sealed with a kiss

      Время замирает. Сокджин не знает, насколько, он немного не в том состоянии, чтобы адекватно оценивать свое окружение, в его голове все окутывается густым, вязким туманом, в котором мысли застревают, словно букашки в теплой смоле. Они мечутся, силятся выбраться, но лишь сильнее в процессе увязают в липкой субстанции, не позволяющей Джину собраться, стряхнуть с себя оцепенение и сделать хоть что-нибудь. Он не знает, что именно должен сделать, не имеет ни малейшего представления, чего от него хочет в этот момент Юнги, чего он сам хочет от себя, но то, что Юнги ждет какой-то реакции на свои слова, очевидно.       Сокджин видит это в выжидающе горящих глазах парня, что продолжают внимательно наблюдать за ним, словно пытаясь, изо всех сил пытаясь найти ответы на все незаданные им вопросы, в том, как нервно и резко Юнги постукивает кончиками пальцев по стенкам своего стакана, как кусает нижнюю губу, прокусывая ее в нескольких местах, но совершенно этого не замечая. Юнги нечасто можно увидеть таким взволнованным, но вовсе не потому что его так уж сложно взволновать, просто обычно он никому не позволяет увидеть эту свою уязвимую сторону. Один тот факт, что сейчас Сокджин ясно может увидеть, как сильно Юнги волнуется, говорит о многом. Об очень и очень многом, на самом деле.       Какая-то часть Сокджина, видимо, та далекая часть, что не оказывается объята внезапным параличом после слов Юнги, которые отдаленным эхом продолжают звучать в его опустевшей вмиг голове, знает, что он должен сказать хоть что-нибудь, должен сделать хоть что-то, что сейчас, в это мгновение он не имеет никакого права сидеть истуканом и молчать. Не тогда, когда Юнги выглядит вот так. Но Джин настолько растерян, что не может заставить себя выдать хоть какую-то реакцию, просто не может. Его мозг будто бы замерзает, перестает обрабатывать информацию и воспринимать какие-либо раздражители, так что он действительно бессилен. Мысли в его голове кажутся застывшими и отрывистыми, какими-то фрагментарными обрывками, состоящими из междометий и бессмысленных восклицаний, которые никак не помогают Джину взять себя в руки и вернуть себе способность составлять звуки в слова.       Он должен был ожидать чего-то подобного от Юнги. В конце концов, Юнги ведь действительно знает его.       Юнги живет с ним под одной крышей и может читать Сокджина, может и не как открытую книгу, но определенно как достаточно клишированное произведение, сюжетные повороты в котором он с легкостью способен отгадать, потому что ничего неожиданного и принципиально нового в них нет. Юнги единственный человек в ближайшем окружении Сокджина, кому удалось изучить его достаточно хорошо, чтобы научиться видеть настоящего Джина сквозь все его многочисленные маски, ужимки, оправдания и гиперболизированные шутки, которыми он так обильно сыплет в попытках отвлечь внимание от себя и своих проблем. Так что, конечно же, Юнги просто не мог не заметить очевидных изменений в его поведении и в отношении, ведь Сокджин был так очевиден, и он сам гораздо заботливее и внимательнее, чем хочет казаться со стороны.       Он не мог не заметить и не понять, что именно все эти изменения могут значить, ведь Сокджин, пусть и неловко и нерешительно, но делал все свои ухаживания специально настолько явными, потому что хотел, чтобы Юнги заметил их. Ведь Сокджин хотел, чтобы Юнги сам все понял. На подсознательном и на очень даже сознательном уровнях Сокджин хотел, чтобы Юнги, прямо как в какой-то дешевой мелодраме, буквально прочитал его мысли, чтобы Джину не пришлось ничего говорить вслух, не пришлось прямо и откровенно рассказывать о своих чувствах, потому что…       Это же так страшно.       Это так невероятно страшно – озвучивать то, что чувствуешь. Сокджин искренне не понимает, как другие люди это делают и откуда они берут столько смелости, столько сил на подобные безумства. Как можно вот так взять и просто признаться кому-то в любви? Это же все равно что собственноручно вскрыть себе грудную клетку, вырвать из нее сердце и вручить его в руки любимому человеку, предоставляя ему полное право вершить твою судьбу, доверяя ему свои чувства, свою любовь и свое будущее, что без того чрезвычайно хрупки и нежны, которым достаточно одного неосторожного и слишком неаккуратного движения, чтобы расколоться и раскрошиться на мелкие осколки.       Как можно быть настолько бесстрашным? Насколько нужно любить и как сильно доверять другому человеку, чтобы добровольно подвергнуть себя подобной опасности?       Сокджин с самого начала, как только осознал свои чувства, понял, что у него не хватит смелости на подобное, поэтому делал все, чтобы заставить Юнги самостоятельно догадаться о его чувствах. Потому что вот настолько Сокджин эгоистичен, вот настолько он трус.       Он придумал себе кучу оправданий, кучу причин не говорить ничего самому, чтобы не брать на себя ответственность за возможный крах их дружбы и отношений, но при этом не признавая, что просто банально испугался собственных чувств и того, к каким последствиям может привести их обнаружение. Он просто сказал себе, что Юнги, который прежде всегда при наличии минимального количества подсказок сам догадывался о том, что необходимо Джину, в этот раз также все поймет, избавляя друга от необходимости объясняться и обнажать свою душу, проходя через такую страшную пытку откровенностью. Вот настолько Сокджин «хороший» хен, друг и человек. Правы были все те, кто злословил за его спиной и говорил, что из идеального в нем только его внешность и голос.       Так что Сокджин не должен удивляться в это самое мгновение словам Юнги, не должен паниковать и теряться, не должен сидеть, замерев на месте, не в силах произнести что-либо, ведь то, что он оказался сейчас в такой ситуации – прямое и логичное следствие его собственных действий и желаний. Он сам этого хотел, и, как обычно, Юнги по итогу понял его и дал ему именно то, чего он так сильно желал. Джин должен был быть готов к подобному исходу, но все равно… это не так.       Слова Юнги все равно парализуют его тело, мозг, сознание и сердце, что, честно говоря, удивительное для них единодушие, которого Сокджин месяцы не мог добиться от этих товарищей, и это такая ирония, что они приходят к нему именно сейчас, в самый ответственный и неподходящий для прострации и растерянности момент. Именно тогда, когда Сокджин не должен молчать и тупо пялиться широко распахнутыми глазами на своего лучшего друга, который выжидающе смотрит на него, внимательно скользя по его лицу тускло поблескивающим от нарастающего беспокойства взглядом.       Время замирает, а вместе с ним и все в Сокджине. Это происходит с ним всякий раз, как Юнги застает его врасплох, что случается очень и очень часто в последние дни. Это уже почти что закономерность, так что ему стоило бы привыкнуть к реакции собственного организма на Мин Юнги в критических ситуациях и разработать какой-нибудь алгоритм действий по выведению своего тела и сознания из состояния ступора, но, конечно же, ничего подобного у него не разработано, потому что Сокджин недальновидный и вообще все его планы слишком рваные и схематичные, чтобы содержать в себе какие-либо подпункты на случай вот таких вот форс-мажоров.       