the gather, the bend, the bringing forth

Он падает, снова. Он падает и бесцельно парит в прохладном зеленом тумане, сознание рассыпается на беспорядочные мысли и бесполезные образы. Иногда он тянется, чтобы коснуться человека, стены, чего-то твердого на пути вниз, вниз, вниз, но образы ускользают, как только их задеваешь пальцами, превращаясь в клубы дыма и растворяясь в холодном зеленом воздухе, который его окружает. Он удивленно смотрит на это, хмурясь от назойливого ощущения, что должен что-то вспомнить в этих картинках. Но ощущение приходит и уходит, а он продолжает падать. Мне не холодно, запоздало осознает он, дрейфуя, покрывающий его лед не столько мешает ему, сколько является частью его самого, пронизывая кости, мышцы и сухожилия, проникая в самую его суть. Это знакомо, думает он. Это древняя магия. Очень древняя магия. Он поднимает руки перед лицом и бесстрастно наблюдает, как зеленый лед стекает по его пальцам, словно бледные жидкие изумруды. Это не больно, но это тревожит. Так же, как его тревожит падение. Голос мальчика в голове. Его голос. Я никогда не упаду. Но ты должен упасть, журчит другой голос в тумане. Такой знакомый, что сердце щемит от воспоминаний, и он вертит головой в поисках источника. Там нет никого и ничего. Ты не можешь летать. Не так. Ты должен упасть, Бран. Бран. Он знает это имя. Мальчик, который упал. Мальчик, который… …в памяти всплывает, как сидел у ног старухи. Рядом с ним сидит девочка, неловко поправляя серое платье. На их коленях растянулся малыш с широко распахнутыми в удивлении глазами. Чуть дальше он видит девочку постарше и еще более взрослого мальчика, с рыжими кудрями и голубыми глазами, оба делают вид, что не очарованы историями, тихо льющимися из хрупкого тела старушки. И еще один, бледный и темноволосый, с серьезным взглядом, внимательно смотрит и слушает, и истории ширятся, переплетаются и сменяются, как потрескивание огня в очаге, и это его стая, его братья и сестры, дни древние, невинные и ушедшие… Люди, рассказывает старуха, никогда не видели лета более славного, чем то, что царило в дни перед тем, как окончательно опустилась зимняя ночь. Видите ли, в те дни между Детьми Леса и Первыми Людьми царил мир, ибо поняли они, что вражда их приведет к гибели и тех, и других. Поэтому они выбрали путь гармонии и помогали друг другу процветать на землях от Дорна до холодных краев Севера, где кровь человеческая должна стать густее, дабы приспособиться к холодным летним ночам. Но потом, конечно, пришла зима. А вместе с ней пришли и ходячая смерть, и гиганты изо льда, пауки, всевозможные призраки и Тот, Кто Несет Бурю, грянувшие из Земель Вечной Зимы. И никогда еще не видели вы, чтобы по всей земле расстилалась столь великая тьма, неописуемой силы, коей владеют порождения ночи. Войны те длились не одно поколение — дети рождались, росли, сочетались браком и обзаводились собственными детьми, так и не увидев летнего света. И есть такие, кто говорит, что раз все сущее — вращающийся круг, что не имеет конца, история должна повториться. Старые боги помнят. Старые боги всегда будут помнить. Долгая Ночь должна настать снова. И у вас, дети, предупреждение выжжено в вашей крови, в словах этого великого дома. Зима близко. Сквозь дымку ему кажется, он видит Винтерфелл — но не Винтерфелл из свежих воспоминаний. Нет, он помнит. Это Винтерфелл его детства, Винтерфелл тепла, шума и смеха, деревянных мечей и гулких голосов, неизменной тишины богорощи и бдительного ока его лорда-отца и леди-матери. Теперь это Винтерфелл призрачной памяти, Винтерфелл