the gather, the bend, the bringing forth

Все могло бы быть гораздо, гораздо хуже, угрюмо думает Тирион Ланнистер. Он видел, как горит его город. Он видел, как королева, которой, как он думал, можно верить, испепелила тысячи невинных, в том числе его брата и сестру (острая жгучая боль, о Джейме, ты дурак, ты чертов дурак). Он принимал одно катастрофическое военное решение за другим, давая ужасные советы и бросая на ветер явное преимущество королевы в войне. В некоторых кругах его до сих пор называют убийцей родичей и цареубийцей. Из-за своих ошибок ему наверняка уготована та же пламенная участь, что и его единственному в жизни другу. И даже размышляя обо всем этом, у него нет вина, в котором можно было бы утопить тоску и ненависть к себе. Но, по крайней мере, пока что он жив. Чего бы это ни стоило. Давос сбежал вскоре после того, как дракон — второй, мертвый (но оживить дракона по силам только Королю Ночи), и разве это не чертовщина, — разгромил превращенную в камеру кладовую, и до сих пор не вернулся. Он не знает, как к этому относиться — ни к бегству, ни к дракону. Он обнаружил, что если слишком много думать о чем-либо, пытаться сосчитать свои бесчисленные ошибки или размышлять о том, что происходит за пределами этой камеры, ему хочется лишь остановить мир и все, что в нем есть. Все причиняет страдания, везде неудачи, а за этими стенами — жизнь, смерть и еще большая неразбериха, и он так устал от всего этого. О, Джейме. Не то чтобы это был первый человек, которого он потерял. Конечно, есть его мать — призрак, неотступно следующий за ним с того самого момента, как она извергла его — и свою власть над жизнью — из своего чрева в потоке крови и желчи. Есть и Тиша, его первая жена, его первая любовь (пусть ее волосы не были лунным сиянием превратившейся в королеву принцессы Таргариен, и у нее не было тех амбиций и безумия, но ох как Тирион любил ее в тот краткий миг, когда жизнь не была дерьмом — но, конечно, это не продлится долго, ничто хорошее не может длиться долго, дурак-дурак-дурак). Есть люди, которых он повел на смерть на Черноводной, и другие, погибшие вследствие упрямой глупости Кейтилин Старк и ее обвинений. Он никогда не оплакивал их — с какой стати? Он — Ланнистер (единственный оставшийся Ланнистер, остальные низвергнуты насилием и болезнями, ядом и предательствами, и о, как, должно быть, трижды проклятый труп его отца переворачивается в своей гниющей могиле при одной только мысли, что сын, которого он ненавидел, поносил и судил, является единственным оставшимся золотым ребенком, как иронично, как смешно). Он не зацикливается на Шае (он ненавидит ее, он любит ее, она не стоит его памяти). И вот он здесь, в конце холодных дней зимы, переживший все, и его жизнь снова в руках безумной королевы. Когда ты стал таким слабым, Ланнистер? Тирион устал от борьбы. И вполне логично, что он послал Джона Сноу сделать то, на что у него самого не хватает сил (и мужества). Что может сделать карлик женщине с драконом в качестве питомца? Приготовить очень заманчивое блюдо, поданное со жгучим дорнийским перцем и медовым арборским вином, вот что. Нет, у Джона Сноу достанет чести и порядочности хотя бы попытаться спасти своих сестер от гнева женщины, которую он любит. Никому, наверное, и в голову не приходило, что упрямая принципиальность Старков когда-нибудь пригодится. Но Тирион также не может игнорировать чувство вины за то, что он сделал, использовав слова и мораль Джона против него. Он смотрит на свои руки. Это нужно сделать, убеждает он себя. Она не может жить. Она не остановится, пока весь мир не очистится в пламени. Глупо было верить, что она никогда не изменится. Он должен это сделать. Это правильно. Легко судить других, не находясь на поле боя. Тирион