто и с сожалением, будто сомневался в правильности своих действий даже сейчас. Сердце сжалось. До отношений Рома хоть и был ближе всех к Мильковскому, но не замечал или старался не замечать метаморфоз в настроении и поведении, а сейчас… оглядываясь назад, Булахов лишь мог с содроганием понимать, что могло бы быть, если бы тогда на балконе он затупил. По трезваку-то Женя лихой, а в пьяном угаре… Будто распахнулись двери подвала, которые блондин всеми правда неправдами пытался закрыть, спрятать от чужих глаз, чтобы никто и никогда не узнал, что там на сердце безнадежного романтика и вечно улыбающегося Жени Мильковского. Песни говорили о многом, позволяя его читать как открытую книгу, но люди слепы. Гонятся за трендами, считают строчки про суицид и депрессию прикольными… Блондин умолк, нервно бегая взглядом по комнате. Пальцы сами потянулись снять очки и тогда Мильковский перехватил их, надевая на себя, скрывая свои бездонные, грустные и уставшие от вечных самокопаний глаза. Это была своего рода небольшая терапия, помогающая им сблизиться, помогающая Роме понять, что происходит. — Если ты до сих пор сомневаешься в реальности наших отношений, значит я недостаточно постарался. Я буду доказывать тебе раз за разом, что то, что происходит между нами реально. Я всегда буду рядом с тобой и поддержу, чтобы не случилось, но я не психолог… и если ты все же решишься, то мы всегда можем обратиться за помощью. Пока что я могу тебе предложить систематизировать свой день и выбираться почаще на улицу. Мы всегда можем поехать куда-нибудь, развеяться. Захочешь поиграть в переходе только скажи, захочешь поехать на пару дней в Амстердам — без проблем, хочешь свидание в Питере — поехали. Ты всегда можешь на меня положиться. В голове была каша. Сосредоточиться на одной мысли или идеи было сложно. Тот поток информации, что разом лег на плечи младшего заставлял теряться, но Рома все равно попытался выразить главную идею. — Спасибо… Большего было и не нужно. Голос Жени звучал облегченно и обнадеживающе. Лимит доверия к Булахову и его словам был безграничный. Мильковский безоговорочно верил ему. — Иди сюда, — широкая ладонь легла на загривок, притягивая к себе ближе для поцелуя. Медленного, успокаивающего и нежного. Очки медленно были подняты на блондинистую макушку, чтобы не спугнуть. — Я люблю тебя, Жень, не смей в этом сомневаться. — И я тебя…