Алые берега

— Эва, что с грядками случилось? — Растрёпанный Реммао, походивший на выдранные пучки латука, схватил Эву сзади, пытаясь угомонить разбушевавшихся хефтов, порой наведывавшихся погостить в сердце несмышлённой ученицы. — Пусти меня! Сейчас же поставь на песок! — Брыкающаяся Эва не весила и пёрышка, теряясь в длинных руках и рукавах учителя, питоном обвившим её торс. — Да что с тобой? Амплитуда пинков Эвы настолько раскрутила и напружинила воздух, не оставляя и малейшей опоры ногам Реммао: они повалились на землю, кувырками топча грядки и продолжая борьбу. — Ну хватит, хватит, Эва, во имя любви ко мне, призываю: УСПОКОЙСЯ! — Что тебе до любви, Мастер. Думаешь, она настолько сильна, что способна унять безумие? — Вот и проверим. Реммао взмыл вверх, цаплей выгибаясь за добычей — двумя красными мальками, сладкими, налитыми гневом, трепыхающимися и влажными. Угрем скользнув за печать безмолвия, наложенную на уста Эвы диким поступком Мастера, язык Реммао исследовал новые пространства. Желанные, тесные, тёплые, шокированные вторжением полости. Одеревеневшие члены Эвы (как и некоторые другие части Реммао, не уступающие по твёрдости) безвольно замерли на земле. Она не решалась ответить на ласку, боясь спугнуть морок, наваждение, но более всего — приблизить развязку и финал. Что увидит она на лице Мастера? Похоть, раскаяние, омерзение? Зажмуренные глаза искали ответов в клубке змей, в пчелином гнезде из собственных мыслей, обрывками фраз, образов и воспоминаний мелькавших в сознании. Дотронься до одной, если поймаешь, и она рассыпется в прах под натиском страстных поцелуев. Гибкие паучьи пальцы водили ногтями по внутренней стороне бедра, крадуче ползя вверх, пробираясь к красному холму вознесения на вершины блаженства. — Эва, ты такая красивая! Не могу более отрицать, притворяться, врать — себе, обществу, всем остальным, будто мне дела нет до тебя. Будто не я грежу каждую ночь о твоих поцелуях. О миндального цвета глазах… Я люблю тебя, Эва! Люблю, люблю, люблю… Он оставлял поцелуи на каждом шеспе её кожи, тела и выпирающей кости. Забродившее желание, как финиковое пиво многолетней выдержки в лучших кладовых фараона, теперь струилось из Реммао, и он тёрся, лобызал и окунался в райский сад, запретный, и от того ещё более сладкий. Длинный, прямой член Реммао вошёл в Эву гладко, проскользнув по влажным губам под пахом, в разработанную ловкими пальцами пещеру с источником жизни. Тихий стон сорвался с губ Эвы, она сжалась от пронзившей её боли, раскалённым ножом вошедшей внутрь. — П-почему мы остановились? — Привыкни ко мне, расслабься. Вот так, раздвинь ноги пошире, закрой глаза. Он нависал над ней, шепча ласковые слова на ушко, целуя мочку, языком играя по раковине. — У тебя уже было? — Т-только во сне… Я… Хотела только с тобой… Нежные, медленные толчки проникали в неё глубже, с каждым разом всё более яркими красками отдавая в голову. Отправляя её в головокружительное путешествие по неведомым ранее радостям, плотской любви, единстве смертных тел. Развязка наступила быстрее, чем ей наскучила возня на песке. Реммао, запыхавшийся, теряющий сознание, упавший на неё и шумно вдыхавший воздух где-то в районе её висков, Реммао, старый учитель… — Я… Не. Старый! Хихикая, Эва столкнула его с себя, критично оглядела хаос, устроенный по вине Реммао на грядках. — Моей вине?! Ты выдирала плоды собственных трудов! — Да! Ибо отвратительно смотреть на них, ты не слышал разве новой сказки о Сете? — Нет. Реммао отряхивал с неё песок, не упустив открывшейся возможности взасос поцеловать