жалко вздыхает, сжимая руки в кулаки. Не столько суждение, сколько знание, с трудом добытое и горькое знание, что они совершили ужасную ошибку, поддерживая эту женщину, которой так или иначе была уготована такая судьба. От Эйриса до Роберта, от Джоффри до Томмена, от Серсеи до (будем надеяться, ненадолго) еще одного Таргариена, королевство достаточно истекало кровью, горело и стенало из-за безумств тысячи королей. Джон Сноу обладает репутацией Старка и в то же время является сыном любимого принца — может, он не тот, кого выбрали бы с самого начала, но он — король, который, возможно, не даст Семи Королевствам захлебнуться в крови. Ты — щит, охраняющий царство людей. И ты всегда старался поступать правильно. Тирион прислоняется спиной к стене. Щит, охраняющий царство людей — как иронично, что клятва Ночного Дозора будет означать не только защиту царства от ледяных демонов на севере, но и от огненного безумия Таргариенов на юге. Тирион мельком вспоминает провалившийся план отца отправить его на Стену после смерти Джоффри и фиктивного суда. Трудно представить человека, менее подходящего для этой задачи. — Ночь собирается, и начинается мой дозор, — бормочет он, ни к кому не обращаясь. Если Тирион послал Джона нанести смертельный удар своей возлюбленной, то является ли он и вправду стражем королевства? Или, как сказала она с холодом в глазах и голосе, изменником? — Он не окончится до самой моей смерти. — (Здесь он почти смеется, но даже для его ушей это звучит как всхлип.) — Я не возьму себе ни жены, ни земель, не буду отцом детям. Я не надену корону и не буду добиваться славы. Я — меч во тьме. Я — дозорный на стене. Я — щит, охраняющий царство людей… в эту ночь и все грядущие. Но ночь пришла и ушла. Вернее, они сменили один ужас на другой. Лед на пламя. Ходячих мертвецов на демонического дракона. Один нескончаемый кошмар. Почти забавно. Царствованию льда положили конец Старки, и царствование огня, надо надеяться, также будет прекращено Старками. В этом есть какая-то поэзия… если Джон сможет ее убить. Чувство долга убивает любовь. Он закрывает глаза, упираясь головой в стену. Снаружи слышится песня двух драконов. Раньше подобное взволновало бы его, как ничто другое. Но сейчас он слишком измучен, чтобы его это смутило. Древняя магия, все такое. Судя по отсутствию криков и воплей за дверью, остается только предположить, что оно не извергает синее пламя, как сожженный на севере труп. Возможно, было бы интригующе разгадать загадку. Но Тирион уже стар, устал, и ему все это уже порядком надоело. Пусть королева или ее люди убьют его. Как он сказал Джону Сноу, забвение станет передышкой от столь печального положения дел. Каким-то невероятным образом он, должно быть, ненадолго задремал (тревожно и темно, и только погоня за тусклым факелом, который держит высокий золотой человек, исчезающий в тени, Джейме, Джейме, Джейме), потому что в следующее мгновение резко просыпается от звука шагов и сердитых приглушенных голосов за дверью кладовой. Речь тихая, требовательная и полностью на валирийском языке, и Тирион силится расслышать хоть что-нибудь. Это точно не Давос — контрабандист говорит на валирийском хуже, чем сам Тирион, — но может ли это быть…? Мог ли Джон…? Дверь распахивается, и Тирион обескураженно моргает от хлынувшего света, прикрывая глаза рукой. Там стоят два стражника, конечно же, с каменными лицами и холодными взглядами. С ними еще один мужчина, его лицо скрыто тенями в отсветах двери. Тирион чувствует запах крови. Свежей крови. У него кружится голова. — Трое мужчин сопровождают одного карлика на смерть, — только и смог сказать он, медленно и неуклюже поднимаясь на ноги — от долгого сидения те свело судорогой. Он щурится на их лица. Если Джону удалось казнить