до того, как олень убил лютоволчицу, оставив шестерых детенышей на произвол судьбы в зеленом сумраке Волчьего леса. Пока он смотрит, призрачный облик его дома исчезает под шквалом скрипящего льда и тьмы. Зима близко. Щенки. Он помнит их, конечно, теперь почти все они мертвы. Он видит их глаза, следящие за ним сквозь непрерывно клубящийся туман. Леди, убитая так давно, что едва мерцает в темноте. Нимерия, дикий зверь, королева, громадное чудище в тенях, в груди ее отдается рык, а с клыков капает кровь. Серый Ветер, горящие во тьме скорбные золотые глаза, волчья голова на теле мертвого короля, ковыляющего в потемках. Лохматый Песик, чистая ярость и страх над вечно застывшим оскалом. Призрак, аномалия и тень, чье имя несется в лицо самой смерти, красные глаза, пылающие как угли, как драконий огонь в теле северного зверя. И Лето. Верный. Отважный. И разорванный на части на пороге зимы и самой смерти, воющий и скулящий, последний шаг перед наступлением тьмы. Щеки мальчика мокрые. Он дотрагивается до лица. Слезы? А потом он стоит посреди зыбких зеленых туманов, и тени волков, и лед, и вся тьма ускользают от него, оставляя лишь рассеянный звездный свет, пробивающийся сквозь полотно спутанных черных ветвей и лесной листвы. Неподалеку возвышается величавое могучее чардрево, с его лика сочится кроваво-красный сок. Это знакомо. Это странно. Он… стоит. Но я летал. Он позволил мне летать. Что-то сжимает его сердце, что-то внезапно горячее, ужасное, болезненное. Я летал. Я мог видеть все. Все, что когда-либо было. Кто позволил тебе летать, Бран? Волки не созданы для полетов. Тогда ему вспоминается почти все. Винтерфелл. Битва. Смерть. Холод. Нож девушки — его сестры, Арьи, Арьи, Арьи — вонзается в туловище твари. Лед. Тишина. Но это его воспоминания. Это то, что он видел своими глазами — сломленный мальчик, сидящий в богороще, окруженный мертвыми и умирающими друзьями. Это он глядел в лицо Короля Ночи, следы человечности которого давно исчезли с высеченных во льду черт, этого существа, созданного Детьми. Во мраке богорощи к нему снова возвращается воспоминание о том, как он сидел у ног Старой Нэн. А вместе с ней пришли и ходячая смерть, и гиганты изо льда, пауки, всевозможные призраки и Тот, Кто Несет Бурю, грянувшие из Земель Вечной Зимы. И никогда еще не видели вы, чтобы по всей земле расстилалась столь великая тьма… у вас, дети, предупреждение выжжено в вашей крови, в словах этого великого дома… Слова предупреждения. О зиме. От дома Старков. И Бран Старк, мальчик, который лазал и мечтал, скитался и терялся, открывает глаза. Он все еще стоит посреди леса — о боги, он стоит — и он знает, что по-прежнему находится в каком-то сне. Это не богороща Винтерфелла, а где-то за Стеной — леса очень дикие, само сердце-дерево с его жутким ликом слишком старое. Снег доходит ему до колен, а зимние ветры здесь дуют куда холоднее, чем когда-либо в Винтерфелле. Он помнит. Но несмотря на все это, несмотря на то, насколько реальными кажутся ветер, снег и гнетущая тишина, он знает, что это сон, и ему кажется, что он пробуждается от какого-то забытья, оцепенения, охватившего его с момента… с момента… Бран хмурится, вглядываясь в окресности. Он помнит путешествие на север в поисках Детей и Трехглазого Ворона, помнит месяцы, проведенные под опекой древнего высохшего старца-который-не-был-человеком. Но дальше на его воспоминания словно набросили темную простыню — он все еще может видеть кое-что из того, что произошло за почти два года, прошедшие с момента их с Мирой бегства на юг, но ощущение такое, будто