Бракованная

      У Джойс загруженный день: помимо нескольких поставок в магазин зачастили покупатели. Анжела плоха на кассе, потому что не улыбается, хамит и делает замечания покупателям, а ещё у неё нет права находиться по ту сторону прилавка, даже учитывая, что она может представиться совершеннолетней Энолой Дойль.              Поэтому она лениво раскладывает на полках товар, одергивая постоянно возникающее желание поменять местами ценники. Но здесь работает Джойс — одна из немногих людей, которым Анжела не станет вредить сознательно.              Работа несложная, поэтому Анжела действует механически, уходя мыслями в утренние разговоры с Оуэнсом и Джонатаном и останавливая себя, когда вспоминается яркими вспышками прошедшая ночь.              Не лучшее время и место, чтобы возбуждаться.              Она пропускает тот момент, когда Джойс оказывается близко. Она не знает, как долго Джойс на неё смотрит и зачем это делает, а главное — что видит.              Анжела вздрагивает, когда Джойс зовёт её по имени и прикасается горячими пальцами к запястью. И сама же первой одергивает руку.              — Это — Векна, — объясняет Анжела, смутившись, и Джойс, нахмурившись, гладит прохладную кожу. — Но я не одержима им. Не так… не как Уилл.              Хочется, чтобы Джойс поверила.              — Уилл рассказал тебе? — спрашивает Джойс осторожно. — Он не со всеми такой разговорчивый.       — Я могу разговорить любого, — самодовольно заявляет Анжела. — Но, конечно, к Уиллу я не применяла ничего… такого.              Джойс улыбается. У глаз собираются очаровательные морщинки, пугающие маму Анжелы до потери пульса, но самой Анжеле сейчас кажущиеся чем-то вроде лучиков солнца.              — Я не думала, что ты станешь делать что-то подобное. Но ты плохо выглядишь, действительно. И никому не рассказываешь, что происходит. Наверное, у тебя есть основания не верить никому из нас, но, Анжела, пожалуйста… расскажи хотя бы мне. Я смогу помочь. Я хочу помочь.              Анжела делает шаг назад и тепло в глазах Джойс сменяется болью.              — Это не то, что вы хотите услышать, — говорит Анжела, с трудом проглатывая острый комок; боль Джойс ощущается как собственная. Анжела ненавидит боль во всех проявлениях. — Векна просто есть в моих снах. Он водит меня по лаборатории. Он… предлагает мне присоединиться. Ничего нового. Ничего, что вы уже не знаете. Ничего, что поможет нам победить.              Нам.              Анжела не думала, что станет думать о них о всех, как о чём-то общем.              Как будто она — одна из них.              Как будто она — с ними.              Ложь, сорвавшаяся ещё до того, как Анжела подумала, что будет лгать.              — Если это не Векна, то кто? Что с тобой происходит? Может, это кошмары? Может, это что угодно другое? Может, тебе только кажется, что это — не Векна? Эта тварь умеет… обольщать. Ты… должна быть с ним осторожной. Я в твоём возрасте тоже думала, что смогу справиться с кем угодно, но… я ошибалась. Не хочу, чтобы твоя ошибка стоила тебе… всего.              Джойс не делает в её сторону ни одного шага. Держится на расстоянии, которое Анжела сама же и выбрала, не сумев справиться с близостью, к которой не готова. И Джойс смотрит. Просто смотрит, прямо, своими карими глазами, так похожими на глаза Уилла.              Маленькая и хрупкая женщина, ниже Анжелы, с доброй улыбкой, с нежными руками, прикасающимися так, будто Анжела — не пария, не та, что мучила её приёмную дочь, не та, что приехала в город на другом конце света, чтобы застрелить Джейн и избавиться, наконец, от с ума сводящего желания увидеть, вдохнуть, сделать своей.              Если бы Джойс только знала…              Анжела отворачивается, сжимая в руках упаковку салфеток, которыми занималась до того, как Джойс нашла её среди полок.              — Ты можешь рассказать мне всё, что угодно. Я постараюсь помочь.              Невольно вспоминается лицо Нэнси, твердящей, что Анжела под властью Векны. Лицо Хоппера, злящегося, что Анжела пытается настроить всех против Эл.              