Бракованная

      Помимо крошечной, но недостаточно татуировки у Джейн нашелся шрам на голени. Уродливый. Не тонкий след от скальпеля, скорее неудачная попытка мясника разделать чью-то удачно подвернувшуюся тушу.              Анжела думала о шраме в самых неподходящих местах: в школьном душе, пытаясь смыть с кожи пот после тренировки.              Обычно она задерживалась дольше остальных. Девочки её статуса обязаны заниматься чирлидингом, сверкать аккуратными коленками, задирать ноги, показывать хлопковые трусы под короткими юбками. Это, типо, женский спорт. Это, типа, искусство, цель которого — привлекать внимание к мужской команде красивыми кукольными лицами и телами.              Красивый спорт, который некрасиво забирал большую часть времени и сил.              Почти раздирая мочалкой кожу, Анжела пыталась смыть не только пот, но и липкие взгляды. Ключицы, грудь, живот, задница. Она вся покрыта ими, она чувствует себя грязной даже после двадцати минут обжигающе горячего душа.              Поэтому она думала о Джейн.              Проще думать о своей девочке для битья, чем представлять себя куском мяса, выставленным на всеобщее обозрение и вынужденным обольстительно улыбаться. Поощрять. Зазывать.              Джейн не занималась спортом. Джейн не наряжалась в короткие юбки и платья. У Джейн отсутствовал вкус, но и на неё смотрели. Может, не так плотоядно. Может, с издевкой, а не с похотью.              Иногда Анжеле самой хотелось обрядиться в шмотки с ближайшей помойки, убрать волосы в простой хвост или вообще не мыть голову, не краситься, не брить ноги, съесть лишний пончик за ужином, не боясь, что он окажется на бедрах уже утром и привлечет язвительные комментарии лже-подружек и коллег по команде. «А мне тебя ещё поднимать».              Впрочем, никто не посмел бы заявить Анжеле что-то такое. Но во взгляде, в улыбке, она, конечно, прочитала бы этот комментарий.              Проще думать о Джейн.              Об уродливом шраме, которого та не стеснялась. О собирающихся гармошкой гольфах, не подходящих к платью, выглядящих ужасно в уродливых шлепках.              Анжела вспоминала не только это.              Джейн стеснялась себя, своей и чужой наготы, неловко раздевалась при других девчонках, пыталась казаться незаметной, пряталась под полотенцем, которое снимала в душевой.              Может, она начала вести себя так после комментария Анжелы о восхищенном взгляде, брошенном на кого-то из полуголых черлидерш. Джейн тогда напоминала ребенка, впервые попавшего в женскую раздевалку и откровенно любующегося происходящем.              Такая глупенькая Джейн.              Такая невинная Джейн, смотрящая на кого угодно, но не Анжелу.              Всё равно отхватившая смешки.              После этого Джейн опускала глаза, сосредотачивалась на плитке, пуговицах одежды, шкафчике, полотенце. Анжеле это казалось удобным: смотреть на Джейн, не боясь, что та заметит. Если бы никто другой не мог заметить интереса самой Анжелы… Да и на что там, собственно, смотреть? На уродское хлопковое белье? На тонкую линию родинок вдоль позвоночника?              Смешно, по-уродски, немодно, крикливо, безвкусно.              Как вся Джейн целиком.              Тонкая, доверчивая, неуклюжая, спрятанная под объемными шмотками, как в панцирь, обернутая огромным полотенцем, в котором может при желании утонуть, которое неловко сдергивает, оглядываясь по сторонам, на цыпочках становится под душ и долго борется с тяжёлыми, часто неработающими вентилями, чтобы сначала обжечься кипятком, а потом врубить ледяную воду, вскрикнуть и стоять под струями воды, стекающими от плеч, по лопаткам, к тощей заднице и кривым ногам…              Скольжение капель воды по коже, наверняка на ощупь шелковой, неловкие, стыдливые движения, упёртый в плитку ровно перед глазами взгляд. Джейн выглядела, будто всё происходящее — пытка, Джейн стремилась скорее с ней покончить, неуверенная, невинная…              Анжела не хотела воспроизводить её тонкий вскрик в памяти, не хотела вспоминать, как бледная кожа покрылась мурашками, как Джейн закусила губу.              Это происходило само собой. Шум воды, вскрик, закушенная губа, мурашки на коже от лопаток к ягодицам, и ниже… Этот чертов вскрик — тонкий, неприятный, резкий, в воспоминаниях трансформировался в короткий стон.              Джейн запрокидывала голову навстречу воде, закрывала глаза, приоткрывала рот, и мурашки по телу ползли не из-за перепада температуры, а из-за чужого прикосновения к талии.              Анжела слизывала с её плеча влагу, и пальцами скользила по талии к пупку, и ниже, ниже, и подходила ближе, прижималась, вжималась, вгрызалась, и тонула, тонула, тонула…              Внутри взрывался каскад искр и Анжела на секунды теряла сознание, а после с трудом восстанавливала дыхание.              — Ты в порядке? — вдруг спросила Стейси, заглядывая в душевую.              Интересно, что она имела в виду под порядком?              — Я чертовски устала тебя ждать.       — Может, потому что я тебя подвожу? — отвечала Анжела. — Мне нужно ещё полчаса.       — Знай я заранее…       — Полчаса, Стейс.              Подруга закатила глаза и хмыкнула.              Анжела выкручивала вентили на полную мощность и игнорировала раздраженный внутренний голос: как можно настолько опускаться?              Разрядка делала её сговорчивее и Стейси не выглядела недовольной.              А ещё делала вид, что ничего не поняла.              Анжела делала вид, что ничего и не происходило.              (Может, поэтому они оставались подругами)