Поэтому его мозг просто застывает, словно Юнги своими словами нажимает на какой-то невидимый переключатель, отрубающий все основные когнитивные функции своего хена. Сокджин больше не слышит никаких звуков вокруг себя, они перестают существовать, будто их никогда и не было. Будто они с Юнги сейчас находятся в каком-то замкнутом, отгороженном от всего остального мира невидимыми и непроницаемыми стенами месте, и у Джина просто нет иного выбора, кроме как пялиться на своего друга и быстро-быстро моргать, надеясь, что хотя бы это действие заставит его извилины шевелиться.       Это единственное, что он может делать, потому что какая-то, очень трусливая и напуганная часть его естества, боится пошевелиться, боится даже просто сделать вдох, потому что любое слишком резкое движение или действие может привести к непреднамеренной «разморозке» всего организма, а следовательно, и к необходимости ответить. Необходимости сказать то, что, скорее всего, навсегда изменит характер их с Юнги отношений.       И это пугает. Мысль, что вот сейчас Сокджину придется окончательно переступить черту и сказать правду.       И, может, Тэхен был прав. Может, эта правда и не разрушит все на корню, не сотрет в порошок два последних года их жизней, не поставит крест на их с Юнги отношениях, но… это действительно страшно. Гадать в эту секунду, случится это или нет. Это пугает так сильно, что Сокджин чувствует, как его внутренности сжимает едва ли не физический холод, что замораживает его изнутри.       Сокджин любит Юнги. Так, как никого и никогда не любил. Так, как он, возможно, никого и никогда не сможет больше полюбить, потому что второго Мин Юнги в этом мире не существует и не будет существовать. Но в то же время… Юнги так сильно дорог ему, что Сокджин просто не может заставить себя смириться с мыслью, что, возможно, потеряет из-за своих чувств этого человека. Из-за чувств, которые не может сдержать или хотя бы просто придержать при себе. На время ему с относительным успехом удавалось это делать, но в последние дни, и сегодня особенно, они становятся настолько интенсивны, что буквально рвутся из него, срываясь с его губ слишком честными фразами, начав произносить которые Сокджин оказывается просто не в силах остановиться.       И это так несправедливо. Что его чувства и его сердце имеют такую всеобъемлющую власть над ним, и он ничего не может с этим поделать, кроме как идти у них на поводу. Это так нелепо и неправильно… Но ведь чувства и не могут быть справедливыми, верно? Они не подчиняются каким-либо абстрактным категориям и нормам, не так ли? Они просто есть, и с этим необходимо смириться, как с неизлечимой болезнью или неожиданным несчастным случаем, который никто не мог предугадать и предотвратить. И как бы страшно Сокджину ни было в это мгновение, он не может соврать Юнги и скормить ему очередную наспех придуманную отговорку. Не тогда, когда его действия и чувства уже задели и оказали влияние на Юнги. Это нечестно по отношению к нему, и так не поступают с теми, кто тебе действительно дорог.       Сокджин понимает все это, но все равно начинает медленно отмирать лишь тогда, когда замечает, как постепенно тускнеет взгляд Юнги, когда видит, что парень неловко отводит глаза в сторону, нервно потирает шею и в очередной раз до крови прокусывает нижнюю губу, словно в досаде на самого себя. Только тогда, когда Юнги перестает смотреть на него в ожидании какого-либо ответа, когда парень отворачивается и довольно резко поводит плечами, будто бы в неосознанной попытке сбросить с них джинсовую куртку, которая неожиданно начинает его тяготить, когда Юнги, очевидно, решает принять молчание Сокджина за ответ, Джин резко вздрагивает и осознает, что время если и замерло, то только для него одного. Что для всего остального мира, оно продолжало свой бег, и, видимо, он достаточно долго пялился на Юнги во все глаза, чтобы тот успел сделать определенные выводы относительно всей этой ситуации. Вопреки обыкновению, не самые верные выводы, однако Сокджин не винит младшего в ошибочной интерпретации его молчания. Сложно делать какие-либо выводы, когда в ответ на свою довольно провокационную реплику не получаешь какой-либо иной реакции, кроме, наверняка, ошарашенного выражения лица.       Сокджин быстро моргает и судорожно проталкивает застрявший посреди горла воздух, когда окружающие звуки резко врываются в его сознание, на секунду или две оглушая его. Это почти больно – такое внезапное возвращение посторонних раздражителей, но Джин не обращает на это внимания. Отчаянный и неровный стук его собственного сердца эхом отдается в голове, мешая истерично взметнувшимся в ней мыслям сложиться в какую-то стройную цепочку размышлений, так что Джину приходится встряхнуть головой и нервно откинуть челку с глаз, чтобы попытаться привести их во что-то отдаленно напоминающее подобие порядка. Но это не особо помогает распутать то беспорядочное месиво, в которое превратился его разум. Наоборот, в нем все спутывается лишь еще сильнее, когда Джин видит, как досадливо и виновато морщится Юнги, все еще отказываясь смотреть на своего хена, и как глубоко парень вздыхает, словно набираясь сил и смелости перед тем, как вновь заговорить.       - Что ж, как видишь, у меня очень богатое воображение, хен, - тихо и как-то хрипло проговаривает Юнги.       Он звучит так, будто эти слова ему приходится едва ли не выдавливать из себя, так будто он сам недоволен тем, что говорит. Парень замолкает на мгновение, Сокджин почему-то отчетливо сквозь какофонию других звуков вокруг слышит, как он отбивает нервный и рваный ритм, постукивая ногтями по стеклу своего бокала. Сокджин, непонятно зачем, прослеживает движения его руки взглядом, в тысячный раз за последние дни отмечая про себя, какие красивые и артистичные у Юнги пальцы, а затее вздрагивает, когда с губ друга неожиданно срывается какой-то странный самоуничижительный смешок.       Сердцу Сокджина совсем не нравится, как звучит и выглядит в это мгновение Юнги. Не нравится настолько, что его буквально выкручивает от боли и недовольства. Потому что Юнги выглядит почти что виноватым и разочарованным, словно сейчас он мысленно ругает самого себя за то, что произнес то, что произнес. И это... это всецело вина Сокджина. Он заставил Юнги думать, что ему все только мерещится. Он заставил его чувствовать себя виноватым из-за этих мыслей.       – Можешь считать, что выиграл в нашем споре. На мгновение ты заставил меня поверить, что ты действительно мной увлечен. Ты отлично флиртуешь, хен.       Юнги поворачивается к нему, чтобы одарить немного кривой усмешкой, которая выходит больше горькой, чем веселой, в основном из-за выражения его глаз, которые поблескивают тусклыми, словно вылинявшими и неживыми огнями. Сокджин впервые видит подобный взгляд у своего друга, но этого одного раза вполне достаточно, чтобы твердо решить для себя, что он не хочет больше когда-либо видеть его. Юнги не должен смотреть вот так, и Сокджин ощущает, как протестующе скручивается в груди его сердце от осознания, что причина этого взгляда – он сам.       