Первое лето, когда мы...

— Здесь кто-то ещё тонул? — Арс сделал глоток, чтобы выслушать историю, не отвлекаясь. —… Она. — печально и нехотя коротко ответил я. Всё, что случилось с той девушкой, меня не касалось, она никак не была связана с нашей семьёй, но всё равно мне как-то не по себе теперь самому пересказывать это кому-то и пугать, как меня однажды Ба. Жаль, что тогда этой девушке никто не пришел на помощь. — Это было тип, может, в восьмидесятые или девяностые, тут раньше было большое село, даже администрация, магазины, два клуба, рынок раза в три больше, собрания, люди прям тут жили… — Ну-ну… — Ну и вот жила одна девушка Соня, — я уже и не помню, София, Софья, вроде имя какое-то детское совсем, деревенское такое, мягкое. Всегда представлял её возрастом лет в пятнадцать… — Она была типа такая, знаешь, русская, крепкая, сильная, косы длинные, чёрные… — Да, да, да… — Арсений покивал, подтверждая мои слова о внешности незнакомки из своего видения. А, может, он просто дал понять, что тоже слышал эту легенду… — Ну и она любила там какого-то парня. А он был самовлюблённый, дурак и вообще старше неё. К тому же, редкостный бабник, — я практически говорил бабулиными словами, полностью перенимая её осуждение совершенно незнакомого мне (а может и вовсе вымышленного) человека. Мы, конечно, ахуеть, время в деревне проводим. Я с серьезным лицом пересказываю Арсу сюжет мелодрамы «Да я люблю тебя 2» на «России 1». — И, короче, однажды он ей тип что-то такое сказал, — я покрутил ладонью и сощурился, на секунду представив себя режиссером на этом самом канале. С родинкой и в красном шарфике. — Типа, «Любишь меня? Пряжку со мной переплыви, тогда женюсь». Арсений так завороженно слушал меня… Что я в какой-то момент подумал, что профессия режиссера мелодрам для бабушек вовсе и не плоха… — Ну и вот, он-то переплыл. А её на середине сносить начало. — я поежился от ветерка и сунут пальцы под бедра, чтобы как-то сенсорно отвлечься от тревожных картин в голове. Я знаю, чем закончилась история. — Она звала его, кричала, он думал, что она пытается разжалобить его и претворяется. Но когда она замолчала и начала с головой уходить под воду в метрах десяти от берега, где были все парни, он бросился за ней. Но течение его удерживало на месте, уже другое. — Да ты че?.. — М-м, — поддержал удивление Попова я, смотря глубоко в свои мысли. — Просто выталкивало на берег, даже до середины он не доплыл, как рукой отводило. А она так и ушла вниз… По реке… Мы ни с папой, ни с отчимом, ни с Димой никогда далеко не сплавлялись и на рыбалке дальше пределов деревни не отплывали. Не знаю, насколько наша река расширяется, сужается или петляет. — Через четыре дня только всплыла, — здесь мне самому стало невероятно жутко и к горлу подступила настоящая тошнота, я чуть было не откинулся в один момент, излишне представив эту картину и наложив её на сегодняшний день. Поэтому быстро взял у Арсения бутылку (кстати, прямо из области паха, хотя он не испугался моей пятерни, одержимо устремившейся в эту область) и поспешил запить эту маленькую панику. — С углем… — не успел особо предупредить меня о растворенных таблетках парень, но быстро забил. — Мгм, — мне тоже уже было похуй. — Это прям на этой реке всё происходило? — Прям вот здесь. — я сглотнул и многозначительно кивнул в сторону воды, даже неглядя туда. Арсу стало настолько жутко, что он резко замолчал и весь покрылся горошинами мурашек, что даже я заметил, как его вставшие дыбом мягкие волоски на руках и ногах преломили лучи садящегося солнца. Да. Вряд ли он хотел сейчас об этом услышать. Но я считаю, что элемент сказки и эта легенда отвлекут его от страха, что он сам сегодня чуть не утонул. Что это, якобы, было всё не с ним. А с этой девушкой с тяжёлой и трагичной судьбой, Соней… —… Говорили, что тот парень с ума потом сошел и тоже утопился. Сам или в погружениях, когда её искал — башня поехала, что, мол, из-за него, — я поежился и уставился на Арса, какова будет его реакция. — Дима, кстати, ещё говорил, что течения здесь иногда их именами называют: то, которое на дно тянет — Витька, а то, которое выталкивает на берег — Сонька. Но с ними сталкивались только мужики на карьере или на рыбалке, вообще далеко не здесь, не на пляже… Не знаю, придем ли мы ещё сюда когда-то. Захочет ли Арс ещё когда-нибудь искупаться. Или