Molly was a good girl and she knew
The reasons why.
So when she went back in the bathroom
She would never come.
Outside she was a good girl and it
Felt great to be a liar.
She was a good girl and it felt great
To be a liar,
She was a good girl and it felt great
To be a liar.
Oh!
Liar!
Mindless Self Indulgence — Molly
В голове у Безымянного, безусловно, тот ещё ад и бардак, но сейчас не о нём; он — не главный, не контролирует ни себя, ни ситуацию. Поэтому… «Да ёбнуть его — и дело с концами» — это начальный план, Ю много и часто представлял, как сожжёт ублюдка ко всем чертям. Итак. Вот он — ублюдок. Из себя он — ничего и нихрена, постапокалипсис, ядерная зима; тварь почти что померла, а Ю и рад. Ю полагает: так ей и надо — чем громче, тем лучше, он здесь за этим. Раздвинутые швы на руке орут, разумеется, но это необходимое зло, всем интересующимся скажет что-то типа: «оу, да тут такое дело, зацепился за что-то вот и…». Не распутывал нитки пальцами. Не рвал мясо до основания, пока рана не плюнет красной кашей. Не делал ничего из того, что делать не полагается. Хороший мальчик, просто хочет слегка поиграть, это ведь не возбраняется, так?.. Делает всё правильно. Сделает всё правильно. — Не заладилось у нас с тобой как-то, да? — у ублюдка ублюдский голос, а ещё ему как будто бы всё равно. Гримасничает, думая, что это забавно, приманивает как бы: «смотри, я улыбаюсь, у меня на зубах дохуя крови, а мне смешно; мне — ничего. И ты мне тоже — ничего». Мы ещё посмотрим. — Это уж точно, — Ю смеётся в ответ, у них же тут, блять, вечер смешных каламбуров, не так ли? Вместе с ним смеётся и недосросшаяся ключица и кровавый овраг на руке — затопило, обросло. Доку придётся тяжело, когда он вновь будет разбирать это хламьё и сопоставлять что к чему, но это позже; он зол. — Как тебе местечко? Крутое, да? Здесь не то чтобы есть, о чём говорить: не кормятся электричеством провода и лампы накаливания не жужжат роем озлобленных насекомых, в трубах лежит застоявшаяся вода. Стены зябко жмутся к другим стенам — нет тепла, но зато есть некоторое количество синих стульев, разбросанных так, словно бы здесь уже кто-то бывал, что-то ещё за пределами поля зрения. Оно прячется, немного стесняется; неловко теснится в дверных проёмах и окнах, не вмещаясь, однако, в них. Заглядывает как бы между прочим, впрочем, это неважно, не оно — главная достопримечательность, не главный экспонат. Ю его поймал. Сердце восторженно замирает на крыше рёберной шестиэтажки, а затем сигает с разбега куда-то — его не словить. Не получится, не пытайся, оно падает и взлетает, а он и сам, похоже, превращается в одну огромную сердечную мышцу с четырьмя камерами, грозящую разорваться к херам. Нет-нет, всё в порядке, он просто, хах… немного не ожидал, что удастся; смотрит на ублюдка с замиранием вообще всего, что в нём есть, будто бы дышать ему больше не надо, будто бы и жить ему в целом больше не надо, хватит и бешенства, живого, кристального; оно бродит под кожей, как по коридорам, очень хочет найти выход. ... и это поразительно — достаточно одного лишь взгляда на этого мудака, чтобы захотеть убивать. Стоит себе неустойчивой постройкой, готовой к сносу — заброшенный парк аттракционов с клоунами-убийцами, детишками, запертыми в подвалах, и прочим подобным реквизитом, существующим в таких местах — и человеческого в нём едва ли найдётся на процента полтора. У него это плохо получается — иметь какую-то окололюдскую гримасу, выходит… ну, объективно вот такая себе херня с перекошенным ебалом. С распахнутой красной пастью в окантовке растрепанной кожи губ; по ощущениям — без пяти минут со скотобойни, труп, прокатился в мясорубке и вот. Волосы всклокочены, и пряди — кто куда, соль с перцем, у затылка кто-то мазнул белой кистью, у