Юнги смотрит на него этим своим новым и дробящим Сокджину душу взглядом несколько долгих мгновений, но затем спокойное и бесстрастное выражение его лица неожиданно дает трещину, словно он просто не выдерживает прямого зрительного контакта с Джином. Словно это действие причиняет парню боль. Юнги кривится, поспешно облизывает нижнюю губу, ненароком стирая выступившую на ней капельку крови, которую, кажется, совершенно не замечает, затем закрывает глаза и тяжело, очень тяжело выдыхает. И в этом выдохе столько усталости, столько невысказанного разочарования, что рука Сокджина сама собой тянется к Юнги в неосознанном, но естественном для него желании утешить, коснуться парня, напоминая, что он не один, что его хен рядом.       Тело Сокджина реагирует рефлекторно, так, как реагировало всегда в похожих ситуациях. Только вот… в этот раз все иначе. В этот раз причина расстройства Юнги – сам Сокджин. Даже если Юнги так не считает в это мгновение, это правда.       И, резко вспомнив об этом, Джин нелепо замирает с протянутой рукой на полпути к колену младшего. Заметив этот странный и неловкий незаконченный жест, Юнги устало прикрывает лицо ладонью, медленно втягивает в себя воздух, а затем неожиданно встряхивается, поднимает голову и впивается в Сокджина уже совершенно другим, почти вызывающе решительным взглядом, в котором не остается ни следа от былой горечи и расстройства, что переполняли его глаза ранее. Юнги прячет свои эмоции настолько глубоко и так мастерски, что Сокджин ни за что не догадался бы об их наличии, если бы сам не видел их собственными глазами секунды назад. И это тоже в каком-то роде ошеломляет.       Ранее Сокджин был уверен, что Юнги не умеет притворяться, не умеет прятать свои чувства. Он был уверен, что Юнги может никому о них не говорить, может не показывать их в определенных ситуациях, чтобы не чувствовать лишний раз неловкости и разрывающей изнутри уязвимости, которые для него настолько же невыносимы, как и для Джина. Сокджин верил, что Юнги может быть таким же закрытым и скрытным в этом плане, как и он сам, но никогда не думал, что Юнги способен изобразить отсутствие эмоций, способен спрятать свою боль и разочарование так глубоко, что от них не останется и следа, что он не менее искусен в этом, чем его известный хен-притворщик.       Однако сейчас, в это самое мгновение Джин понимает, что ошибался. Юнги умеет все это делать. Причем действительно хорошо.       Что заставляет Сокджина невольно задуматься – если Юнги так хорошо умеет скрывать свои чувства и эмоции, сколько раз ему удавалось успешно спрятать их от Джина? Сколько всего Сокджин не замечал, сколько ускользнуло от его внимания, даже после того, как он влюбился в Юнги и начал придавать значение каждому его слову и жесту? А сколько всего он упустил до этого? И это, конечно же, нелогично и бессмысленно, но Сокджин ничего не может поделать с той короткой вспышкой негодования, что загорается в нем, когда он понимает, что, оказывается, все еще очень многого не знает о Юнги. Сокджин всегда был уверен, что более чем приемлемо справляется с ролью хена и друга, но в последние месяцы он сомневается в этом все чаще и чаще.       - Прости, хен, это было глупо. Давай сделаем вид, что я не говорил этого, - голос Юнги звучит странно, без наносного и неестественного веселья, каким он был искажен всего пару мгновений назад. Он кажется почти что категоричным и даже чересчур твердым, словно парень раз и навсегда решает для себя закрыть эту тему и вообще забыть о том, что поднимал ее.       И когда Сокджин понимает, что Юнги, в самом деле, может это сделать – никогда больше не вернуться к этому разговору - его сердце падает куда-то в желудок. Если Джин ничего сейчас не скажет, Юнги никогда не заговорит об этом. Никогда.       Не потому что Юнги такой гордый или ранимый, а потому что не захочет ставить ни себя, ни Сокджина в неловкое положение подозрениями, которым уже однажды не нашел никакого подтверждения. Ведь именно настолько Юнги заботливый, на самом деле, человек. Даже если по всем законам логики совершенно очевидно, что именно Джин пытается провернуть, Юнги не станет больше пытаться вывести его на чистую воду, если решит для себя, что его хену подобные разговоры доставляют такой ощутимый дискомфорт, что он натурально замирает на месте, не в силах двинуться.       И Сокджин, конечно, тот еще эгоист и трус, но даже у него совести не хватает и дальше пользоваться благородством Юнги, после того, как его поймали с поличным.       - Но я не хочу, - его губы двигаются сами по себе, Сокджин даже не совсем понимает, что именно произносит, однако, когда до него доходит, он не жалеет о сказанном. Кажется, это один из немногих исключительных случаев, когда он не жалеет о том, что произнес его рот без его ведома. Он быстро поводит плечами, пытаясь стряхнуть с себя овладевшее им оцепенение и заставить свои тело и мозг работать как следует. Это не сильно помогает, но достаточно чтобы немного прояснить свое сознание. Джин поспешно моргает, несколько раз сжимает руки в кулаки и разжимает их, а затем поднимает взгляд и смотрит Юнги в глаза взором, наполненным, как он надеется, решимостью. – Я не хочу делать вид, что ты этого не говорил, Юнги-я.       Поначалу Юнги непонимающе хмурит брови, несколько секунд он выглядит по-настоящему озадаченным, и если бы каждая клеточка в теле Сокджина не была так сильно напряжена, если бы его кровь не бурлила от волнения, а пальцы вновь не начала бить мелкая, нервная дрожь, он, вероятно, посчитал бы это выражение забавным. Только вот ничего забавного в данной ситуации Джин не может найти, потому что черты лица Юнги принимают серьезное, почти даже суровое выражение, а его темные глаза начинают светиться интенсивными, опасными огнями, что ясно сообщает - каким-то образом Сокджину только что удалось действительно задеть Юнги за живое и разозлить его.       И по какой-то не совсем правильной причине, Сокджин обнаруживает, что определенная часть его сознания находит это выражение очень сексуальным. Джину хочется приложиться головой об стойку бара, когда смущенный жар поднимается откуда-то из живота в район его груди. Сейчас вот совсем не место и не время для подобных мыслей, потому что пальцы Юнги с такой силой сжимают стакан, что костяшки на его руке белеют, а это не говорит ни о чем хорошем.       Юнги медленно выдыхает через нос, явно с трудом подавляя злость и сдерживаясь, затем спешно облизывает губы и сглатывает, и Сокджин неосознанно прослеживает взглядом движение его кадыка вверх-вниз. Есть что-то особенное в таком откровенно растерянном и раздраженном Юнги, что-то, что Сокджин просто не может игнорировать, возможно, потому что Юнги не часто можно увидеть в подобном состоянии и настроении. Раньше Сокджин не сильно задумывался о том, как на самом деле тяжело вывести Юнги из себя, но сейчас он, кажется, более чем отлично справился с этой задачей.       - Я действительно… вообще не понимаю тебя, хен, - цедит сквозь зубы Юнги, медленно покачивая головой, его взор становится пронзительным, и Сокджин невольно вздрагивает, столкнувшись с ним. Он чувствует себя виноватым из-за того, что заставил Юнги ощутить такое смятение. Сокджин и предположить не мог, что его действия могут повлиять на любимого человека таким образом. Если так подумать… кажется, Сокджин вообще не думал о том, как это все повлияет на Юнги. На Юнги, который неожиданно, запрокинув голову, одним глотком допивает содержимое своего стакана, после чего морщится и цыкает себе под нос, с громким звоном впечатав его обратно в стойку. – Мне нужно подышать свежим воздухом, - немного сиплым, очевидно, из-за только что выпитого алкоголя голосом проговаривает Юнги, одним быстрым движением спрыгивая с барного стула и резко разворачиваясь в сторону выхода.       