Ты не верила мне, но любила всегда.
Я тебе подарил половинку себя.
Эва опустила ресницы. — Я шпионила за эпистатом. — Ты… Что?! — Но я была осторожна! Аккуратна, как семы во время Хеб-Седа! Реммао отступил — ладони его похолодели, в висках забилась кровь. «Эва, зачем?» — Мастер, ты знаешь, я не могла сидеть без дела, зная, какая угроза нависла над последними шесму во всём Гелитополе! Не гневайся, ты всегда успеешь отругать нерадивую ученицу, послушай прежде, что я скажу! Реммао махнул рукой, мол, давай, пей мою кровь. Одним кувшином больше, одним меньше… — Сегодня во время занятий меджаи придут с обыском жилых помещений. Приказано осмотреть личные вещи! Нужно избавиться от масок, свитков — всего! Даже благовония из масла эбенового дерева могут бросить тень на репутацию и поставить нас всех под подозрение. Мастер, они могут забрать тебя… При одной мысли о разлуке и казни учителя на глаза Эвы навернулись слёзы — впервые за много лет Реммао видел её плачущей. — Так это всё… Ради меня? — Ради нас всех. Не хочу, чтобы жизнь менялась, Мастер. Нам так хорошо вместе. Под одной крышей. — Пески пустыни разносятся ветром, Эва, так желают боги. Мы не в силах противостоять судьбе. Если фараон послал в Гелитополь слуг убить нас — значит так должно было случиться. — Это несправедливо! — Не ищи справедливости в жизни, Эва. Поиски отравят дары, что она таит в себе. Только научись различать их. — Я вижу только тьму. — Потому что не хочешь раскрыть глаза, ведь тогда окажется, что ты ошибалась. Прошло пару дней, а эпистат так и не появился на пороге кабинета Реммао, послав вместо себя меджаев из личного состава на досмотр покоев учеников. Удавка на шее Реммао немного ослабла: почувствовав сладкий вкус свободы, он решился на отчаянный шаг. Отворив затвор на чердаке, где держались в неволе чёрные журавли, Реммао подвязал к ноге одного из них папирус с зашифрованным посланием. Лелея в сердце смутную надежду, что оно дойдёт до той, кому адресовано предупреждение, он отпустил птицу в полёт. Взмахнув полуночными крыльями, посланник исчез в темноте. Больше он никогда не вернётся домой — в клетку. Ночная прохлада опустилась на Гелитополь, и жрецы Сета вздохнули с облегчением. Три дня и три ночи они возносили хвалу жестокому богу, умоляя отозвать песчаные бури, сменить гнев на милость. В жертву было принесено стадо верблюдов, кровью окропились стопы его статуй, прихожане храмов возлагали дары к его ногам: финики, пиво и железную руду. Реммао омыл тело согретой жаркими лучами водой из медной тары, оставленной на солнечной стороне личных комнат. Они занимали почти весь этаж, по площади и полноте убранства уступая только торжественным залам. И всё же в сравнении с покоями эпистата они казались пустыми, аскетичными. Эва с грустью оглядела их, пока ждала Мастера. «Как разнится характер двух мужчин: один не знал нищеты и дня, утопая в роскоши, и всюду тянет её за собой. Второй всего добился сам и знает цену хлебу. Сколько я себя помню, Мастер оценивает роскошь не вещами, а заполненностью кладовых и пышностью плодовых садов». В комнате Реммао росло ладановое дерево — его символ врачевания и покоя. Эва бережно хранила в амулете на груди пару свёрнутых лепестков. Вечное напоминание об истинном властителе её сердца. Послышались шаги и в нос Эве ударил едкий запах журавлиного помёта. Лицо перекосило от ярости. Стоило только Реммао появиться на пороге собственной комнаты, Эва ястребом налетела на него, обнажая когти. — Поверить не могу! Ты рисковал нами всеми, только бы отправить ей письмо! — Не тебе упрекать меня в безрассудстве. — Она в розыске! Если Амен узнает, что ты знаком с Сохет, он и тебя обвинит в нарушении запрета на использование тёмной магии! — Кто-то должен был её предупредить! — Ну конечно, это непременно должен был быть ты! Ты только повод искал, чтобы написать ей! — Она схватила миниатюрную копию льва с головой человека. — Ты даже подарки её хранишь — так они дороги твоему сердцу! — Между нами давно ничего нет, Эва. Я равнодушен к ней, а это — не более, чем напоминание о поездке в Мемфис. — Докажи, что тебе не важны воспоминания о ней! Не верю ни единому твоему слову! — Ты просишь меня доказать собственную неправоту, Эва. Не веришь, не доверяешь себе и пытаешься переложить ответственность за это на меня. — Глаза Реммао заволокла пелена, отливая вулканическим стеклом. — Мы боремся с внутренними хефтами в одиночку. Я бессилен помочь тебе. — Ты никогда не был готов на поступки ради меня. — Я сделал и делаю для тебя больше, чем для кого-либо! Увидь это наконец! — Мне мало этого! — Тогда тебе нужен другой. Ты не оценишь моих стараний никогда, сегодня я отчётливо убедился в этом. — Я не то хотела сказать… — Уходи. Реммао приподнял бусы в проёме между комнатами и застыл в ожидании. Не привыкшая заставлять учителя ждать, Эва вышла вон, как было велено. Когда последние шаги затихали в глубине коридоров, Реммао одним ударом об пол разбил статуэтку сешесепанха на мириады осколков.