кого-то спасти. — Не знаю… — протянул Попов, сцепив руки в замок и смотря на горизонт, как мамы выгоняют детей из воды и отряхивают смешных малышей от песка у линии берега. — Всё равно. Наверное, мне просто показалось. После этих слов и какого-то общего облегчения после всех событий, я почувствовал, что, кажется, легенда и разговор помогли «закрыть гештальт» и отвлечь Арсения от мыслей о том, что с ним случилось. Вдруг совершенно неожиданно мой друг взял меня за руку. И прямо сплел наши пальцы вместе. Осознанно, крепко и благодарно, не собираясь отпускать, пока мы не начнём собираться домой. — Спасибо, что вытащил меня, помог придти в себя. — сначала он несколько смутился, как когда при всех родственниках тебя просят произнести тост на юбилей бабушки. А потом заглянул в мои глаза своими лучистыми и ясными голубыми. — Ты самый лучший. «Самый лучший»! Он подчеркнул это, словно мальчишка, встретивший настоящего Человека-Паука. С восхищением, чувствами, он донес мне мою невероятную важность и ответственность. И я сам в этот момент поверил, что я действительно обладаю ими для него. Я в ту же секунду смутился как девочка… — Да ладно… — и довольно зафырчал, пряча свой пятачок под тень кудрявой челки, чуть ли не утыкая себе же в пупок. Ладонь моя в его замке из пальцев сразу начала жесточайше потеть, поэтому я в тот же миг машинально захотел её убрать, как если бы просто пожал при встрече или дал которую «пять», но не стал. Не могу же я его обидеть или показать какой-то свой дискомфорт от этого… Ему это сейчас нужно, вот я и… Мне это… Очень нравилось. Мне невероятно приятно и хорошо, когда он проявляет ко мне тактильность и тепло.

***

Ба мы, конечно же, ничего не сказали, когда вернулись домой. Втроём. Вику по пути найти не смогли, никто из знакомых её сегодня не видел… «Да она без телефона ушла, как всегда, ночью вернётся», — такая была отговорка, исчезающей за калиткой Оли после нашего сумбурного быстрого прощания (такая милая, даже Арсения обняла). Но пока что нам стоило придумать отговорки для самих себя. Надеюсь, позже мы сможем заверить Ба, что всё, что будут говорить в деревне про то, как Арс чуть не утонул, это преувеличенние и он просто устал, пока помогал маленькой девочке доплыть до берега. Поэтому, дождавшись нас домой на ужин, накормив и напоив, бабушка тоже уткнулась в любимое шоу допоздна. Арс уснул сразу после ужина. Умаялся, можно понять. Лишь бы ему это всё не приснилось… Я сам наверное не особо посплю сегодня, буду следить, чтобы он не пугался во сне, или если будет тошнить — как-то успокоить и помочь, или если живот заботит, лёгкие, или снова замучает кашель… Уже после одиннадцати часов, перед сном, я один вышел во двор и решил обдумать весь сегодняшний день ещё раз. И, чтобы не замёрзнуть на улице — развел небольшой костерок. Прокручивать в голове весь тот кошмар я не стал, а история с утопленницей и видением Арса… Наверняка, ему тоже рассказывали эту легенду, он в Ромашках половину каникул каждый год проводил, поэтому его воображение и сдвинулось на этом образе девушки с черными волосами… Будет, что ещё поставить в своем театральном. Может, сыграет девчонку, как великие актеры мальчики из его рассказа про правила античных театров. Я больше сконцентрировался на наших с ним отношениях сейчас и том, как они меняются. Как, как мне кажется, пытается изменить их он сам, то и дело давая мне какие-то тонкие, неоднозначные и загадочные намёки. Не лучший язык для общения со мной. Нет, я умел их замечать (даже излишне и особенно — там, где их не было), умел расшифровывать, но совершенно не чувствовал, какое объяснение является верным. А просто исправно накручивал себя всеми возможными вариантами, как лапшу на вилку… Но мысль «сесть и обо всем с ним начисто поговорить» меня ужасно пугала. Как будто бы в этом и не было нужды! Мы дружим миллион лет и никогда не разговаривали о чём-то касаемо наших взаимоотношений, всё шло своим чередом, всё было понятно, просто, легко. Да, мы ссорились иногда, но больше в детстве из-за пустяков. У меня вообще по сути ещё не было опыта жизни во взрослой роли, опыта взрослых отношений. Разборов, анализа, размышлений, проблем. Когда ушел отец, я точно не был к этому готов. Я был ребенком. Я не должен был становиться взрослым в четырнадцать лет. Иногда я задумываюсь о том, что