Сокджин быстро выпрямляется и порывисто ловит парня за запястье, когда тот поворачивается к нему спиной. Это необдуманный шаг, Сокджин даже не успевает обработать слова младшего в голове, его тело просто действует само по себе, видимо, подсознательно понимая, что Джин не может позволить Юнги сейчас вот так взять и уйти. И пусть Сокджин и чувствует, что не должен сейчас отпускать Юнги, он все равно не может подавить отчетливой дрожи, что прокатывается по всему его телу, когда друг мгновенно застывает под его прикосновением.       Юнги не вырывается, но так выразительно смотрит на руку Сокджина на собственном запястье, что Джин с трудом подавляет порыв разжать пальцы, который прошивает его в это мгновение. Юнги действительно умеет посылать очень подавляющие взгляды, и как бы привычен Сокджин к ним ни был, иногда ему тоже бывает нелегко их выдержать. Особенно, когда Юнги, как сейчас, находится под влиянием эмоций и совершенно этого не скрывает. Все же в такие вот моменты Сокджин отчетливо видит не привычного ему спокойного и невозмутимого Мин Юнги, а того самого Августа Ди, что всего пару лет назад подчинял своими рифмами и дерзкими текстами андеграундные сцены даже с самыми взыскательными аудиториями. Того Августа Ди, что сломал нос своему бывшему парню, когда тот принизил его достижения, того самого Августа Ди, которого Юнги всегда использовал как своеобразное альтер эго, через которое мог в полную силу выражать свои негативные и не самые светлые эмоции и чувства. Сокджину доводилось видеть этого пугающего порой парня всего несколько раз за все эти два года, так что неожиданная встреча с ним сейчас заставляет что-то в груди Джина болезненно и испуганно заскулить и скукожиться.       Однако вместо того, чтобы со страху отпустить чужую руку, Сокджин, то ли из упрямства, то ли из простого духа противоречия, то ли из злости на собственную слабость, что мгновенно вспыхивает в нем, наоборот, упрямо хмурится и стискивает запястье Юнги еще крепче. Он не может отпустить сейчас Юнги, как бы сильно не испепеляли его взглядом эти темные и пронзительные глаза. В это самое мгновение его разум и сердце приходят к редкому для них согласию и единению, они оба уверены, что Сокджин совершит большую ошибку, если позволит Юнги вот так уйти, и плевать, что сам Юнги думает совершенно иначе.       – Я сейчас на взводе, хен. Не хочу говорить то, о чем потом пожалею, - медленно, словно с трудом сдерживаясь и выдавливая из себя слова, произносит Юнги.       Его глаза тускло, но все равно интенсивно сияют в свете барной вывески, и хоть он и выглядит довольно воинственно и почти даже раздраженно, Сокджин видит, отчетливо видит, что Юнги в действительности не зол. Скорее… в нем в это мгновение слишком много эмоций, и он не хочет выплескивать их сейчас на Сокджина, а может… он и вовсе не желает их выплескивать.       В голосе Юнги отчетливо звучит предупреждение, однако Сокджин все равно уверенно и несогласно качает головой, даже если на самом деле никакой уверенности вовсе не чувствует, даже если сейчас он настолько далек от уверенности, насколько только возможно, даже если его пальцы предательски дрожат, а в горле становится сухо из-за волнения. Сокджин не уверен вообще ни на йоту, но он знает, что если сейчас отпустит Юнги, тот закроется от него и навсегда похоронит эту тему, забудет навсегда о возможной влюбленности Сокджина в него, как о чем-то, что никогда не должно было быть озвучено.       Так же, как он забыл об их поцелуе.       Только на этот раз это будет осознанное решение и намеренное действие, которое, возможно… будет ощущаться даже больнее, чем прямой отказ. Сокджин не хочет быть отвергнутым, не хочет испытывать боли, но еще больше он боится быть забытым. Это нечестно. Ни по отношению к нему самому, ни по отношению к их дружбе, ни к чувствам Джина.       Поэтому Сокджин не может позволить ему сделать это. Не может позволить Юнги в очередной раз сделать это с ними обоими. Он не может позволить Юнги забыть еще одну поворотную точку в их отношениях. Даже если этот поворот, в случае если они все же сделают его, приведет их к тупику или обрыву. Даже если ничего хорошего это новое направление и не сулит им, Сокджин не может больше игнорировать выразительные указатели, предупреждающие о возможности свернуть, и не может позволить Юнги делать это за него. Ведь таким образом можно бесконечно мчаться по прямой, ничего не меняя. И хотя Сокджину страшно сворачивать в неизвестность, он не уверен, что у него в действительности есть какой-то выбор.       Ведь он не хочет, чтобы Юнги думал, будто заблуждается, будто лишь вообразил себе, что его хен может быть влюблен в него, не хочет, чтобы Юнги чувствовал себя виноватым за эти мысли, не хочет, чтобы Юнги считал их нереальными или невозможными. Он не хочет заставлять Юнги чувствовать себя параноиком и идиотом только из-за того, что Сокджину не хватает смелости прямо сказать ему о своих чувствах.       Это неправильно. Заставлять Юнги думать так – неправильно. В конце концов… Юнги ведь все понимает более чем верно. И, может быть… Тэхен действительно прав? Может, Сокджин только и делает, что напрасно усложняет простые вещи, потому что слишком нерешителен, чем вызывает у Юнги лишь беспокойство и расстройство? И Сокджин, конечно, эгоист, но не настолько же, чтобы заставлять Юнги страдать из-за этого вместе с ним.       - Но я хочу. Я хочу с тобой поговорить, Юнги-я. Мне нужно с тобой поговорить.       Сокджин не знает, как выглядит со стороны, не знает даже, как именно звучит его голос, из-за оглушительно громкого стука собственного сердца, он не слышит его, но похоже что-то такое отражается на его лице или же проскальзывает в его тоне, что заставляет Юнги немного смягчиться и внимательнее присмотреться к нему. Хмурые складки, залегшие между его бровей, разглаживаются, а во взгляде мелькает странная смесь из некоторой неуверенности, легкого удивления, недоверия и сомнения, будто Юнги не может понять, правильно ли понимает эти слова и как ему вообще на них реагировать. Сейчас досада и смятение на его лице уступают место озадаченности и почти что настороженности.       Юнги явно хочет побыть один, хочет остыть и привести свои мысли и чувства в порядок, но Сокджин видит, что ему становится пусть и немного, но любопытно, что ему хочется понять, почему Джин так сильно настаивает на обсуждении произошедшего. И это природное любопытство не дает Юнги сейчас просто взять и вырвать руку, не дает уйти, оставив Сокджина с его противоречивыми и сбивающими с толку сигналами позади. И в это мгновение Сокджин готов молиться на любопытство Юнги и превозносить его до небес за то, что оно не дает парню сделать этого. Джин всегда знал, что коты любопытны, и он рад, что Юнги не является исключением из этого правила.       Так что Сокджин решает воспользоваться этим минутным замешательством младшего и для надежности перехватывает поудобнее ладонь Юнги, чтобы точно не дать ему сбежать, после чего слезает со стула и тянет парня за собой, прокладывая им с помощью своих широких плеч путь через толпу к горящей неоном табличке «выход». Сокджин успевает краем глаза выцепить где-то в районе их столика вихрастую макушку Тэхена и яркую улыбку сердечком Хосока, видимую даже с другого конца комнаты. Парни болтают о чем-то явно очень занимательном, если судить по воодушевленно жестикулирующему Хосоку, который поймав взгляд Джина, принимается с энтузиазмом размахивать руками, жестами зазывая их с Юнги за столик. Но Сокджин лишь отрицательно качает головой и настойчиво утягивает Юнги за собой на улицу, надеясь, что Тэхен догадается, что им не нужна сейчас компания и что ему хватит сил сдержать и отвлечь Хосока, который вполне может отправиться за ними, не поняв очевидного намека.       Для того, что Сокджин собирается провернуть, ему не нужны свидетели. Это и без того будет до ужаса странно и неловко, и вообще если бы не крайняя необходимость он ни за что не решился бы на подобное.