он был всего лишь второстепенным присутствием в собственном теле, сторонним наблюдателем происходящих с ним событий. Почти как марионетка. Он неловко сгибает руку и прикусывает нижнюю губу, чувствуя силу в своем юном теле. Прямо перед… этим… он вспоминает острую боль, пронзившую его череп, за которой последовали страх и тревога, предчувствие настолько сильное, что швырнуло его сюда. Он помнит беззвучные крики, исходившие от миллионов голосов и ни одного конкретного, помнит мелькнувшую на лице его сестры — Сансы — ту же вспышку агонии, прежде чем нарастающая боль стала слишком невыносимой и голоса внезапно стихли, оставив лишь крошечное мерцание тьмы, сомнений и ужаса, а затем… Бран вздрагивает. Что-то случилось. Он уверен в этом так же, как и в том, что его зовут Брандон Старк, сын Эддарда и Кейтилин, брат Робба, Сансы, Арьи, Рикона и… Джона. Джон…? Вот. Его мысли стопорятся. Что-то случилось в Королевской Гавани. Что-то связанное с Джоном. Там был… бой. Драконы. Огонь. Огонь и лед. Но он не может увидеть, так же как не может ясно увидеть то, что произошло после его отчаянного отступления на юг с Мирой со смертью и разложением по пятам. У него было зрение, он в этом уверен, но теперь… теперь… Только тогда он осознает, что на поляне не один. Он поворачивается, насколько это возможно в снегу высотой по колено, и видит темную фигуру, стоящую под кронами сердце-дерева. Поникшие ветви и дождь багровых листьев почти заслоняют ее, превращая в изменчивую тень в сумраке тусклого сияния звезд, и Бран сдерживает желание прищуриться в темноту. Это мужчина, думает он, судя формам света и тьмы, мужчина, одетый в добротные меха и кожу северянина. Ему кажется, он видит едва заметные очертания плаща, сотканного из тех же непроглядных теней, и нижнюю половину лица… намек на щетину становится чуть более отчетливым… Бран колеблется лишь мгновение. — Кто ты? Последовавшая за этим тишина — та звенящая тишина, какая воцаряется только после снежной бури, поглощая даже возможность звука. Брану чудится на лице мужчины улыбка — искра печали, исчезнувшая, как призрак… Бран, ты не можешь летать. Он вздрагивает, неловко отступая на шаг. Снова этот голос, одновременно знакомый и незнакомый, часть его памяти, которая, кажется, была сметена вместе с остальными. Он вновь оглядывается по сторонам в поисках источника, а затем медленно поворачивается к фигуре, стоящей в тени. Словно прочитав вопрос на лице Брана, мужчина медленно кивает. Я всегда хотел поговорить с тобой. Но он сделал это невозможным. Они сделали это невозможным. Бран смотрит на него, все еще не решаясь подойти ближе. Тени пляшут. — Кто сделал это невозможным? Почему ты хочешь поговорить со мной? Кто ты? Так много вопросов. Да, теперь это точно улыбка. Ты всегда был любопытен, теперь я это вижу. Но сила подавила тебя — как и было задумано. В конце концов, именно так и ведется игра. Мужчина делает шаг вперед, явно чувствуя себя на снегу гораздо увереннее, чем сам Бран. Бран застывает на месте, глядя на него и пытаясь осмыслить безымянный, беззвучный голос в своей голове. В глубине его сознания зудят слова тяжелых невысказанных обвинений. Сила, которой он обладал, сила, которая теперь была ему недоступна — она позволяла ему летать, в буквальном смысле, давала ему невообразимые для человеческого разума способности. Она позволила им одолеть Короля Ночи, получить шанс и одержать победу над ночью и зимой. Ах. Так вот как ты думаешь? Мужчина выходит из-под укрытия сердце-дерева, но его лицо по-прежнему скрыто в пляшущих тенях ночи. Бран пытается