Если на лице Джойс окажется тоже самое выражение…              — Анжела, — повторяет Джойс. — Анжела, пожалуйста.              В голосе этой женщины оказывается нечто, что заставляет Анжелу говорить против воли. Какая-то хитрая магия, против которой невозможно противостоять. И Анжела говорит, сперва зло, затем дрожащим голосом, а после приходит в себя, прижимаясь лбом в плечо Джойс, и Джойс гладит её по голове, и тоже немного дрожит — от холода или от того, что услышала.              — Вы ведь мне не верите, — усмехается Анжела зло и отстраняется.              Пытается отстраниться.              Джойс держит крепче, чем она могла ожидать.              — Я не знаю, — честно отвечает Джойс. — Но я не стану говорить, что ты лжёшь. Я обещала, что попытаюсь тебе помочь. Я попытаюсь разобраться. Это может быть Векна. Ты можешь верить в то, что видела, ты можешь знать, что это — Векна. Но ты можешь говорить правду. И… и мне тяжело в это поверить, правда. Потому что ты говоришь об Эл. Но я обещала тебе, Анжела.              Легче не становится.              В туалете Анжела умывается, признавая плюсы того, что перестала краситься яркими тенями и липкими блесками для губ, и думает, что Джойс может прямо сейчас звонить по телефону, вызывать Оуэнса, что Джойс может отправить Анжелу в тюрьму или в лабораторию, запереть в палате с мягкими стенами.              Джойс может что угодно. Анжела ничему не удивится. Не потому что от Джойс можно ждать чего угодно. Потому что Джойс — единственный человек, которой Анжела верит.              Джойс разговаривает по телефону, когда Анжела выходит. Внутри становится холодно и пусто, Анжела замедляет шаг, думая, что лучше убежать прямо сейчас. Но Джойс замечает её и едва заметно улыбается.              Анжела не должна ей верить.              Не должна верить никому из них.              Они дорабатывают до конца смены Джойс, и забирает их напряженный Хоппер.              Джойс отводит его в сторону перед тем, как зайти в дом. Анжела не хочет смотреть на маленькую руку, которая гладит Хоппера по плечу, как они стоят друг другу близко-близко, такие разные и так подходящие другу другу, как чёртовы пазлы из набора, совпадающие гранями и трещинами. Анжела не слышит, о чём они говорят, но наблюдает издалека.              Хоппер злится, машет руками и успокаивается, когда Джойс использует этот свой голос, а после встаёт на цыпочки, чтобы прижаться к губам Хоппера своими.              — Фу, — отчетливо говорит Дастин из-за спины. — Ты и за ними шпионишь? Фу!              Он такой приставучий! Анжела уводит его в дом, в котором Майк и Эл толкаются локтями на кухне, потому что очередь Эл готовить семейный ужин.              Анжела застревает в коридоре, не зная, как относиться к происходящему.              — Вы поспорили с Уиллом, что в этот раз у тебя всё получится без него? — громко резюмирует Дастин. — Ты же в курсе, Эл, что Майк — худший помощник в готовке?       — Эй! — тут же возмущается Майк. — Немедленно забери свои слова обратно!       — То, что ты научился варить какао, не считается, чувак! К тому же, у вас уже что-то подгорает…              Шумная возня только начинается. Анжела может заглянуть в приоткрытую дверь, но не решается. Стоит ей только появиться там, как всё закончится. Весёлые голоса стихнут, шутки умолкнут.              Анжела ненавидит всё это — и возню, и смех.              Анжела представляет тяжелый взгляд Эл, которая, едва увидев её, разучится улыбаться, и поднимается по лестнице, подальше от оживленных голосов.              Почему-то лучшим решением становится стук в дверь Уилла.              — Я не буду подсказывать, что ещё добавить к мясу, — тут же откликается Уилл.       — Потому что я не позволю тебе себя учить, — бормочет Анжела и толкает дверь.              Уилл лежит поперёк кровати с книжкой и вскакивает, удивлённый её появлением.              — Не помешаю?              Вежливый вопрос пугает его ещё больше и он кивает, не вполне уверенный, что кивок — правильный ответ.              