***

      Неприветливый вечерний ветер отрезвляющим холодом ударяет Сокджина по лицу, заставляя немного поежиться из-за разницы температур, в самом баре было куда теплее, а еще он забыл там свое пальто, но возвращаться за ним сейчас, конечно же, совсем не вариант. И, казалось бы, из-за алкоголя в крови, который вроде как должен притуплять чувства и реакции на внешние раздражители, ему должно быть не так холодно, однако он чувствует себя противоестественно трезвым, каким совсем не ощущал десять или пятнадцать минут назад. Одна только мысль о предстоящем разговоре разгоняет его кровь и очищает разум, и Сокджин не знает к добру это или к худу, ведь теперь он слишком отчетливо осознает, что именно творит, и это отчасти наполняет его предвкушением и трепетом, отчасти же пугает и почти что заставляет паниковать. Возможно, ему стоило выпить еще немного перед тем, как вытащить Юнги на улицу.       Уже успело стемнеть, тротуары окрасились неоновыми отсветами вывесок соседних заведений, из которых слышны обрывки музыки, чей-то визгливый хохот и людской гомон, характерный для вечера пятницы, в который обычно все места, по типу того, что они покинули только что, забиты под завязку. Когда они зашли в этот бар всей своей компанией, был лишь ранний вечер, и на улице было еще светло, теперь же Сокджин чуть щурится, не сразу узнавая окружение, которое кажется немного другим в вечернем освещении.       Джин удивленно вздрагивает, когда чувствует, как Юнги молча и настойчиво тянет его за руку, подальше от дверей бара, из которых тут же вываливается довольно большая полупьяная компания офисных работников. По крайней мере, Сокджин думает, что это именно они, так как на каждом из них однотонные, преимущественно белые рубашки и галстуки разной степени развязанности. Они нестройной кучей бредут по тротуару куда-то в сторону метро, горланя на всю улицу, но Сокджин отвлекается от наблюдения за ними, когда Юнги, все также храня напряженное и выжидающее молчание, утягивает его в ближайший плохо освещенный, но относительно безлюдный закоулок.       Это не самое романтичное место и явно не самое подходящее для признания в светлых и искренних чувствах, или что там Сокджин собирается сделать, но если так подумать… какая собственно разница, подходит оно или нет? Место, в котором его поцеловал Юнги, тоже не отличалось особой романтикой, но Сокджину и его сердцу на это было совершенно наплевать. Важнее не то, где Сокджин расскажет о своих чувствах, а то, как он это сделает, вот что по-настоящему заставляет его нервничать и взволнованно обхватить себя за плечи руками, стоит только Юнги отпустить его предплечье. Он понятия не имеет, что собирается сказать, а это не самая хорошая новость, потому что Сокджин знает, что импровизация явно не его конек.       Юнги зябко поеживается, засовывает руки глубоко в карманы джинсовой куртки, отходит от Сокджина на несколько шагов и приваливается спиной к стене здания бара, намеренно оставляя определенную дистанцию между ними, что уже самом по себе сообщает Сокджину о том, что его тонсэн чувствует себя некомфортно и неуверенно в этот момент. Юнги закусывает и без того уже прокушенную в нескольких местах губу и чуть хмурится, разглядывая Сокджин, чуть сощурившись. Свет уличных фонарей криво высвечивает его лицо, которое отчего-то кажется еще бледнее, чем обычно, и каким-то бесконечно уставшим, что сильно контрастирует с его ярко и решительно горящими глазами.       Вообще Юнги в это мгновение очень напоминает настороженного, с опаской и недоверием смотрящего на него кота, который только притворяется спокойным и незаинтересованным, но на самом деле следит за каждым движением Сокджина, за каждым микровыражением, что мелькает на его лице, и это не может не напрягать. Кажется, одно неверное движение, и Сокджин раз и навсегда потеряет возможность нормально объясниться, и это напряжение заставляет его нервно вцепиться в собственные плечи.       Джин с трудом сглатывает волнение, вставшее ему поперек горла, и нервно облизывает сухие губы. Холодный вечер взъерошивает его челку, заставляя раздраженно откинуть ее с глаз, встряхнув головой. Жест получается какой-то дерганный и неправильный, с головой выдающий его нервозность, но это и не важно.       - Ладно. Если ты хочешь поговорить, давай поговорим, хен, - вздыхая, неожиданно прерывает повисшее между ними молчание Юнги.       Голос его кажется каким-то глухим и отстраненным, он звучит так, будто просто смиряется с капризом своего хена, но сама его поза, глаза, что неотрывно наблюдают за Сокджином, и тот вызов, с которым парень вскидывает подбородок, сообщают старшему о том, что Юнги все еще зол и взвинчен. Возможно, даже на Сокджина и на то, что он, вопреки обыкновению, упрямится и не желает заминать неловкую для них обоих тему, а может, на ситуацию в целом или на самого себя. Джин этого не знает, но зато отлично осознает, что теперь ему придется иметь дело с очень ершистым и саркастичным Юнги, что может оказаться не самым легким испытанием. Будто сама эта пытка откровенностью не достаточно тяжелое для него испытание.       - В последнее время… ты был очень добр ко мне, - начинает Юнги, глубоко вздохнув, и Сокджин уже открывает было рот, чтобы ответить на это, но Юнги предусмотрительно поднимает ладонь, останавливая его. – Да, я знаю, хен, ты всегда добр ко всем своим тонсэнам, но… ко мне ты был добр… иначе, - подумав немного, все же с трудом подбирает Юнги слово, которое, судя по тому как он хмурится, все равно не кажется ему идеально подходящим. – Черт, хен, ты варишь мне кофе по утрам, встречаешь после занятий, меняешься сменами с Тэхеном, когда узнаешь, что я освобождаюсь раньше, готовишь мне мою любимую еду, спрашиваешь, считаю ли я тебя красивым и говоришь, что тебе нравится какой-то парень, а еще смотришь так, будто…       Юнги словно взрывается, слова начинают литься из него неостановимым потоком, что вводит Сокджина в ступор, потому что он никогда не видел Юнги таким взбудораженным и взволнованным по поводу чего-то, что не касалось бы музыки или его любимых кинофраншиз. Парень даже всплескивает руками в воздухе, а в его голосе прорезаются отчетливые шепелявые нотки его родного акцента, которые Сокджин слышал лишь тогда, когда Юнги принимался спешно и восторженно говорить о чем-то, что ему либо очень нравилось, либо не нравилось совершенно. Сейчас он говорит так быстро, что легко можно поверить, что этот парень действительно умеет читать рэп, хотя из-за его повседневной манеры растягивать слова и говорить медленно и вдумчиво малознакомые с ним люди точно засомневались бы в этом.       