королеву, проткнут ли его копьями здесь и сейчас? Бесславная смерть, но что-то в этом сценарии (и запах крови, жареной плоти, гари, криков, огня и крови) заставляет его сомневаться. — Считает ли королева подобное честью? — решается он, внимательно наблюдая за ними. Картина складывается ненормальная. Что-то не так. Человек посередине, не из его охраны, хмурится. С запозданием Тирион понимает, что запах крови исходит от него — он смотрит на пол под мужчиной и видит красное, багрово-красное, не лужу, а медленную непрерывную струйку из многочисленных ран. Тогда, возможно, это не хмурое выражение — это гримаса боли. — Твой язык — твоя смерть. Ах да. Этот голос он узнал. — Мне часто такое твердили, — с легким подозрением отвечает Тирион Серому Червю (почему он вообще здесь, а не с королевой). — Многие из этих людей уже мертвы. Но полагаю, пришло мое время. — Королева еще не решила твою судьбу. — Однако слова не возымели должного эффекта — в полумраке и тенях, да еще и с меньшей высоты, Тирион замечает малейшую дрожь в его движениях, и замешательство и тревога перерастают из простого шепота в рев одного из драконов снаружи. Безупречные — практически непобедимая боевая сила, их полное и очевидное отвращение к страху и боли хорошо известно. Эта шаткость, пусть даже едва заметная, глубока, и Тирион чувствует, как что-то внутри него тревожно звенит. Кто-то ранил мужчину. Кто опаснее законного наследника Железного трона? Решать нужно сейчас. Тирион ощущает, что у него пересохло во рту. Он заставляет себя сказать: — Нужно быть великим человеков, чтобы ранить одного из Безупречных королевы. Или нежитью. Поскольку последних мы оставили в Винтерфелле, подозреваю, великий человек либо бродит по замку, либо мертв. Жаль, что у нас осталось так мало великих людей. Он ждет. Тишина. Струйка пота сбегает по шее. А потом… Один из стражников бросает к ногам Тириона тяжелый мешок, и тот, ошеломленный, отступает на несколько дюймов. Мешок большой, но не ужасающе большой, по форме напоминающий человека, бледный и… Нет. Не мешок. Девушка, окровавленная и без сознания. Арья Старк. Он поднимает взгляд на мужчину, бросившего ее к нему в камеру, гораздо более окровавленного, но менее бессознательного. В голове тысячи вопросов, но рот, как всегда, решает открыться раньше, чем он успевает решить, какой задать. — Наверное, не очень хорошо избивать спасителя живых до потери сознания. Серый Червь хмурится, на этот раз по-настоящему, поскольку Тирион всегда гордился своей способностью заставлять раздражение людей преобладать над их собственной болью. Солдат поворачивается, отдает двум стражникам указания на резком валирийском и выходит из комнаты. Дверь закрывается, звякают ключи, и Тирион остается один в темноте с бессознательным убийцей. Замечательно. Он знает, к чему это приведет. Если Серый Червь, один из людей королевы, напал на северянина (и не просто северянина, а того, кто убил Короля Ночи, чей дом является самым почитаемым на всем Севере), его ждет адская расплата. Он смотрит на лежащую Арью, на неприятный синяк на ее лице, заметный даже при слабом свете. Север уже возмущен перспективой правления королевы драконов, и он уверен, вороны уже начали слетаться в Винтерфелл, чтобы рассказать об учиненных ею разрушениях. И когда они услышат об этом, когда Санса узнает… Это будет смертный приговор. Воскресший дракон, избитая девушка Старк, король, которого он послал убить королеву… Молчание Джона. Двойной рев Дрогона и Рейгаля, сотрясающий комнату. Это измена. Это война. А он все еще сомневается, жива Дейенерис или нет. Он сидит, прислонившись спиной к стене, покинутый, одинокий, осужденный, ожидая рассвета, своей казни или пробуждения Арьи Старк, в зависимости от того, что наступит раньше.

