Алые берега

Грядки с латуком покрылись жёлтой коркой. Прежде изумрудно-зелёные, больше они не радовали глаз учащихся в Храме Тота. — Ты не поливал их… Эва, всё ещё бледная и слабая, куталась в льняное одеяло. Утренняя прохлада сменялась дневным зноем — с пустыни поднимались обжигающие ветра. «Латук — любимое лакомство Сета. Полезная пища, дар богов... А я позволила росткам завянуть! Вот он и сердится». Синяки под глазами и впалые щёки, слегка трясущиеся пальцы — теперь Эву называли не иначе, как «эдимму», рискуя обнаружить на себе фирменный сглаз до шестого колена. На седьмой ей не хватало злости. — Эва! Почему ты не спишь? — Реммао присел на землю подле её ног. — Отдохни, не истязай каналы тела, иначе они пересохнут. — Как мой садик? — Это напоминание. — О чём? О твоей забывчивости? — Без тебя всё будет не так. Загубленные грядки латука — одно из многих последствий. — Чёрные локоны Реммао опустились на похолодевшие колени Эвы. — У меня так разболелась голова. Ладони Эвы поняли намёк. Гибкие пальцы запустили коготки в волосы, сжимая их у корней. Массирующие движения спускались к вискам, поднимались к макушке. Грубые со стороны, они таили в себе старание и идеальный баланс между силой, упорством и желаем выслужиться. Реммао издал слабый стон. — Больно? — Нет… Хорошо. Вскоре он задремал, его лицо, обращённое вверх, хранило безмятежность. Сон без сновидений… Эва любовалась его чертами.  «В семье он унаследовал всю красоту, ум и упорство. Какими будут его дети? Как много получат от него?» Она не удержалась: так пленительно, чарующе, маняще смотрели на неё его сомкнутые губы! Эва едва коснулась их, склонившись над лицом Мастера, как пальма, тянущаяся к воде. Россыпь тёмных кудрей тяжелой тенью скрыла их поцелуй. Реммао… Твердивший, что ему до неё нет никакого дела. Заверявший: он не пойдёт рисковать жизнью ради неё. Обещавший не скорбеть над её мумией, когда безрассудство сведёт её в саркофаг. Воспоминания уносили Эву далеко в детство… — Держи кисточку ровно, двумя пальцами. Эва! — Прости. — 11-ти летняя девчушка, побритая налысо, пыталась прочертить чёрную полосу под глазом, не лишив при этом себя зрения. 19-ти летний Реммао, стоящий около неё, внимательно наблюдал за стараниями любимой ученицы. — Неплохо для первого раза. Нужно больше практики. — Хочу чёрные стрелки, как у тебя, Мастер. Ты самые красивые рисуешь, ни у кого таких нет. Реммао улыбнулся и сел напротив. — Сегодня нарисую тебе сам, но завтра ты сама будешь пробовать. Так и научишься. Эва кивнула. — А когда купим мне парик? — Я завтра сам на базар схожу, найду подходящий. — Я хочу со змейкой. И чтобы на кончиках прядок были синие бусы. — Значит будут тебе синие бусы. Реммао позволял ей хотеть. И получать желаемое. Он ездил в другие города, посещал храмы, бывал подолгу в разъездах, и всегда привозил ей подарки. А потом она выросла, и его отношение к ней изменилось. Много чего ещё эволюционировало, росло, забывалось или попросту исчезло… Только её чувства оставались прежними. «Теперь, когда над шезму нависла угроза, я понимаю, почему Реммао использует резкие слова. Не хочет, чтобы враги узнали его слабости, нашли тех, кто ему дорог. Обернули его любовь против него». Мастер повернулся на другой бок, носом утыкаясь в живот Эвы. Две руки обвили её торс и поясницу — Реммао по-прежнему любил спать в обнимку. Даже когда разум спит, душа его тянется к Эве. «Разве это не самообман? Нет. Себе я верю…» Их бог ослаб. Стал ненужным, злым, проклятым и нежеланным. Имя Сета использовалось жителями Египта как ругательство. Некогда бог ярости, войны — всего, что закалило дух и характер Верхнего и Нижнего Царств, теперь был не больше, чем предателем. Убийцей. Злодеем. Самым первым в истории человеческой цивилизации. «Он больше не может защитить нас. Несчастья шезму — доказательство его бессилия». Эва сломала пополам маску. Лунный свет озарял спящий храм красного бога. Ночь скрывала её вероломство. «Жрецы ещё не скоро проснуться. Сонная трава сделала своё дело. Решусь ли я?» Даже сейчас, стоя у ног статуи Сета, Эва не решалась поднять глаз. Он был единственным богом, которому она поклонялась. Кому молилась по ночам, в моменты отчаяния, страха, бессилия. «Меня никто не заставляет делать этого, и даже опасность в виде эпистата, занёсшего хопеш над моей головой — призрачные химеры, гипотетическая угроза. Получается, это всего лишь предательство?» — Прощай, Сет. В миг одиночества он был её отцом, в секунды отчаяния — защитником. А когда он нуждался в вере больше всего — она отвернулась от него. «Потому что в мире, созданном богами, сила и выгода рождают лояльность. Не наоборот». Кувалда в несколько десятков дебенов взмыла над головой Эвы, и с размаху ударила по лицу в маске окапи. Статуя треснула, и тогда она занесла обе руки для нового удара. Эва била его, нет, убивала, и не его, а ту часть себя, что любила Сета, снова и снова, пока от неё не остались битые осколки, обращённые в пыль. Тяжело вздымающаяся грудная клетка мешала дышать. Мокрое от слёз лицо поднялось к небу, обращая на светила взор. — Теперь моя душа принадлежит тебе, Нефер Хонсу, Бог Луны. Густые облака облачили бледный диск в траурную шаль, и всё поглотила тьма. Бог услышал её.