Однако ближе к концу его тирады, которую Сокджин слушает, широко раскрыв глаза, Юнги будто бы выдыхается, он замолкает и беспомощно опускает руки, после чего смотрит на Сокджина почти что виновато и очень устало. Словно он выплеснул из себя то, что его тревожило и тяготило долгое время, но при этом уверен, что не должен был этого делать.       Спустя несколько мгновений затянувшегося молчания, поняв, что от него ждут какой-то реакции, Джин быстро моргает и с усилием сглатывает. Он понятия не имел, что Тэхен жаловался на него из-за смен или что каждая его неловкая попытка поухаживать за Юнги действительно была замечена и, если и не воспринималась как романтический жест, то точно приводила младшего в недоумение. Сокджин знал, что был очевиден, но все равно не думал, что до такой степени. Он и не представлял, что Юнги воспринимает все, что он делает настолько серьезно, что его действия так сильно влияют на младшего. Сокджин не имел ни малейшего представления, он был убежден, что только он один растерян и сбит с толку.       Но, определенно, это оказывается совсем не так, просто Сокджин в свойственной ему манере сосредоточился только на своих ощущениях и переживаниях, посчитав, что только они имеют значение.       Видимо, даже будучи влюбленным до глубины души, Сокджин не может не быть целиком и полностью зациклен на своих чувствах. Сокджин чувствует себя отвратительно от этого слишком болезненного осознания.        - Будто? – выдыхает Сокджин все еще взволнованный тем пылом, что он слышит в чуть подрагивающем голосе Юнги, и мыслями о собственной невнимательности. Он совсем не этого ожидал от данного разговора. Он не знает, чего именно ожидал, но не того, что Юнги будет настолько эмоционален, потому что обычно он таким не бывает. Вообще-то в их отношениях это прерогатива Сокджина – быть эмоциональным и несдержанным, поэтому сейчас Джин теряется. Юнги тяжело вздыхает и как-то отрывисто поводит плечом, он явно не хочет отвечать на этот вопрос, но все равно делает это. Скорее всего, просто потому что Сокджин сказал, что ему нужен этот разговор, и Юнги пытается говорить с ним. Вот настолько Юнги в действительности заботливый человек. В отличие от Сокджина, он всегда готов пытаться ради тех, кто ему дорог, как бы страшно, неловко и непонятно ему ни было в процессе.       - Не знаю, - чуть морщится Юнги, и Сокджину с секунду кажется, что это весь ответ, но друг неожиданно продолжает: - Иногда ты смотришь на меня так, хен, будто теряешься в своих мыслях или… будто тебе… нравится наблюдать за мной.       Сокджин чувствует, как стремительно краснеют его уши, лицо и шея и, судя по тому, какими горячими становятся его щеки, он буквально становится пунцовым, даже прохладный ветер улицы не помогает его коже хоть немного охладиться. Ничего не помогает на самом деле. Господи он знал, что это будет неловко, но не думал, что настолько. Сокджин даже не знает, куда деть глаза, поэтому его взгляд несколько мгновений мечется из стороны в сторону, пока не останавливается в какой-то случайной точке чуть выше плеча Юнги, который все равно этого не видит, потому что закрывает глаза и чуть запрокидывает голову с горестным и полным смущенного раздражения стоном. Сокджин всего на секунду позволяет себе взглянуть на его лицо и успевает приметить розовый румянец на скулах парня, который спешно прячет скудное освещение закоулка. Юнги явно тоже очень смущен.       – Это, наверное, звучит так странно, но… я не могу отделаться от ощущения… - голос Юнги звучит как-то неуверенно, в нем преобладает вопросительная интонация, словно младший сам не уверен, стоит ли говорить следующие слова. - Хен, если я все это себе просто придумал, и ты не… если я просто несу сейчас какую-то чушь, скажи мне. Я не хочу… не хочу делать все неловким, и заставлять тебя чувствовать себя… - просит, действительно просит Юнги, но Сокджин слишком взволнованный тем, что слышит, прерывает его.       - А ты хочешь… хочешь, чтобы это было просто чушью? – Сокджин не узнает собственный голос, он какой-то сиплый и надломленный, но Джин не зацикливается на этом аспекте, потому что Юнги открывает глаза и смотрит на него очень пристально, отвлекая на себя все внимание Сокджина, который просто не может не заглянуть ему в глаза, позабыв о неловкости и удушливом смущении.       Во взоре Юнги вновь появляется то задумчивое, изучающее выражение, что нервировало Сокджина последние недели, и оно также нервирует его и сейчас, потому что заставляет думать, что Юнги в это самое мгновение пытается прочитать его мысли, понять его мотивы, и Джин чувствует себя беспомощным и эмоционально обнаженным под этим взглядом.       - Какая разница, чего я хочу, хен? – осторожно спрашивает парень, медленно наклоняя голову к плечу. – Я либо нравлюсь тебе, либо нет. Мое желание не изменит твои чувства.       Юнги прав. Конечно, он прав. И со стороны Сокджина было очень нечестно и трусливо вообще задавать этот вопрос, предпринимать эту последнюю попытку спихнуть ответственность за свои чувства и признание на Юнги. Но Джин слаб, и он старается, честно, очень старается стать сильнее, только от старых привычек очень тяжело избавляться и это не происходит в одночасье.       И Сокджин знает, отлично знает, что его чувства не изменятся только из-за того, что они могут оказаться не нужны Юнги. Они не изменятся, даже если разрушат все, что есть между ними сейчас, а вот ответ Сокджина на все еще тактично негаданные вопросы Юнги может и измениться. По крайней мере, Джин говорит так самому себе, говорит, что все еще может свернуть с намеченного пути, что все еще может не признаваться, ставя под удар их дружбу, все еще может сказать, что Юнги лишь кажется, что ничего серьезного вовсе не происходит. Что он все еще может соврать и отшутиться, уйти от правды.       Сокджин говорит себе все это, но затем смотрит Юнги в глаза и понимает… что это неправда. Он не сможет этого сделать. Не тогда, когда знает, каким дураком Юнги почувствует себя в таком случае. Не тогда, когда его сердце разрывается от одной только мысли, что ему придется и дальше сдерживаться всякий раз, как ему захочется обнять Юнги, захочется прикоснуться к нему или просто сказать, каким красивым он видится Сокджину в тот или иной момент. Не тогда, когда он понимает, что если отступится сейчас, то ему придется и дальше глушить в себе все эти порывы, придется и дальше прятать свои чувства, и дальше врать Юнги и самому себя, убеждая собственное сердце, что ему достаточно одной лишь дружбы и всегда будет достаточно только ее. Его душа уже сейчас протестующе и возмущенно всколыхивается в груди, когда Сокджин малодушно пытается себя убедить, что у него все еще есть возможность дать по тормозам, что у него все еще остались пути отхода.       Но это не так.       Сокджин сжег для себя все мосты еще в то самое мгновение, когда признал, что действительно влюблен в своего лучшего друга. В тот самый день, когда он с сознанием, мутным от температуры, и сиплым от простуды горлом зашел на кухню и увидел в лучах полуденного солнца Мин Юнги, готовящего для него простенькую кашу, для Сокджина все было решено. Хотел он того или нет, но после этого дня, у него не было пути назад. Лишь вперед к этому самому моменту, к этому криво освещенному закоулку, к этой секунде, когда слова, которые он слишком долго сдерживал в своей груди, наконец, слетают с его губ сами собой, не дожидаясь когда он соберет всю свою смелость в кулак и самостоятельно произнесет их.       