Бракованная

      Когда табличка «Вы покидаете Ленора-Хиллз» скрывается в зеркале заднего вида, Анжела ничего не чувствует.              Купленная тачка плохо слушается, на приборной панели мигает значок бензина — чёртов дилер не позаботился об этом, хотя Анжела накинула сверх за обслуживание: ей не хотелось оказаться ночью на дороге в тачке, которую никто не сдвинет с места. Из оставшихся целых двух друзей никто ни черта не понимал в машинах.              Может поэтому Джейк повторял, что план — отстой.              Но Анжела всё равно села за руль, нацепила уродские солнечные очки, закрывающие половину лица (но не прячущие шрам на переносице полностью, какая досада) и вжала педаль газа.              Она и сейчас не испытывает мук совести: родители уверены, что она убралась в дом на берегу океана, в котором сами не появляются, учителям плевать, Джейк и Стейси… они переживают, что мило, но они ничего не понимают, что раздражает.              Её душит этот город. Много солнца, света, тепла и яркости.              Её тянет магнитом куда-нибудь ещё.              Там тоже будут выводящие из себя взгляды, сочувствующие или жадные, но не будет ни одного знакомого человека, помнящего Анжелу той, другой. Прежней. Без шрама на переносице. Без уродских черных шмоток на пару размеров больше, в которых жарко в калифорнийском климате.              А ещё, возможно, там будет Джейн.              По пути Анжела заправляет машину и буравит взглядом небритого продавца. Ей нужно обкатать поддельные документы и она покупает пачку дешевых сигарет. Продавец смотрит на её узкие запястья и ползет взглядом выше, задерживаясь в районе груди, улыбается уже привычно, плотоядно, а потом видит лицо.              Она улыбается и снимает очки.              Он тяжело сглатывает и отводит взгляд. Чертов ублюдок.              Шрам, конечно, зажил, превратился в жирную толстую полоску. Врачи предлагали пластические операции, но «место не самое удачное, всё равно останутся следы».              Первые дни после того, как сняли бинты, Анжела боялась смотреть. Потом, решившись, разбила зеркало в ванной, да так неудачно, что распорола руку. Неглубоко, пара швов. Получила что-то вроде красной отметки в больничную карту: врач решил, что она пыталась покончить с собой.              Анжела рассмеялась, если бы он озвучил эту мысль вслух.              Покончить, конечно, было бы круто.              Но только не с собой.              В ней медленно и мучительно зрел план, который все, включая её, сочли отстойным.              План, исполняя который Анжела берет с прилавка пачку сигарет, хватает жевательную резинку, за которую не платила, и выходит из придорожного магазина.              Продавец не останавливает из-за показной кражи, а какой-то парень пропускает в дверях и сворачивает в её сторону шею. Уже не похоть, к которой Анжела так и не привыкла, только жадный интерес к чему-то уродливому.              До Хоукинса несколько дней пути. Анжела закидывает пластинку жвачки в рот и включает старое радио, готовая к тому, что оно не работает.              Ей везёт. Если считать везением единственную волну, которая ловится нормально и песню, которую Анжела вынуждена слушать:              I love playing with fire       And I don’t wanna get burned       I love playing with fire       And I don’t think I’ll ever learn              Я люблю играть с огнем       И я не хочу обжечься       Я люблю играть с огнем       И я не думаю, что когда-нибудь научусь              Хотя, если бы радио заставило её ехать в ад под Мадонну, Анжела предпочла бы разбиться по дороге.              (Она может устроить это в любой момент)