я, возможно… Застрял в этом состоянии. В моей жизни нет чего-то такого серьезного и зависящего от моего решения, требующего моей ответственности и самостоятельности. Конечно, я сам хожу в школу, готовлю уроки, как могу, общаюсь с тренером нашей сборной по футболу и волейболу, хожу по врачам один, когда болею. Но у меня объективно пока что вполне беззаботная жизнь. И все понятия — простые. Друзья это друзья, с ними весело и классно, мама это мама, учителя это учителя, их нужно уважать, не злить, многое умалчивать, не лезть в их дела, не вникать, как оплачивать счетчики, как работать взрослую работу, как и за кого голосовать, какие документы в каких случаях предъявлять. И что до сих пор чувствует мама по поводу ухода отца… Если раньше я считал, что, если человек оставил меня, бросил, перестал быть моим отцом, другом, значит, он плохой и жестокий, ведь я ничего ему не сделал, не обижал его, был хорошим сыном. То сейчас, последние года полтора я глубоко задумывался: а почему он ушел из нашей семьи? За что он так поступил с мамой и со мной? И до нас — с Викой и её матерью? И почему потом к ним вернулся? Как та женщина смогла его принять? Неужели ему было с нами плохо, он был несчастлив? Или ему просто нравилось бросать свои семьи? Мог ли он рассказать, что произошло в его голове? Что он чувствовал? И было ли это похоже на то, как если ты сопротивляешься какому-то сильному течению, а твой близкий пытается до тебя доплыть, но вы даже не можете позвать друг друга, позвать на помощь. Вас уносит по разные стороны деревни буйная река под названием жизнь. И в итоге кто-то из вас начинает просто плыть по течению к новым берегам. А спасатель — больше не пытается догнать и спасти. И кто-то один… Погибает? А ребенок, которого ты пытаешья спасти — это твой внутренний голос? Плыть по течению я бы стал только в двух случаях. Первый — чтобы экономить силы, веря, что меня отнесет к безопасному берегу, потому что сопротивление воде равно скорая смерть. Второй — если кто-то более сильный стоит рядом со мной и топит меня в этой реке, держа за волосы. Не знаю, сколько я, сцепив пальцы в замок, уперевшись локтями в разведенные колени, сутулый и слегка озябший, просидел на улице. Сверчки, треск сухих берёзовых дров, шелест прогоревших углей моего осыпающегося «домика»… Всё это погружало в глубочайшие раздумья… В небе светила хоть и маленькая, но яркая луна. И я на удивление… Успокоился. Решил, что не буду всё усложнять. И пусть у нас с Арсом всё идёт своим чередом. А уход отца — это его выбор, и я вполне смогу жить дальше, так и не узнав и не поняв его мотивов. Зачем разбирать всё на молекулы и трактовать какие-то намеки? Давать оценку поведению Арсения, предполагать, на что это похоже, что он пытается мне сказать? Да если бы он хотел — он бы просто сказал. Как сегодня. Просто взял меня за руку и сказал, что благодарен мне. Мне стоило бы у него поучиться. Теперь больше всего меня волновало другое… Куда пропала Вика… Что, если она до сих пор не вернулась? Куда те типы могли её увезти? А если на неё напали?.. Она ушла ещё и без телефона, никому не сказав, куда, на сколько и с кем. После такого скрытого конфликта с не самым порядочным и добрым человеком… Я не признавался в этом себе, но я реально начинал переживать. Второй раз за сегодня, за жизнь моего близкого. При этом, понимая, что я ничего не могу сделать. Пойти искать ее по всей деревне в двенадцатом часу один… Поднимать мужиков, дядю Диму? А если у них это в порядке вещей и она просто осталась у своего «парня», как делала часто? Я даже не знаю, здесь ли она, в Ромашках, или Волков увез ее куда-то… С ним ли она вообще? Перемотать бы на тот разговор… Я бы ее ни за что не отпустил. Либо проследил бы, чем закончится их этот разговор наедине. И куда Волков уведет ее после. Я смотрел на огонь и мне начинали мерещиться все самые страшные картины. Щупальца пламени танцевали зловеще, хаотично, гневно, раскаленные угли мерцали оранжевым от дуновений прохладного вечернего ветерка. Трещали дрова, шелестел пепел. На километры вокруг темно и мертвенно тихо. … Что, если он решил ей отомстить? Или поставил ультиматум — быть с ним или ни с кем. Я не хотел, чтобы моя сестра стала главной героиней новой легенды нашей деревни о жестокости людей и трагичной любви… Но вдруг где-то у соседей неподалеку начали лаять