Мне бы хотелось проснуться в месте, которое я мог бы назвать домом.
Я бы начал сначала.
И никогда бы не жаловался на израненное сердце.
— С какой стати нами теперь командует фараонский смердящий осёл? — Эва сморщила нос. — Это дворцовые меджаи, а не разбойники, забредшие в город с караванами. Мы должны быть обходительны с теми, кто купается в лучах славы властителей. — Должны то, должны это! Тем, другим… А этим шакалам, этим… Крокодилам! Плевать, что мы единственные, кто заботится о бедных и тех, кто не может позволить себе услуг зажравшихся жрецов! Эва озиралась по сторонам в поисках способа выплеснуть ярость, выпустить её в мир. Не найдя ничего лучше, чем глиняная стопка с писчими перьями, она ударом наотмашь опрокинула всё, что находилось на щербатой поверхности. Стук о камень рассыпался по полу. — Тебе придётся прибрать беспорядок. — Реммао вытер с лица чернильные капли и смахнул их с руки резким жестом. — Можешь сколько угодно артачиться, Эва… Но под условия приходится прогибаться. Иначе ты сломаешься, как сухой прут. Гибкость — важное качество для выживания. — Значит я погибну и некому больше будет указывать мне. Ничего больше не будет. — Ты ошибаешься. Не станет только тебя. Ветер трепал её волосы, морщинка на переносице между бровями постепенно разгладилась. Эва смотрела, как Реммао склонился над папирусом и выводил иероглифы точными движениями тонких длинных пальцев. «Считает меня глупой и юной. Ему всегда нравились мудрые и тихие». Поджав губы, Эва опустилась на колени и принялась разгребать устроенное безобразие. Амен находил новые предлоги заглянуть к Реммао в надежде хотя бы мельком переглянуться с его ученицей. «Что меня так привлекает в ней? Как кобра, она впрыснула в меня яд, отравила сердце желанием. В этом замешана тёмная магия, я уверен! Я докопаюсь до истины, докажу её причастность к запрещённым искусствам». Равнодушие с ноткой презрения, которым Эва одаривала его каждый раз, как холодной водой окатывало Амена. Пробуждало ото сна, сладкой негой окутавшего юного фаворита самого фараона с тех пор, как он покинул дворец. Прежде женщины принимали за оказанную честь его внимание, гордились проведёнными вместе ночами, умоляли о поцелуях. При воспоминании о ласках Амен закатил глаза. Как давно он не чувствовал умелых рук на разгорячённом теле, сжимавших его отвердевшее естество. Один вид его светлых волос и крепкого торса сводил наложниц фараона с ума: они выстраивались в очередь только чтобы обмолвиться с ним словом. Дочери великих полководцев обмазывались с головы до пят ароматическими маслами, наряжались в лучшие шенти, лишь бы хоть на секунду заинтересовать его. Он бы сгрёб её в охапку, подмял под себя, заглушая крики поцелуями, если бы не был твёрдо уверен в том, что её вывернет наизнанку тут же, стоит ему только прикоснуться к ней. О ком она грезила? Кто приходил к ней во снах по ночам? Сердце её было занято другим — он знал это! Чуял нутром. Фантазия рисовала непрошеные картины. Вот Эва возлегла на ложе, где её уже ждал мужчина. Она села прямо на него, подводя ягодицы под ладони, впивающиеся в кожу и оставляющие красные следы — настолько сильна была страсть, снедающая счастливца. Соперника… Он провёл языком по оголённой коже, оставляя влажный след, другой рукой запустив пальцы в волосы и запрокидывая ей голову назад. В его руках она была пчелиным воском, таяла на губах, как мёд. Как хотела она другого, неизвестного, скрытого маской змеи (Амен опасался священных животных, бесшумно ползающих по камышам вдоль берега священной реки. С тех пор, как в детстве его укусила кобра, змеи стали для эпистата символом скрытой опасности). Амен повертел головой, прогоняя морок. Позади раздался раскатистый смех Эвы. — Рогатые волы на пастбищах и то грациозней отмахиваются от мух, аха-ха-ха! Эва согнулась пополам, обеими руками схватившись за живот. Громкий смех привлёк внимание других учеников, их вытянутые шеи и вскинутые брови озирались по сторонам в поисках причины безудержного веселья Эвы. «Если обернусь — выйдет, что она надо мной смеётся. Хватит с меня на сегодня унижений». Милостью Эвы самый желанный приближённый фараона, Царя всех царей, сброшен с пьедестала напыщенного тщеславия на дно суровой реальности, к которой не был готов. Вдали вечной тени многовековых финиковых пальм дворца царило палящее солнце. Жёсткое, безжалостное, обугливавшее сердца. Вместо почитания и преклонения — привычного поведения слуг и просителей, Амен видел на лицах земледельцев и ремесленников озлобленность и страх. «Только стал привыкать к такому… Случилось это… Повстречал Эву». Амен сжал кулаки и направился к выходу, где его перехватил Реммао. — Эпистат, куда же Вы? — Голова разболелась. Завтра продолжим. Реммао открыл было рот, чтобы уточнить обстоятельства столь спешного ухода, но увидел за спиной Амена Эву. Вопросы отпали сами собой, и Реммао почтительно склонил голову, прощаясь с доверенным лицом правителя.