заглянуть за края капюшона, чтобы его разглядеть, но каждый раз, когда он замечает проблеск, слабую черточку, снова надвигается темнота, скрывая человека в диковинной безымянности. Бран бросает на него еще один вопросительный взгляд — несмотря на таинственность, темноту, странную и притягивающую неясность его облика, Бран с некоторым удивлением понимает, что не боится этого человека. Даже если тот, похоже, умеет читать его мысли. Мне не удастся так легко заглянуть в твои мысли, бормочет голос, слегка посмеиваясь над тем, как Бран отводит взгляд. Твое лицо выдает твои эмоции. И ты должен знать, что это не обычный сон и не обычное место. — Почему ты не показываешь свое лицо? Улыбка слегка тускнеет от… сожаления? Грусти? Трудно сказать. Ты не узнаешь меня. Уже нет. — Уже нет? Я… знаю тебя? — осмеливается Бран. Он ощущает пробелы в своей памяти, туман последних нескольких месяцев. Какая-то часть его замирает от мысли, что Зрение исчезло, отнятое чем-то (или кем-то) так резко, что у него чуть не лопнула голова. Он знает, что это немного эгоистично, возможно, даже неправильно, но не может не хотеть вернуть это, силу Видеть, помогать, обеспечивать безопасность своей семьи. И — и от этого он всячески отмахивается — в глубине души он ненавидит мысль о том, что больше никогда не сможет летать. Лето уже ушел — должен ли он потерять и эту частичку себя? Мужчина качает головой, его улыбка становится еще печальнее. О, маленький волк. Ты все еще не понимаешь, да? Любой дар, преподнесенный Детьми, всегда отравлен. Он поднимает руку, указывая на сердце-дерево. Старые боги получат свое. Это лишь вопрос времени. Бран трясет головой. — Я не понимаю. Трехглазый Ворон… Подумай, маленький волк. Что именно показал тебе твой предшественник? Что он тебе рассказал? — Все! — восклицает Бран, жестом показывая вокруг себя. — Прошлое, настоящее и будущее — он показал мне все. Вот почему Король Ночи хотел убить его, хотел убить меня. — Это он помнит немного отчетливее, возможно, потому, что битва происходила в его доме. Но не помнит, чтобы испытывал какой-либо страх, только чувство спокойствия, мира и… Он замирает, глядя на свои руки. Чувство… удовлетворения? Самодовольства? Почему…? Он снова поднимает взгляд на мужчину в плаще и видит, что тот кивает. Как я сказал, любой дар, преподнесенный Детьми, всегда отравлен. — Нет, это не так, — возражает Бран, подавляя воспоминания и вызванные ими эмоции и стараясь не дать мужчине увидеть написанное на лице смятение. — То, что я видел, помогло нам победить Короля Ночи. Он бы убил всех нас — он убил бы мою семью, — если бы я не видел. Это… небольшая цена. — Он замолкает, а затем с отчаянием продолжает. — Я хотел летать, но… Арья… Санса… Джон. Я не мог позволить им… они единственные, кто у меня остался. Он не был отравлен. Они помогли мне. Трехглазый Ворон мне помог. Ты не понимаешь. Верни его мне. Пожалуйста. Отдай обратно. Брану кажется, он почти видит синеву глаз мужчины в глубине капюшона. Бран, что ты делал в битве? — Я… — опять замолкает, хватаясь за обрывки воспоминаний. Битва… да, он помнит богорощу. Бой. И… он помнит, как летал. Наблюдая за битвой с небес. Крики драконов и умирающих людей. А затем ледяное присутствие самого Короля Ночи за мгновение до смертельного удара Арьи. Он чувствует ползущие вверх по позвоночнику досаду и злость — наблюдая, только наблюдая из-за своего бесполезного, покалеченного тела. — Я… наблюдал за битвой. Мне больше ничего не оставалось. Бран. Он поднимает взгляд, слыша горячность в тихих словах мужчины. Его ошеломляют синие