Анжела заходит внутрь и прикрывает дверь. Не полностью, подумав, что Уиллу, возможно, не захочется закрываться с нею. Мысль мелькает по самому краю сознания, пока она осматривается внутри. Холст, тумба, заваленная эскизами и красками, испачканные кисти… Этот беспорядок не кажется беспорядочным.              — Здесь… уютно, — с трудом подбирает она слова, не зная, что ещё сказать.              Уилл опять кивает.              — Всё… всё в порядке?..       — Почему ты спрашиваешь?.. А, я плохо выгляжу. Не бери в голову. Я в порядке. Я… я хотела спросить, как ты.              Уилл молчит. Смотрит огромными глазами, и Анжела жалеет, что подумала к нему постучаться. Лучше бы сейчас бесила на кухне Уилера.              — Я… я имею в виду, в кладовке… наверное, мне не стоило начинать…              Уилл сглатывает и встаёт.              — Ты права. Не стоило.              Звучит, как приговор. Прежде Уилл единственный не был к ней жесток. Но, наверное, и у него есть предел. Анжела кивает, не уверенная, что сможет что-то сказать вслух и разворачивается к двери.              — Но всё равно спасибо, — говорит Уилл тихо.              Ей приходится остановиться.              — Мы… мы поговорили с Эл. Обо всём… об этом. Мне долго не хватало на это сил, и… я не уверен, что хватило бы, потому что думал, что всё под контролем, что всё это закончится… Но этот разговор действительно был мне нужен. И ты не имела права так со мной поступать, но, в конечном счете… спасибо?              У него очаровательно краснеют кончики ушей. И взгляд он нет-нет, но отводит в сторону, на переплетённые пальцы, на окно, на неплотно прикрытую дверь.              Анжела не знает, куда деться. Она легко пережила бы ненависть, но благодарность… в комнате так душно, что ей нужно уйти. Что она и собирается сделать, бросив язвительное замечание, которого ещё не придумала, когда Уилл резко хватает её за руку.              Не причиняя боль; не физическую боль.              Он осторожен и даже бережен, и выглядит так, как будто не понимает, что делает, но не отпускает Анжелу, а тянет ближе.              — Подожди, пожалуйста. Ты… не можешь уйти так.              Анжеле нужно уйти. Иначе она совершит что-то… что потом не сможет исправить, если захочет.              Она дёргает руку, но Уилл не отпускает. Он, оказывается, умеет быть настойчивым.              — Я не знаю, что с тобой происходит, но твоё лицо… всё в порядке, Анжела. Я в порядке. Ты поступила нечестно, но правильно. И я не позволю тебе сбежать сейчас.              Он сильнее.              Анжела хочет его ударить.              Анжела позволяет себя удержать и садится на кровать, кожей чувствуя, что ей не следует находиться в этой комнате, в этом душном, тёмном пространстве, в котором стены сдвигаются и давят со всех сторон.              Уилл не отпускает руки и садится рядом.              Анжела цепляется взглядом за книгу. Наверняка какая-то глупая романтизированная чушь, но она не видит обложки и не может зацепиться.              — Ч-что ты читаешь?       — Нет, — мягко качает головой Уилл. — Пожалуйста, не делай этого. Не переводи тему. И… посмотри на меня.              Если она его действительно ударит…              — Видишь, ничего сложного. Я… я могу просто молчать. Я не уверен, что должен делать, когда кто-то в таком состоянии, но мне не хочется оставлять тебя в одиночестве.       — Я в нормальном состоянии! Что ты придумываешь, Байерс?!       — Тебя трясёт.              Он прав.              Её трясёт, а он держит уже две руки и смотрит так открыто и доверчиво, как будто это не она должна перед ним извиниться.              — Это не Векна, так? Ты делала это всегда, сбегала, когда видела что-то хорошее, так? Или, ещё хуже, пыталась всё испортить.       — Остановись, — требует Анжела и язык едва ли подчиняется.              У него обжигающе горячие руки, ей больно, она прикусывает щеку изнутри. Она может сделать всё, что делала раньше, когда начинала чувствовать что-то подобное. Пара злых комментариев, она справится. Его лицо исказится болью и это, чем бы оно ни было, закончится.              Но Уилл останавливается, когда она просит.              Это тупо — молча сидеть рядом друг с другом и держаться за руки.              