собаки. Неуверенно, коротко, лишь сигнализируя, что им что-то послышалось. Через несколько секунд калитка нашего забора тихо скрипнула. И захлопнулась на деревенский «замок». Я смотрел в кромешную темноту двора, освещаемого костром лишь на пару метров вокруг, до тех пор, пока из нее, в мерцании порхающего пепла и искр тихо не появилась идущая ко мне худая фигура. Это была Вика. Целая, невредимая, хмурая, как всегда молчаливая, себе на уме. Абсолютно вся мокрая. Полностью, с ног до головы. Никакого дождя сегодня, конечно же, не было… Я не смел произнести ни слова, будто боясь нарушить это ее ледяное угрожающее спокойствие кобры, не зная, что у неё случилось. Она не выглядела несчастной, уставшей, сбежавшей, не выглядела жертвой. Девушка без слов сняла со спины свой почти пустой черный рюкзак, который был сухим. И поочередно выложила на стол по ту сторону от меня перед костром несколько вещей, от которых у меня по всему телу побежали мурашки. Кожаный истрепанный армейский ремень, сырой запах которого я сразу учуял. Горсть дешёвых фруктовых леденцов. Пустую мятую пачку своих сигарет с зажигалкой. И бандитский нож Волкова на короткой металлической цепочке. Она оперлась руками на края стола, как-то тяжело и озадаченно, обремененно нависая над этим набором, опустив голову с мокрыми волосами и на правой руке у неё я заметил ту самую блатную мужскую цепь, холодные серебряные звенья которой бликовали от пламени костра. Я посмотрел на сестру, изо всех сил пытаясь понять, в каком она состоянии или настроении и нет ли на ее лице ссадин и синяков на открытых участках тела. Вика без слов достала из кармана мокрых насквозь шорт одну сырую сигарету, взяла её в зубы, понимая, что она вряд ли загорится, и сурово села рядом со мной на длинное бревно. Прикурить решила прямо от живого огня. — …Это он сделал? — я чувствовал, как у меня пропадает голос. От злости, жалости, страха или агрессии — я не понимал. Я просто пытался сжать кулаки, глядя на пламя, и быть мужчиной. Сигарета густо задымилась и только нагрелась в руках от огня, ни первая, ни вторая, ни третья затяжки её не раскурили. Но Вика упорно продолжала ее мучить и затягивать хоть и коротко, отвернувшись, чтобы не дышать на меня, глядя в сторону речки. Не говорит. Она и не скажет. Странно, что я решил, что сейчас получу от неё честный ответ на свой вопрос, или вообще — хоть какой-то. Сестра ещё немного и многозначительно помолчала, будто подбирает слова, каким языком мне, несмышленому чувствительному ребенку что-то взрослое объяснить, задумчиво глядя на огонь. Но потом, когда эта долгая и понятная пауза исчерпала заданный вопрос и отсекла все мои надежды на ответы на этот счёт, Вика развернулась спиной к моему плечу и стянула свою мокрую футболку до лифчика, принявшись сушиться и как-то возвращать себя в человеческий вид. — Вика, что он сделал? — я прямо выдавил из себя эти слова и мужественный строгий тон, кажется, исчерпав весь свой запас серьезности и храбрости в отношениях с ней на ближайший год. Даже не чувствуя, как до боли впиваюсь ногтями во влажную кожу на ладонях, сжимая кулаки. Когда она встала и направилась к столу, я, не смея отводить неморгающего сурового взгляда от костра (представляя, наверное, как на нем горят все ее обидчики), подобрал с травы ее влажную кофточку, чтобы хоть чем-то занять руки (и не начать «душить» ближайшее полено). — Вик, что он с тобой сделал? — повторил настойчиво и по слогам я, понимая, что лезу не в свое дело. И только накаляю себя совершенно бессмысленно. Вика упорно молчала, но не игнорировала меня и мое настроение, периодически обращая внимание на изменения моего лица, взгляда и тона. Будто бы ей было любопытно, все ли парни приходят в ярость одинаково?.. Блондинка молча забрала со стола ремень, небрежно согнув пополам два раза. И я почувствовал, что она смотрит на меня сверху вниз, будто ждёт пересечения наших взглядов, чтобы общаться так и ответить на мой вопрос как-то иначе. Я поднял глаза и столкнулся с её. — Что сделал? — этот прямой контакт всё же пробил её броню и она заговорила. Хрипло, по-своему, с ироничной ухмылкой. На грани с истерикой. Она перезастегнула блатной браслет на тонком запястье под удобный для себя размер. Так, чтобы я обязательно это увидел. И тем самым ясно дала мне понять, что снова принадлежит Ему. — Покрестил…