блики, сверкающие из-под капюшона — не сверхъестественная синева мертвецов, а синева человеческая и в своей человечности даже более свирепая, чем глаза тысячи и одного упыря. Ты не просто наблюдал за битвой. Ты знал, что битва проиграна, знал это с того самого момента, как посеял семена того плана сражения в мыслях своих братьев и сестер и их соратников. Ты хотел убедиться, что у живых нет шансов пережить ночь, обрушившуюся на Винтерфелл. Тебе было нужно, чтобы преуспел Король Ночи. — Что…? Нет! Это неправда! Как ты вообще мог такое подумать? — Бран качает головой, сдерживая внезапный прилив ярости в груди. — Ты думаешь, я хотел бы, чтобы моя семья умерла и присоединилась к его армии? Но ты был не ты. Ты был Трехглазым Вороном… а кто таков Трехглазый Ворон, как не еще одно оружие Детей? — Дети не хотели нашей смерти. — Он хмурится. — Листочек и остальные — они помогли мне. Сила развращает, маленький волк. Ты должен это знать. Бран снова трясет головой, словно прогоняя слова стоящего перед ним человека. Ему хочется все отрицать, хочется кричать, что незнакомец — лжец, искажающий прошлое в угоду собственным интересам (кем бы он ни был). Бран видел прошлое. Правда, сейчас он не может вспомнить большую его часть, но он знает, что видел. И он был там во время битвы, знал, чем все закончится, ему было нужно, чтобы его семья, единственные, кто остался, выжила. И все равно… Он не может ясно вспомнить, как заронил семена смехотворного плана битвы. Не может ясно вспомнить ничего из того, что так давно видел под деревом с Детьми. Его воспоминания — это смутные и расплывчатые очертания, впечатления прошлого, знания, которые ему просто недоступны, эмоции и чувства, которые не являются его собственными, накапливающиеся в самом его нутре. Есть много вещей, которые должны быть мертвы и исчезнуть, потеряны для прошлого, забыты. Но он раскопал их с помощью Детей и древовидца, научивших его этой силе. Это не проклятие. Это не отрава. И не может быть. Знание — сила, и это спасло их всех. Он оглядывается на мужчину, открывая рот, чтобы возразить — ты не прав, ты не прав, ты не прав, — но слышит, как тот вздыхает, хмурясь видимой частью лица. Ты же мне не поверишь, правда, Бран? Что бы я ни сказал, они наговорили достаточно лжи, чтобы запутать тебя, и человека, которому ты бы поверил, ты больше не знаешь. Я не могу предложить тебе Зрение, которого ты жаждешь, не так. Не раньше, чем ты поймешь, что дар, коим ты мог бы обладать, вовсе не дар, не в том виде, в каком ты владеешь им сейчас. — Ты не понимаешь, — огрызается на него Бран. — Тебя там не было. Почему-то мужчина тихо, почти грустно смеется. Я понимаю, возможно, больше, чем ты думаешь. Но ты молод и упрям, Бран Старк. И ты не прислушаешься к голосу того, кого считаешь чужим. И мужчина поднимает руки в перчатках к своему капюшону и медленно опускает его, серьезно глядя Брану в глаза. — Тогда как насчет голоса того, кого ты любишь? В ушах Брана грохочет, а сердце словно выпадает из его тела в снег и прямо под землю. Голос того, кого он любит — он знает это лицо. Он всегда будет знать это лицо. Нет, нет, нет — как вообще можно забыть, даже когда прошли годы, годы и годы, разделенные войнами, смертями и потерями… так много потерь. И когда он в последний раз видел эти знакомые голубые глаза, то прощался с ними. Не бойся… У Брана перехватывает дыхание, и вдруг ему снова становится десять, он сломан, напуган и неповинен во всех тех ужасах, что еще впереди. — …Робб? Мужчина — Робб, о боги, пожалуйста, — качает головой, грустно улыбаясь, и Бран