откосов скул — чёрные вороные перья. Ну урод, что ещё сказать? Ах да, ещё наркотическая худоба под кожей, окопалась в костях, они прямо так и торчат — готовая инсталляция весёлого Роджера. И одет урод, как урод, самая дешёвая потаскуха не опустится до такого, а он, что ж, опустился. Эти шмотки ему категорически не к лицу, висят себе рваньём, выуживая на свет божий целый гадюшник, приютившийся на коже. И ребра в пылких гематомах; наверное, ему сейчас очень больно. Ю от этого в восторге. Дёргает зубами распоротую губу. Жаждет крови и чтобы её было много. Хочет реванш и быть отомщённым. Ублюдок без имени делает вид, что что-то там видит, озирается демонстративно, а в глазах — девственно чисто, не существует мира; Ю думает: как жаль, ты слепой, а я бы хотел, чтобы ты видел моё лицо. Перед тем. Перед всем. — Прям как дома. Не хватает парочки трупов и горы потрохов, — безымянный придурок ухмыляется криво, у него кости в руках с плотностью желеобразных сгустков и он не делает ими ничего. — Это можно устроить? Ю давится смешком, ему не забавно — он просто не ожидал такого энтузиазма от кучи дерьма, коей в его глазах и выглядит Безымянный: — Что ещё? Шестиразовое питание? Или, может, массаж? — как бы услужливо уточняет, а костяшки сочно хрустят в сцепке суставов — это нервное, это бешенство. Ю держится, а ещё держит под прицелом уродливую тварь. В голове методично складываются всевозможные развития событий и во всех эта тварь мертва. — Шестиразовое питание было бы кстати, ага, — гнида, в свою очередь, не торопится умирать, издевается, скалится и желваками играет. Ю помнит это всё как сейчас. Будто бы не было околонедельной бесконечности, баюканья распахнутых ртов ран в бессонных ночах и токсического отравления организма, повлёкшего за собой температуру сколько-то-там и один. Это не то, чтобы слишком далеко от его личной нормы, но он чуть не сдох; спасибо Доку — он вычищал из него это всё долго, с должным профессионализмом, даже не обиделся, когда Ю обблевал ему ботинки. Это могло бы быть конечное «всё» для него, но нет, вот он, Ю, живой и злой. И видит его, того ахеревшего, борзого и опасного, выводимого в цепях четырьмя мужиками. Он тогда думал: подумаешь; он тогда ещё совсем не знал. Теперь они оба здесь; он доделает начатое, да, сейчас, ради общего блага, ради… Ю задыхается. Просто сжечь его уже, кажется, мало; рожа сучары, злорадная, мерзопакостная, целеустремленно выводит его нервную систему из строя, а самого Ю — из себя; он не видит страха в прикрытом слепотой взгляде (будто накинули шторы на глаза), не слышит его и в словах. Это его, можно сказать, удивляет, он ведь их всех знает, а сейчас что-то не так. Одним словом, Ю хочет размозжить его череп о все поверхности пространства разом, но это было бы слишком некстати — этим он не добьётся ни черта. И спросить себя, чего же он хочет от выродка, стоящего так, словно держать свои кости — это уже непозволительная роскошь для его состояния, Ю не решается. Остерегается, твердит себе что-то про правильное и неправильное, а ответ же, вот он, совсем рядом. Покоится где-то между «ну, он еблан и должен сдохнуть» и «пусть жалеет о том, что родился на свет». Последнего он хочет, наверное, даже больше; здесь личное и здесь счёты, и вообще, безымянный урод был слишком самонадеян, не сдохнув ещё тогда, в подземельной клоаке, под ним, под его ударами. — Поэтому вас и режут, как сук, — Ю произнёс бы это гадёнышу прямо в морду; почувствовал бы запах крови и сильной боли разрушенных соединительных тканей. У него коллекция переломов и внутренней бойни под кожей, и это хорошо. — Слишком выёбываетесь и строите из себя хер пойми что. Недостаточно, что-то не то; это ведь так важно — чувствовать собственное превосходство в таких ситуациях, так