Как он вообще мог подумать, что сможет жить с этими словами годы или хотя бы месяцы, удерживая их за семью печатями, когда они так сильно и властно распирают его изнутри? Как он мог подумать, что не скажет их рано или поздно, учитывая насколько они весомы, насколько сильны и всеобъемлющи? Ведь Сокджин никогда не умел справляться с чем-то подобным, его любовь оказывается слишком требовательной и бескомпромиссной, слишком эгоистичной и нуждающейся в признании и в выражении, чтобы он был способен удерживать ее при себе.       - Да, ты прав, Юнги-я, оно не изменит их, - соглашается Сокджин, судорожно сглатывая и отводя взгляд в сторону. Он не может заставить себя смотреть на Юнги, только не в это мгновение.       Его сердце по ощущениям тяжко и обреченно бьется где-то в его горле, пальцы впиваются в предплечья так сильно, что, наверняка, оставляют на них синяки, но Джин не чувствует боли. Он вообще ничего не чувствует, кроме страха и затаенного предвкушения, какие, возможно, ощущаешь за секунду перед прыжком с тарзанки, когда вот-вот оттолкнешься ногами от твердой почвы и прыгнешь прямиком в неизвестность и пустоту, когда вот-вот начнешь свое свободное падение. Это невероятно страшно, но Сокджин знает, что должен это сделать, должен пройти через это, если и не ради самого себя, то хотя бы ради Юнги. Ради Юнги, которому, очевидно, нужна правда. Который заслуживает знать эту правду.       В конце концов, Юнги всегда оставался единственным человеком в жизни Сокджина, кому он не мог врать, перед кем сами собой растворялись все его маски, и с кем не мог не делиться самым сокровенным и важным.       – Кажется, ничто не сможет изменить мои чувства. Но… от того, чего ты хочешь, Юнги, будет зависеть, что мы будем делать дальше. Потому что я не знаю… я действительно не знаю, что нам делать дальше, Юнги-я, - его голос предательски ломается, в нем звучат жалобные и болезненные нотки, услышав которые Сокджин и сам морщится.       Он не хотел звучать так отчаянно, совершенно не хотел, потому что он не в отчаянии. Ему просто очень страшно. Ему страшно, что совсем скоро он потеряет Юнги и не менее страшно от мысли, что все между ними может остаться неизменным.       Краем глаза он замечает, как напрягается Юнги, как он отталкивается от стены и на шаг ближе подходит к нему, сокращая разделяющее их расстояние всего до нескольких десятков сантиметров. Что не делает ситуацию лучше и не сильно помогает Сокджину, наоборот, теперь, когда Юнги так близко, он очень сильно отвлекает и сбивает концентрацию Джину. Похоже, Сокджин вновь заставил Юнги волноваться и озадачиться. Похоже, Сокджин делает это постоянно с тех самых пор, как заимел романтические чувства к своему другу. Похоже, Сокджин не может не причинять беспокойства своими чувствами, просто не умеет этого делать, потому что вообще очень плохо контролирует их, когда они настолько искренни.       - Хен… - зовет Юнги, протягивая руку в наверняка неосознанном желании прикоснуться к своему хену и утешить его этим прикосновением, но Сокджин не дает ему возможности закончить фразу, потому что знает - если уж решил прыгать, то нельзя оставлять себе времени на раздумья. Слишком много думать тоже вредно, ведь чаще всего размышления приводят к бездействию и нахождению сотни и одного оправдания, почему не стоит делать то, что необходимо сделать. Сокджин эксперт в этом, так что он отлично знает, насколько правдиво это утверждение.       Поэтому Джин резко встряхивает головой и заставляет себя посмотреть Юнги в глаза. Он никогда прежде не признавался никому в любви, но ему кажется неправильным делать это, не глядя в глаза тому, кому признаешься. По крайней мере, он сам хочет выпалить свое первое в жизни признание, глядя любимому человеку в глаза. Все-таки… Сокджин романтик по натуре. Всегда был и, скорее всего, навсегда им останется.       - Тебе не кажется, Юнги-я. Ты ничего себе не придумал. Я действительно люблю тебя.       Сокджин замолкает, пораженный тем, насколько легко эти слова покинули его грудь. Он был уверен, что их будет тяжело произнести, был уверен, что ему из-за смущения и неловкости придется выдавливать их из себя, но нет, они вырываются из него так легко и просто, будто бы только и ждали все это время, когда их уже, наконец, произнесут, когда Сокджин выпустит их из себя. Ему даже кажется словно его грудь становится гораздо легче, когда они вместе с воздухом покидают ее. Словно эти слова тяготили его все это время, а он даже и не замечал этого. Но тяготили не в плохом смысле этого слова, не как что-то вредное для его души и организма, а, скорее, как нечто, что не принадлежало ему, в то время, как он продолжал силой удерживать это в себе. Будто он давным-давно должен был сказать эти слова Юнги, будто им изначально было совсем не место в его груди, потому что такие важные слова должны быть услышаны, потому что они настолько драгоценны и особенны, что не заслуживают забвения и замалчивания.       На мгновение Сокджину становится легче, на краткий миг его наполняет ощущение похожее на эйфорию, ведь он в кое-то веки сделал что-то правильное – сказал то, что давно хотел, но боялся сказать. И это понимание приносит облегчение, мимолетное, но все же облегчение. Но затем он вспоминает, что Юнги так пока ничего и не произнес и что именно от его реакции зависит их общее (а может и очень даже раздельное) будущее, и невольно замирает. Его дыхание, кажется, так же в ожидании замирает вместе с Сокджином, его сердце, что до этой минуты билось так требовательно и отчаянно, и подталкивало его всеми силами к произнесению этих самых слов, теперь же испуганно затихает. Оно тоже боится разочарования и боли, тоже боится перемен, хоть и желает их, потому что только перемены могут дать ему то счастье, которое так необходимо этому глупому, слишком жадному и нуждающемуся в чужой любви и привязанности органу.       Джин с опаской смотрит на Юнги и неосознанно крепче сжимает пальцами собственные предплечья и закусывает нижнюю губу, боль в которой самую малость, но отвлекает, а ему сейчас просто необходимо отвлечься хоть на что-то, потому что иначе он действительно начнет паниковать. Ведь на лице Юнги отражается такое искреннее и неподдельное удивление и недоумение, что Сокджин невольно ощущает, как его начинает буквально колотить крупная, истеричная дрожь, а дыхание нездорово сбивается.       Даже несмотря на то, что Юнги сам предположил, что Сокджин влюблен в него, сейчас он выглядит по-настоящему изумленным, что не может не заставить нервничать, потому что… что это вообще должно значить? Что Юнги настолько сильно поражен тем фактом, что оказался прав? Но почему? Он не хотел оказываться правым? Или он и не предполагал всерьез, что может оказаться правым? Сокджин уже начинает сходить с ума от всех этих вопросов, что тут же вспыхивают в его сознании, и его попытки успокоиться предсказуемо не приносят никаких результатов.       