Это страшно.              Это невыносимо.              Анжеле нечем дышать, но Уилл не отпускает, не усиливает давление и дышит как-то глубоко и напоказ. Она невольно подстраивается под его ритм дыхания, хотя и продолжает избегать прямого взгляда.              Она не ненавидит его.              — Всё хорошо, — говорит Уилл. — Видишь, ничего не происходит.              Внутри Анжелы с треском ломаются возводимые всю жизнь стены, а мысль о бегстве не даёт покоя. Но она подчиняется спокойному голосу, прикосновениям, о которых могла бы забыть, если бы не жар чужого тела, если бы не чужая мягкая настойчивость.              — Пошёл ты, Байерс.              Голос дрожит. Она вся дрожит, но не так, как вначале. Она впервые чувствует усталость, которой не чувствовала прежде. Тупые разговоры по душам, которые она ведёт с самого утра, делают что-то странное. Что-то неправильное и мерзкое.              Меняют её.              Когда она чувствует ползущую по щеке слезу, она не сразу понимает, что плачет.              Комната и лицо Байерса расплывается, и во всём виноваты чёртовы слёзы, которые она, против обыкновенного, не может сдержать. Она пытается представить своё искривившееся лицо и думает, что, к счастью, перестала краситься.              Косметика не скроет под собой шрам.              Нарисованное лицо не исправит брак, заложенный внутри с самого рождения.              Уилл, чувствуя что-то, садится ближе и позволяет спрятать лицо на своём плече. Гладит по голове, молча и методично, успокаивая. Рядом с ним жарко, как с включенной на всю мощность печкой, и этот жар кажется болезненным, но Анжела не отстраняется.              Она чувствует спокойное биение сердца. Спокойствие передаётся ей, кажется правильным, важным и жизненно необходимым.              — Если ты расскажешь об этом кому-то, я тебя убью, — говорит она в промокшую от её же слёз рубашку. И Уилл смеётся.       — Уверен, ты так и сделаешь.              Из-за смеха он приятно вибрирует, и Анжела невольно улыбается тоже. И отстраняется, как только убирает эту чёртову улыбку с губ.              — Напомни мне никогда больше не разговаривать с тобой, — говорит она, не уверенная, что выглядит хоть сколько-нибудь нормально. — По крайней мере, наедине.       — Как скажешь.              Уилл играет в серьёзность. Анжела поправляет волосы и задирает подбородок.              — Между прочим, твои друзья прямо сейчас пытаются сжечь кухню твоей матери. И я не прикоснусь ни к чему из того, что они приготовили.       — Никто не прикоснётся. Мама должна привезти ужин из магазина.       — Тогда зачем они вообще возятся?       — Эл нравится дисциплина. Нравится делать что-то общественно важное.       — А ещё вы поспорили.              Уилл поднимает руки.              — Если тебе так проще, то, да. Всё дело в трёх кружках какао в любое время дня и ночи.              Они спорят не на деньги или не на злые желания!              Они безнадежны.              — К тому же, мама приехала. Я слышал, как хлопнула входная дверь.       — Мы приехали вместе, вообще-то.              Анжела поправляет одежду и сейчас встаёт, зная, что он отпустит.              — Нужно спасти хоть что-то, — говорит она и направляется к двери. Оборачивается, уже схватившись за ручку, бормочет невнятное, — спасибо, — и вылетает прочь, не готовая справляться… с тем, чтобы он ещё не успел сказать.              Чтобы столкнуться в коридоре с Майком.              Впервые тот не выглядит злым, а растерянным. У Анжелы совершенно нет желания начинать очередной безумный разговор, а Майк молчит и пялится на Анжелу, как будто видит в первый раз.              Приходится его кое-как обойти и скрыться в ванной.              Отражение в зеркале подтверждает самые страшные опасения: лицо красное и опухшее от слёз, и с этим немного помогает холодная вода. Вытирая руки полотенцем, Анжела впервые думает, что не сорвалась на Майке, нарывающимся своим видом на злой комментарий.              Тугая спираль внутри чуть распрямляется.              (может, Анжела не такая конченная, как думала)