где же оно? Перетягивание одеяла, делёжка кости меж собаками: одна породистая, голубых кровей, другая — бешеная дворняга, «мы ещё пободаемся». Ю смотрит внимательно, хочет впитать в себя каждую расселину на кадаврической роже уродца — белый мрамор в проталинах, он давно уже мёртв и ставьте памятник; может показаться, что они на тех расстояниях, при которых жрут, но Ю точно знает: между ними — эволюционная пропасть и ублюдок непременно уйдёт в ощутимый ноль в попытках дотянуться до него. Тем не менее, ублюдок какого-то своего мнения на этот счёт, он с удовольствием показывает пасть, что волчья яма, напичканная кольями, только зубами, клыками и вообще всем прилагающимся. Кажется, он так улыбается. — Смотрите-ка, кто-то до сих пор дуется за то, что получил пизды, — это что, чёрт, такое было? Смешок? И похер, конечно, что эта дрянь и сама схлопотала; для того, у кого морда сыплется костяными детальками на пол, ублюдок слишком уж уверен в прочности собственного лица. — Нихуя я… — А вот и да. — Ты, блять… — Я такой херовый, не хочешь ёбнуть меня, а? Только как там твоя кишка, не тонка? — О, ты обязательно это узнаешь, — предупреждение размером с огромный красный билборд, но вы ведь все помните, какого Безымянный мнения о предупреждениях, да?.. Безымянный не был бы собой, если бы воспринял это всерьёз: — Ой бля, взрослым пожалуешься? Беги-ка ты к мамке, пацан. Ахеревшая ты мразь. Ю кажется, что его из космоса — в океан. Без скафандра, акваланга и предварительной подготовки; вот такая вот моментальная декомпрессия, и сейчас он удавится от того, как же сплющилось всё в нём. Автокатастрофа в грудной полости, запретное слово, и ёбаная волна гнева прокатывается по внутренностям, оставляя после себя уголь, сожжённый в пыль. Он думает: прямо сейчас. Чтоб горело, горело, горело, не гасло, он будет подливать в этот живой очаг масло, пока не выкипит мясо, не испарится в воздухе этот хер с концами. Чтоб не осталось и следа от его существования, чтоб быстро и сразу, чтоб… Он же этого и добивается, да?.. Ему стоит это практически всего — не вытащить гадёныша из-под стекла и не устроить из его лица наглядную демонстрацию последствий близкого использования взрывчатых веществ; пережимает в себе все гайки до такой степени, что темнеет в глазах. Титры и занавес. — Все они смеялись. Твой дружок — как там его? Рипер? — тоже. Потом перестал. — Да ла-адно, Рипер — не миф? — эта информация не пугает ублюдка, как не пугает и всё остальное. Нешуганный мудак. Он выглядит заинтересованным и с настроением крайне приподнятым, припадает к стеклу щекой: — Серьёзно был? — Ну был, предположим. — И что с ним? — А? Да спёкся немножко, ну знаешь, мозги в кровищу и всё остальное. — Красиво. Что дальше? Хорошенький, блять, вопрос. Как бы так уместить в одной фразе: «знаешь, хуй его знает, я поймал тебя, потому что ты должен поймать меня; я убью тебя, потому что ты должен убить меня, а так нельзя, не по плану, ты мешаешь; мне нравится, когда твари горят, но ты не сгорел, вот херня, да? Ещё мне нравится, когда твари кричат; ты должен мне, ты должен покричать для меня». Боже, парень, выдыхай, все твои черти голодно жужжат, успокой их, дай им скорее то, чего они жаждут, но он продолжает: — Не хочешь мне ничего рассказать? — ноги не в состоянии держать тяжесть его желаний, бешеную агонию, гуляющую по кровавым коридорам. Он оседает на пол, опираясь ладонями о кафельную плитку, ей уже много, но она чистенькая и целёхонькая. Холодная, как ледник. Тварёныш следует за его голосом — делает то же, не теряя опоры под лбом, выглядит стрёмным, а свет не затрагивает его лицо. — Знаешь, тогда я буду ласковым. Конечно же, он врёт. — Так чё, запросто. Выпусти меня и побазарим. Конечно же, он тоже врёт. — О. Ты не понимаешь, да? Ты