чувствует, как его сердце разрывается на части. — Братишка, ты так вырос, — тихо говорит тот, кто не является его братом, голосом, который Бран знает, помнит и тоскует по нему, ушедшему так далеко и на столько лет, по тому неизменному образу юноши в мехах и выделанной коже, рука на щеке, прощание, никому из них, кроме Рикона, не ведомо, что последнее. Все в этом незнакомце, который уже не незнакомец, кричит о прошлом — красивое лицо, рыжевато-каштановые кудри, серо-голубые глаза, взгляд Талли, облеченный духом северянина, — и Брану хочется бежать к нему и вместе с тем от него так быстро, как только позволят во сне его ноги. — Мне нужно, чтобы ты выслушал меня, — говорит незнакомец с лицом и голосом брата. — Ты меня больше не знаешь, но я хочу тебе помочь. — Он вытягивает руки перед собой ладонями вверх. Бран улавливает настойчивость в его тоне и голосе, но не в силах рассмотреть дальше лица своего брата, молодого волка, зверски убитого союзником, которому долгие годы доверял. — Почему…? — удается прошептать сдавленным голосом. — Робб был… ты не должен… — Потому что последнее, что сказал тебе твой брат, — не бояться, — говорит мужчина, и Бран с трудом сглатывает, борясь с внезапным комком в горле. Он знает, что это обман, сон, но этот человек так похож на брата, которого он потерял, брата, на которого он столько лет равнялся. Будь храбрым, как Робб… Ему хочется плакать. Мужчина хмурит брови, его губы сосредоточенно сжаты. — У нас мало времени — ты скоро проснешься, и это единственный способ общаться с тобой, поскольку я… — Он прерывается и резко выдыхает через нос. — Пожалуйста, Бран. Доверься мне. Я не желаю тебе зла. Я делаю все возможное, чтобы это замедлить, но ты должен понять, что произошло. Его разум и сердце бьются в бешеном ритме. Он хочет сказать «нет». Хочет потребовать вернуть ему Зрение, хочет кричать, что должен снова летать как Трехглазый Ворон. Это несправедливо, считает он. Этот человек явился, когда битва уже выиграна, когда ночь канула в Лету, чтобы сказать ему… что? Что все было напрасно? Что Бран не желал окончания ночи, хотел, чтобы его оставшиеся братья и сестры были убиты? Нет, нет — это не может быть правдой. Бран знает, что это не может оказаться правдой, но… Но. Он оглядывает темный и безмолвный лес — заросли диких деревьев, огромный и внушительный лик сердце-дерева. Ему не нужно бояться ни армии упырей, ни прочих кошмаров, некогда обитавших за Стеной. Их больше нет. Он помог их всех уничтожить. И все же, даже несмотря на сизый туман своих воспоминаний, даже несмотря на пробелы, столь отчетливые, что впору удавиться, он помнит крики. Ужас. Древнюю магию. Старше самой Стены. Огонь и лед. Драконы. Волки. И тот, кто и то, и другое. Бран настороженно оглядывается на незнакомца. — Ты сказал мне, что это проклятие, моя сила. Почему? — Его голос звучит ломко, неуверенно. Он говорит как мальчишка. Пекло, он и есть мальчишка. Едва возмужавший. Знакомые голубые глаза устремляются на сердце-дерево и вырезанный в белой коре кровавый лик. — Не сила зеленого зрения, — объясняет он. — Сила Трехглазого Ворона. Его защищали Дети десятилетиями — знаешь, почему? Только десятилетия? Бран колеблется. А потом тихо: — Он… я… мы — живая память о человечестве. Король Ночи хотел нас уничтожить. Именно для этого он и был создан Детьми. Чтобы уничтожить Первых Людей, которые убивали Детей. Они потеряли контроль. Он стал слишком могущественным. — Он делает паузу, едва заметные пульсации головной боли отдаются на подкорке. — Дети и Первые Люди сражались против Короля Ночи в