_____________________________

Сир Бриенна Тартская наблюдает за сидящим на подоконнике вороном, снежинки тают на его блестящих черных перьях, а его взгляд не отрывается от юноши на постели. Она не думает об этом, старается не думать (монстры, демоны, провидцы и все ужасные явления Севера) и возвращает свое внимание к девочке — женщине, — сидящей на краю кровати парня. Это сцена из истории, которую Бриенна слышала раньше, еще в те дни, когда служила леди Кейтилин Старк. Падение. Сон без сновидений. Волк. Убийца. Тот самый нож (нож для убийства провидца, для убийства синеглазого демона) находится где-то за пределами познаний Бриенны об Арье Старк, и она убеждена, что ей лучше не знать. Последние несколько недель — месяцы, годы, абсолютно все — были изнурительными, хотя Бриенна совершенно уверена, что худшее уже позади. Битва за живых, как ни странно, оказалась лишь ступенькой к последней великой битве Дейенерис Таргариен (хотя Бриенна считает своей удачей, что ей удалось от нее отстраниться). Теперь наступит время дипломатии и очередного раунда игры престолов. Если они когда-нибудь получат ответ от тех, кто отправился в Королевскую Гавань, то есть. Однако эта мысль опасна (поцелуй, тепло, жестокий мужчина), и она отвлекается от ворона и поворачивается к двум оставшимся детям Старков. Формально ей нет нужды стоять здесь на страже — наблюдение за тем, как идут восстановительные работы, было бы лучшим использованием ее времени, думает она. Но ее госпожа позвала ее в эту спальню ранее, хотя, поскольку до сих пор не произнесла ни слова, Бриенна понятия не имеет, зачем. Возможно, ее все еще преследует страх перед тем, что та старая история сбудется в новом дне. Но Бриенна — ничто иное, как послушание, поэтому она стоит у окна и ждет, стараясь не думать о зеленых глазах, о плутовской улыбке, о поцелуе и о том тепле, которое распространяется от ее сердца, скованного льдом… — Получил ли Сэмвелл Тарли какое-нибудь сообщение из столицы или со Стены? — Голос Сансы Старк, старательно лишенный эмоций, нарушает тишину, и Бриенна слегка вздрагивает. Она качает головой, хотя ее госпожа на нее не смотрит. — Нет, миледи. — Она знает, что вопрос не об ответе относительно их нынешнего положения — только что послали, черные крылья, черные вести, и неизвестно, когда они получат ответ, — а о том, как прошла кампания по свержению Серсеи. Бриенна не выказывает своего беспокойства по поводу молчания, понимая, что это лишь усугубит переживания ее госпожи. Ее собственное переживание из-за человека, прозванного Цареубийцей. — Уверена, мы скоро узнаем, как дела у вашего брата и королевы. Ее госпожа снова молчит. Затем тянется к руке брата и сжимает ее. Сообщение из Сумеречной Башни было безрадостным, но удивительно расплывчатым касательно бури, стремительно надвигающейся на юг. Можно лишь предположить, что зима, по крайней мере немагическая, все еще держит Вестерос в своих объятиях. Было слишком смело надеяться, что смерть Короля Ночи означает немедленное наступление весны. Их обманули тающий снег и мягкая погода, но обычная зима все равно должна прийти и уйти. Всех взволновало то, что послание пришло так скоро, до того, как Ворон неожиданно потерял сознание, и до того, как с юга дошли хоть какие-то вести… Бриенна выныривает из мыслей. — Если вам угодно, миледи, мы можем послать другого ворона к вашему брату. Момент молчания длится так долго, что Бриенна почти уверена, что юная Старк не ответит. Когда та все же отвечает, в голосе ее звучит любопытство. — Знаете ли вы, сир Бриенна, что у меня когда-то был свой лютоволк? — Ее тон мягкий, почти далекий. — Я назвала ее Леди. Отец убил ее, чтобы умиротворить Джоффри и Серсею. После недолгого колебания, гадая, что привело к данной теме, Бриенна решается: — …да. Ваша мать говорила об этом. Это другая история, которую леди Кейтилин вскользь рассказала ей, когда они