тут навсегда. Наслаждайся одноместными апартаментами. И ублюдок только сейчас осознаёт сложившуюся ситуацию в полном масштабе; лицо у него становится перманентно каменным, когда он понимает — три остальных идентичных стены смотрят на него со стороны. Он забывается, делает что-то странное переломанными руками, которые, конечно же, не годятся никуда. По полу чиркают бесчувственные пальцы, будто бы желая что-то найти, а внутри у Ю зреет что-то омерзительно приятное. Он наблюдает. Бедняжка, безразлично думает Ю, наверное, страшно быть запертым и абсолютно без шансов, да?.. — Хорошее место. Как раз для таких, как ты; когда-то мы даже шли с вами на контакт, представляешь? — Ю с удовольствием откидывается назад; между лопаток пропадает зудящая тяжесть, потолок смотрит на него чёрной пропастью, развернувшейся над головой. Он улыбается ему. — Мы ведь правда пытались, а. Изучали вас, помогали вам, и? Всё ж без толку: как были сучарами, так и остались. Вы по-другому не понимаете, так что… Он хочет сказать: ничего личного, это для общего блага, но нет, это очень личное и это для него персонально. Он хочет сказать, а засранец его перебивает так: — В пизду иди, благодетель ты сраный. …что Ю смеётся: это веселит его чертовски; он хочет повеселиться ещё. Азартно подаётся вперёд, наблюдая за шоу, натрагивает в карманах изъятые сигареты и кое-что ещё. Слишком важное, он полагает, способное согнать с выродка всю спесь разом. — Знаешь, классные у тебя сигареты, — как бы невпопад отзывается он сам. Зажигалка выдаёт ему язычок огня, он затягивается. Становится просто потрясающе — свои сигареты он не получит ещё три дня; доктора не оставляют попыток отучить его от вредной привычки, обострившейся в данный период, поэтому он наслаждается маленькими радостями жизни здесь и сейчас. Сигареты с отдушкой, пахнут чем-то тяжёлым и в голову отдают отбойно. Сокровище. — Дорогие, да? Удивительно, где ты их достал? Ему просто нравится добивать и так уже почти что дохлых дворняг, Ю наконец-то ощущает это, то, зачем так гнался — правильность, да, он всё делает правильно. Всё так, как и должно быть. Клубок дыма распутывается от сигареты куда-то в воздух, и абсолютная бездонность в потолке вбирает это всё. Он подкармливает слепую темноту никотином и с интересом рассматривает то, что у него в руке. — … — можно услышать, как у гадёныша переключаются кнопки в мозгах, опускаются рычаги. — Извини, пришлось снять с тебя твои цацки. Мы ведь не хотим, чтобы нас прервали, да? — когда-то он носил нечто подобное; оно несуразно сковывалось на локтях. На внутренней стороне размещается датчик, и твоё местоположение известно всем — та ещё морока. Плюс всего — туда можно запрятать много чего. — Я нашёл кое-что ещё. Это тебе очень надо, не так ли? Он оказывается догадливым и даже не нужно расшаркиваться на дополнительные фразы — срабатывает моментально. Взбешённое тело налетает на стеклянную преграду практически сразу — муха под стеклянным колпаком; и это не столь впечатляюще, как раньше. Неделю назад он был способен убить его, а сейчас — лишь жалкая пародия на самого себя из прошлого. Смотрит исподлобья, облизывается красным языком, как волчара, готовая разорвать в клочья. — Ты ведь знаешь, что я с тобой сделаю, когда выберусь отсюда, да? — жадно интересуется безымянная тварь. — Я помню, какой ты на вкус. Я доем тебя до конца. Ю лишь улыбается мягко. Говорит: — Ты не выберешься. Но у тебя достаточно времени, чтобы подумать о своей полезности, — он потряхивает полной ампулой прямо перед носом зверской рожи, пока шипение не переходит в рычание целого алегаторского семейства. — Я ведь щедрый. Может, верну тебе это за хорошее поведение. Конечно же, Ю не отдаст ему ничего назад. Он просто хочет досмотреть это шоу до конца.