Рассветной битве. Но он вернулся. Чтобы стереть мир и память о нем. Меня. Робб — нет, не Робб — встречается с ним взглядом, и в этих голубых глазах читается такая глубокая печаль, что Бран прикусывает язык, чтобы не заверить незнакомца, что теперь все в порядке. Битва выиграна. Они выиграли. Тьма отступила. — Это ложь. Это… не тот ответ, которого он ожидает. Прежде чем он успевает возразить, человек, который был и не был Роббом, продолжает, приближаясь к нему. — Дети хотели сохранить свой уклад жизни. Первые Люди пришли из Эссоса, чтобы истреблять их, завоевывать их, великанов и все дикие племена Вестероса. Так что они создали оружие из самой крови своего врага, человека, обладающего могуществом всех сил зимы. И когда закончилась Долгая Ночь, смерть и зима были изгнаны силой огня. Первые Люди отгородились от Короля Ночи, старых богов и силы самих Детей. — Мужчина смотрит на юг, и Бран следует за его взглядом, и хотя невозможно рассмотреть за темнотой и деревьями, он знает, куда тот повернулся. Стена. — Вот какую историю они тебе рассказали, — продолжает незнакомец. Несмотря на ровный тон его голоса, в его словах слышна настойчивость, которая заставляет Брана напрячься. — Но войны между Первыми Людьми и Детьми закончились задолго до того, как Король Ночи выступил против них — в течение двух тысяч лет, между Пактом и первой Рассветной битвой, их оружие не было оружием. Две тысячи лет эта сила сидела в нем. Подобная сила дается богами, как и сила Трехглазого Ворона. Но как в Короле Ночи текла кровь Первых Людей, так и Трехглазый Ворон всегда должен быть древовидцем. Дар зеленого зрения хоть и редок, но не является чем-то неслыханным. Тот, кого ты знал как Трехглазого Ворона, был древовидцем и когда-то обычным человеком, таким же, как ты. Таким же, как Король Ночи. Бран моргает, любопытство, наконец, преодолевает бездонную яму страха и боли в его груди. — Он был так же стар, как Король Ночи, правильно? Незнакомец усмехается. В этой усмешке ощущается горечь. — Нет. Даже не близко. Но он был человеком, который, как надеялись Дети, сможет положить конец царствованию зимы, когда та придет снова, но они не осознали, что совершили ужасную ошибку. Ведь однажды, много лет назад, они уже видели, что огонь может сделать со льдом. Огонь и лед. Драконы и волки. — Подожди, — медленно произносит Бран. Такое ощущение, что его голова вот-вот взорвется. — У него не было… он не был… Незнакомец склоняет голову набок. — Некоторые имена утеряны во времени, Бран Старк, но в Вестеросе был только один дом, столь тесно связанный с огнем. Пламя и кровь. Прекрасная беловласая женщина на спине огромного черного зверя, изрыгающего пламя. Темноглазый юноша, одетый в черное, чье сердце вновь ожило силой красного бога. Бран сглатывает. — Он был Таргариеном? — Они думали, что им нужен именно Таргариен. — Теперь незнакомец говорит быстрее, как будто у него не хватает времени все объяснить. — Таргариен — это тот, кого они избрали, чтобы овладеть силой Ворона. И потерпели неудачу — он физически не мог снова пройти через Стену в царство людей, как только обрел эту силу. В следующий раз они бы выбрали лучше. И вот они избрали потомка того самого человека, который построил Стену. Они избрали тебя. Этого не может быть, думает Бран. Меня они так не использовали. Они лишь хотели остановить Короля Ночи. — Это мой выбор. Они не манипулировали мной. Незнакомец смотрит на Брана, а потом отводит взгляд, закрывая глаза. Следующие слова по-прежнему торопливы, но произнесены почти беззвучно, и Брану приходится напрячься, чтобы