бежали из лагеря Ренли (Ренли оплакан, Ренли отомщен, и все же ее сердце так и не стало свободным — на сей раз там золотая улыбка, беззаботный смех и ненавистный мужчина). Теперь ей известны кусочки головоломки, и все они складываются в единое целое: Старки против Ланнистеров, хаос, устроенный человеком из Перстов в попытках править, контролировать, возвыситься над своим положением… и быть низвергнутым детьми той самой женщины, которую он когда-то любил. Но это — оценка задним числом, отличная от растерянной тишины и молчаливого согласия, что она дала Кейтилин Старк в те темные дни сражающихся королей. Оглядка и кладбище лет. Санса наконец отвлекается от брата, в ее глазах появляется печаль при упоминании убитой матери. Бриенна не знает, зачем — боль на лице Сансы остра, — но все же продолжает: — Для каждого из вас был свой лютоволк, она сказала. — Мгновение сосредоточенности, воскрешение воспоминаний о событиях, произошедших целую жизнь назад. — Шесть волков для шестерых детей Старков, из чрева мертвого лютоволка, убитого оленем. Баратеоны против Старков. Ланнистеры против Старков. Таргариены против Старков. Бриенна едва скрывает дрожь. — Ваша волчица… вы скучаете по ней, миледи? Поэтому…? Горе исчезает из глаз Сансы, и она отворачивается. В тоне звучит легкая горечь, когда она заговаривает. — Она была у меня совсем недолго. Максимум несколько месяцев. Конечно, не так, как у других. Конечно, недостаточно времени, чтобы… — Она резко останавливается, сжав губы в тонкую бесцветную линию. — Вы ошибаетесь, сир Бриенна. Было пятеро детей Старков. И принц Таргариен, который, очевидно, скрывался. — Она качает головой и безрадостно усмехается. — И все они мертвы, кроме Призрака. Серый Ветер умер вместе с Роббом, Лохматик с Риконом, Лето в землях за Стеной, Леди столько лет назад. Полагаю, Нимерии тоже больше нет. Что это значит для нас? Это риторический вопрос? Бриенна не любит пророчеств и предзнаменований. Магия и колдовство — это одно, и, конечно, у нее есть слабая вера в богов, насколько это вообще возможно, когда вся юность кажется жестокой насмешкой по прихоти какого-то бога-плута, но все остальное — за пределами того, что может волновать Бриенну. Зачем впутывать понятия судьбы и предзнаменований, если жизнь и так достаточно жестока и непредсказуема? Вслух она лишь говорит: — Я не знаю, миледи. Но вы, ваш брат и ваша сестра пережили войны, тогда как многие не могут сказать того же. Вы — один из немногих великих домов, которые все еще существуют. — Нельзя сбрасывать со счетов кузенов из павших семей, — рассеянно отвечает Санса. — Великие дома так просто не гибнут… Что-то в ее голосе заставляет Бриенну оглянуться на ворона, по-прежнему сидящего на подоконнике, его темные глаза с любопытством наблюдают за ней, словно говоря: а ты, что ты думаешь? Это то, о чем Бриенне даже отдаленно неприятно размышлять — еще одна война, еще больше крови, еще больше битв… И зверская волна гниющих трупов, неземные шумы на фоне огня, холодные мертвые руки, тянущиеся к ее горлу, синие глаза, горящие, как звездный свет, и мертвые кричат, кричат, кричат… — Мы сделали невозможное, — тихо произносит Бриенна. — Мы выиграли войну против мертвых. Любая битва после такого… ничтожна в сравнении. — Если это вообще была настоящая битва. Бриенна хмурится. Нечасто ее госпожа соглашалась с королевой драконов в чем-то — собственно, Бриенна не уверена, что подобное вообще случалось — и все же в ее задумчивом, почти рассеянном тоне есть нечто такое, что заставляет рыцаря сомневаться, стоит ли указывать на то, что та согласна с женщиной, которой сильно не доверяет. Мы выиграли Великую войну. Осталось победить в последней. Если люди продолжат жить и дышать, будет ли когда-нибудь действительно «последняя» война? И если Север уже взбрыкнул под предполагаемым правлением Таргариенов, может ли кто-нибудь рассчитывать, что Семь