обнажённую левую грудь Эвы. — Нас видели? — С каких пор тебя это волнует? Пострадает только моя репутация как учителя. — Мне небезразлична твоя судьба. Или это было… В последний раз? — А у тебя есть ещё грядки латука? — Ради такого высажу новые. Поднявшись, Эва пригладила волосы, ресницами под полуприкрытыми веками пряча взор от алого горизонта — закатное солнце резало глаза. — Я расскажу тебе, если угостишь меня лепёшками. — Которые возле базара пекут? — Да. — Пойдём, я тебе и баранины на углях куплю, ты сейчас голодна, как лев. Пёстрый водоворот торговых рядов со специями, травами и домашней утварью кипел жизнью муравейника. Примостившись в тени финиковых пальм, Эва и Реммао делили праздничную трапезу. — Так вот, о сказке. Прошу прощения за вольный и скомканный пересказ заранее, при большом желании ты можешь раздобыть папирус с ней или сходить послушать сказителей на большом тракте. Сет поссорился с Гором. Приходит к нему и говорит: чего нам ссориться из-за трона? Давай вкусим яств с одного стола да переночуем в одном доме! Ну Гор и согласился. А пока он спал, Сет раздвинул его ноги да как замахнётся жезлом страсти! Пытался сперму намазать на его бёдра, вот только не успел — куда ему! Гор словил рукой белую жидкость, с воплями побежал к матушке — Исиде. Та отсекла ему руку, взяла сперму сына и пошла мазать её на латук — любимое лакомство братца-Сета. Тот съел, забеременел, и родил Тота. Как-то так, что ли. Реммао, жевавший латук, поперхнулся, и передумал доедать угощение. — Забудь о грядках, я давно хотел разбить в той части сад с сандаловыми деревьями. Дорога до дома заняла больше времени, чем рассчитывала Эва: на центральных улицах погасли факелы, поэтому в целях безопасности Реммао повёл её обходными путями, через крыши. Плотная застройка городов позволяла перепрыгивать с одной ровной поверхности потолка на другую без особых усилий и физической подготовки, и всё же он не мог отметить кошачьей ловкости Эвы, обезьянкой прыгающей с одного уступа на другой. «Это наш последний день, Эва. Какая уже разница, кто мы и кем были друг другу? Я запомню тебя такой. И ты запомни меня…» — Мастер, ты чего встал? — Залюбовался красотой. — Хм? — Эва обернулась назад. — О, ты о Луне? Она сегодня так кстати предстала во всём великолепии! Полнолуние. Нам повезло, она освещает путь. — Да. Мы баловни богов и их милости… По мере приближения к храму, служившего им и пристанищем, и домом, лицо Эвы обретало всё более красный оттенок — отблеск пожара пылал в янтарных глазах. Переплетённые пальцы в руке отозвались мужеством в сердце. В конце концов, какая разница, что ждало её впереди — теперь у неё появился смысл прожить жизнь до конца. — Эва, ты пришла… Амен вышел ей навстречу, пока три меджая окружали Реммао, отрезая ему путь к отступлению. — Сдавайся, Эва. Всё кончено. Эпистат бросил к её ногам маску шезму. Огромный, обнажённый по пояс, он загораживал внушительными размерами пожарище и кровавую бойню. Запах жжёной плоти перебивался запахом эфирных масел его бледного тела, в воздухе витали крики горящих заживо соратниц и друзей, знакомых и не очень. — Где мой брат? — Тебе следует задуматься о собственной жизни прежде. — Я спросила. ГДЕ. МОЙ. БРАТ? Словно услышав её зов, младший братик вопил во всё горло: — Эва-а-а! Я тут! Подними голову! — Хочешь к сестре? Так иди же. Меджай полоснул хапешем по его горлу, а после толкнул ногой в живот. Братик упал замертво под ее ноги, разбивая кости о песок. Расплавленная кожа исказила черты, огонь доедал остатки — то, что уже не успели покалечить меджаи.