четко расслышать. — Они ждали очень долго, но это всегда была их земля, земля старых богов. Они вернут ее, так или иначе. Закончился ли мир огнем или льдом, не имеет значения. Люди заплатят за свои злодеяния, и некому будет воспеть их деяния. Затем мужчина возвращает к нему взгляд, и в нем снова та печаль, и скорбь, и странная, чуждая решимость. И гнев, праведная ярость, грозящая вскипеть на лице кого-то молодого и умершего раньше времени. — Но ты не можешь увидеть тень. И они тоже. Тень? Нет. Безымянное существо. Безликий человек. Волчица. — Арья, — выдыхает Бран. — Арья не должна была… Взгляд мужчины серьезный, извиняющийся. — Нет. И теперь мы снова здесь, на краю пропасти. Бран, ты должен понять — все не должно было случиться так, как случилось. Древние силы — огонь и лед — должны были вернуть все в равновесие. И не вернули. Что-то пошло не так. Война не закончилась. Игроки изменились, но ночь не кончилась в Винтерфелле. Они придут за царством людей. Это все не имеет смысла. Бран упрямо качает головой. — Дети ушли. Они не могут… — Я говорю не о Детях. Что? Он замолкает, перебирая в памяти все, что сказал ему незнакомец. Не Дети? Если не они — а Бран знал, что не они во всем виноваты, чувствуя в себе маленький росток оправдания, — то кто же это мог быть? Кто еще может принести разрушение в царство людей теперь, когда Король Ночи был побежден Арьей? У кого еще есть сила, способная уничтожить весь мир, кому Бран не сможет противостоять без своих способностей? Кто…? Погодите. Нет. — Это она, не так ли? Сила Короля Ночи… теперь она в ней. И тут в его ухе звенит, в груди разливается жар, и он видит, как лицо его брата растворяется в небытии пробуждающегося мира. Мужчина — незнакомец — выглядит встревоженным, и Бран наблюдает, как шевелятся его губы, в каждой черточке его лица проступает крайняя настоятельность, он качает головой, но Бран уже слишком далеко. Лес, снег и тьма исчезают, проваливаясь в яму, и шепот… шепот старых богов ему на ухо, шепот мертвых и умирающих, старухи, сплетающей истории ребенку, который должен был вырасти и стать… стать… Бран делает вдох и открывает глаза. Остатки сонливости догорают, как зола в очаге в нескольких футах. На его кровати сидит девушка и смотрит на него. Девушка, которую он знает. Девушка, которую он… бросил? Он закусывает губу, чтобы не закричать от досады — воспоминаний все еще нет, его зеленое зрение остается за пределами его досягаемости. Забрал ли его тот человек? Кем он был? — Бран… Он трясет головой и садится, борясь с волной головокружения. Не сейчас. Нельзя думать ни о чем из этого сейчас. Он смотрит на бледное лицо своей бывшей попутчицы, желая протянуть руку и коснуться ее щеки, накинуться с объятиями. Мира. Он… скучал по ней? Да. Да, он по ней скучал. Это чувство принадлежит только ему. Ворон ни по кому не скучал. Наверное. Возможно. Он не может вспомнить. — Мира, найди Сансу, — говорит он, стараясь не дрогнуть, когда ее лицо опускается. — Пожалуйста. Прости меня. За все. Я не хотел… это было… пожалуйста, Мира. Ты должна найти Сансу. Нужно послать весть в Королевскую Гавань. — Вспышки памяти. Образы столицы. Смерть. И огонь. Он не может вспомнить. Мира смотрит на него в ответ, и он видит, как на ее лице проступает растерянность. От серых пятен в памяти у него кружится голова, а от боли на ее лице еще больше — во что он превратился? — Бран, ты…? — Арья и Джон в беде, Мира. Пожалуйста. Найди Сансу. Он наблюдает, как она колеблется еще мгновение, а затем уходит. Он падает обратно на подушки. И только тогда видит ворона.