Королевств смиренно склонятся перед своим спасителем, когда многие даже не видели разрушительной силы армии Короля Ночи? — Миледи… — Прошу прощения, сир, — прерывает Санса. — Но я уже давно не получала вестей от Сэма Тарли. Меня беспокоит молчание из столицы. Подрик поблизости? Краем глаза она замечает, как взлетает ворон. — Я поищу Сэмвелла, миледи, — говорит Бриенна, почтительно склоняя голову. В этой комнате слишком много историй. И что-то в рассеянном внимании ее госпожи к брату не дает ей покоя. Ты слишком много думаешь, девка. Бриенна… Улыбка. Поцелуй и зеленые глаза, отчаяние, Джейме держит ее, целует, внутри нее… Она чудовище. И я тоже. Ударивший в лицо порыв холодного зимнего воздуха, когда она вышла во двор, — желанная отрада после теплоты стен замка и опочивальни. Запах разложения и горящей плоти все еще витает в воздухе, но уже не такой одуряющий, как в те дни после великой битвы. Но Бриенна полагает, что так же, как плодородные почвы Речных земель пропитаны кровью войны за корону, пройдет еще много лет, прежде чем зловоние смерти полностью исчезнет из стен Винтерфелла. Снег слегка присыпает ее волосы, пока она пересекает двор в том направлении, куда, вероятно, скрылся Сэмвелл Тарли, чтобы отправить в столицу очередную стаю воронов. Однако останавливается, когда ее внимание привлекает суматоха у ворот. Сами ворота были разбиты трупом великана во время битвы и только сейчас стали мало-мальски напоминать что-то, что могло бы сойти за действующий вход. Они все так же медленно открываются со скрипом, и полдюжины мужчин вокруг них ругаются, когда несколько бревен обрушиваются с верхней части арки, не давая воротам открыться до конца. Через несколько мгновений один из самых крепких мужчин — как ей кажется, житель Медвежьего острова — полностью распахивает ворота, позволяя въехать двум всадникам. Бриенна сама не знает, почему начала двигаться в сторону ворот (новости из Королевской Гавани означают новости о Серсее, значит, новости о Джейме и, о боги, Джейме…), но все равно идет через грязный двор. Всадники представляют собой странную пару: молодая женщина, которая выглядит смутно знакомой, вьющиеся темные волосы видны даже из-под подбитого мехом капюшона, и мужчина, которого Бриенна совершенно точно никогда раньше не видела. Он пожилой, худощавый, среднего роста, с бледным лицом, некогда в молодости, возможно, красивым, но сейчас на нем проступают морщины возраста и усталости. Он не похож на бойца, и ей не удается вспомнить, видела ли она его лицо среди тех, кто защищал Винтерфелл. Молодая женщина спешивается первой, с проворством, которому удивительно подражает ее спутник, несмотря на свой кажущийся возраст. Чужаки, думает Бриенна. Прежде чем она успевает открыть рот, пожилой мужчина поворачивается к ней, его темные глаза вспыхивают. — Мне было интересно… но нет. Я вижу это своими глазами. Доброе утро, сир. Кто…? Бриенна сужает глаза. — Что за дело у чужаков в Винтерфелле? Первой отвечает девушка со знакомым лицом. Она, кажется, пытается заглянуть Бриенне за спину, вся напряженная от нетерпения. — Бран здоров? Теперь у Бриенны не получается скрыть своего замешательства. — Простите? — Прошу простить мою дочь, — со слабой улыбкой говорит мужчина, передавая поводья их лошадей конюху. — Боюсь, они с юным лордом расстались не в лучших отношениях. — Он подходит к ней, его глаза все еще щурятся от непонятной Бриенне улыбки. — Вы должны простить нас за то, что мы не приехали в Винтерфелл в час нужды. Надеюсь, леди Винтерфелла будет склонна выслушать наши объяснения. Бриенна видит, как девушка разглядывает крепостные стены и дорожки, венчающие двор, ее внимание и мысли явно заняты другим. Бран здоров? Кто такие эти люди? — Кто, позвольте узнать, просит аудиенции у леди Винтерфелла? Мужчина снова улыбается, на этот раз немного грустнее. — Старый друг ее отца. Меня зовут Хоуленд Рид.