И пока Сокджин мысленно накручивает себя, Юнги медленно моргает, его взгляд на какое-то время кажется будто бы затуманенным, расфокусированным, а сам он выглядит таким растерянным и сбитым с толку, каким Сокджин ни разу в жизни его не видел. Он даже не представлял, что Юнги может выглядеть так. Будто в его сознании только что перевернулись какие-то базовые представления, в неизменности и правильности которых он не сомневался прежде. И это… это действительно заставляет Сокджина поежиться и неосознанно втянуть голову в плечи. Он винит во всем холодный ветер, настойчиво забирающийся ему под воротник, но это ложь. Просто его сердце так болезненно и жалобно скулит в непривычно легкой груди, что в Сокджине просыпается очень сильное желание свернуться калачиком в самом темном углу этого закоулка, где никто не сможет его найти, и просто остаться в нем существовать.       - Йа, это мое первое признание в любви. Ты должен что-нибудь ответить, Юнги-я. Мне… становится неловко, - Сокджин выдавливает из себя нервный, отрывистый смешок, который больше напоминает сдавленный выдох, чем что-то веселое или хотя бы не безнадежно-нервное и жалкое на слух. Сокджин не хочет звучать так, поэтому спешно замолкает и отворачивается, чтобы не выдать еще что-то, что только сильнее озадачило бы или смутило Юнги.       Черт, кажется, Юнги, в самом деле, в шоке. Раз он до сих пор не нашел слов, значит, так оно и есть. Может… это была плохая идея. Может, Сокджину не стоило ничего говорить, не стоило слушать свое сердце, не стоило идти на поводу у чувства вины и желания снять с души этот тяжкий камень в виде неозвученных чувств? Может, ему действительно стоило просто оставить все как есть и довольствоваться тем, что он имеет сейчас? Все же это лучше, чем точно знать, что Юнги не сможет ответить ему взаимностью, все же это лучше, чем стоять сейчас в тесном закоулке между баром и каким-то захудалым ресторанчиком и мучиться от напряженного и полного удивления молчания, в котором все буквально звенит от неизвестности и неловкости, раздирающих Сокджина изнутри. Это лучше чем…       - Не надо, хен. Я буквально слышу, как ты мысленно паникуешь сейчас, и это очень сильно отвлекает. Дай мне минуту. Мне… мне нужно собраться с мыслями.       Сокджин вздрагивает, когда чувствует мягкое и на удивление несмелое прикосновение к собственному запястью. Он резко поворачивает голову, чтобы уставиться на Юнги широко раскрытыми глазами, и пусть парень и смотрит куда-то поверх плеча Сокджина, быстро-быстро моргает и задумчиво кусает истерзанную за сегодня нижнюю губу, сам тот факт, что он сжимает сейчас руку Сокджина, уже о чем-то да говорит, это уже хороший знак. Верно же? То, что даже в такой ситуации первое, что делает Юнги, это прикасается к Джину, чтобы немного успокоить своего хена, хотя сам явно пребывает в смятении – должно что-то да значить, верно?       Как минимум это означает, что Юнги все еще заботится о нем. Что это признание не отвратило Юнги и не заставило проникнуться отвращением к своему старшему. Не то чтобы Джин на полном серьезе думал, что такое произошло бы. Он всегда знал, что Юнги слишком добрый и теплый человек, который не стал бы относиться к нему плохо только потому что Сокджина угораздило в него влюбиться.       И все равно… Неизвестность пугает. Однако, конечно же, Юнги делает в подобной ситуации то, что делал всегда – он поддерживает и утешает Сокджина своим присутствием и, пусть и растерянным и полным смятения, но относительно спокойным голосом, своим теплым и заземляющим прикосновением, своим желанием в первую очередь удостовериться, что его непутевый хен не взорвется изнутри от волнения. Он немного успокаивает Сокджина тем, что даже в такой, максимально нетипичной и некомфортной для них обоих ситуации, остается самим собой – тем Мин Юнги, в которого Джин и влюбился.       Сокджин не хочет радоваться раньше времени, совсем не хочет, но тепло одурманивающей надежды уже наполняет до краев его сердце, немного усмиряя его жалобный скулеж и позволяя медленно выдохнуть. Сокджин не знает, как это работает, это какая-то магия, но одного прикосновения Юнги действительно оказывается достаточно, чтобы он почувствовал себя лучше, что, по-хорошему, не должно так уж сильно удивлять его, ведь прикосновения Юнги почти всегда обладали подобным эффектом. Может все дело в том, что больше всего на свете Сокджин боялся даже не самого отказа, не того, что Юнги никогда не сможет полюбить его в романтическом смысле, а того, что Юнги станет относиться к нему, как к незнакомцу после признания. Этого Сокджин точно не перенес бы. Стать для Юнги никем или даже хуже, чем никем, было бы невыносимо.       - Знаешь, что нужно, чтобы собраться с мыслями, Юнги-я? – выдыхает Сокджин, он чувствует, что его губы сами собой кривятся в неком подобии улыбки, которая, скорее всего, со стороны выглядит просто ужасно и жалко, но ничего не может с этим поделать. Сейчас он вообще не в том состоянии, чтобы контролировать мышцы своего лица или хоть как-то маскировать волнение. – Позвать их на чай.       Сокджин невольно ломано улыбается, когда именно эта глупая недошутка заставляет-таки Юнги взглянуть на него. Он знал, что это сработает. Ну, ладно. Не знал, но надеялся. Он действительно надеялся, что Юнги не сможет проигнорировать его фирменный плохой каламбур. В конце концов, Юнги никогда прежде не мог их игнорировать.       И этот раз не становится исключением. Несмотря на всю эту непривычную и смущающую ситуацию, с которой они оба, очевидно, не знают, что делать, старые привычки не так-то просто игнорировать. Юнги недоверчиво поднимает бровь, а затем удивленно выдыхает из легких весь воздух и качает головой, словно находит невероятным тот факт, что именно в такой момент его хен отпускает очередную глупую шутку в попытке разрядить атмосферу.       - Я начинаю сомневаться в том, что ты влюблен в меня, хен, - произносит он задумчиво, что заставляет тело Сокджина рефлекторно отреагировать так же, как он реагирует всегда, когда Юнги не признает его идеальное чувство юмора. Эта реакция вызвана скорее привычкой, сам Сокджин даже не успевает ее толком осознать.       - Йа, как раз потому что я тебя люблю, я и рассказываю тебе свои потрясающие шутки, Юнги-я!       - То есть, так ты пытаешь произвести на меня впечатление, хен? – поднимает и вторую бровь младший и склоняет голову к плечу с таким видом, будто уверен, что Сокджин над ним издевается.       И все это звучит настолько знакомо, настолько привычно для них обоих, что Джин буквально физически ощущает, как медленно растворяется напряжение, наэлектризовавшее воздух между ними, как постепенно сходит на нет болезненная неловкость и растерянность, что сковали их обоих. Это знакомый вид взаимодействия, возвращение к былой, тщательно выстроенной ими динамике, что-то устойчивое и понятное, а потому настолько необходимое им в этот момент, когда они оба, очевидно, понятия не имеют, что им делать со свалившейся на них правдой.       Сокджин отлично понимает, что они оба сейчас делают. Они делают то же самое, что делают всегда – оборачивают в шутку слишком серьезную тему, потому что оба чересчур социально неловки, чтобы обсуждать что-то настолько важное, как чувства, не загораживаясь при этом щитами из шуток и драматичности, без которых они оказались бы беззащитны перед такими темами. Никому не нравится чувствовать себя предельно уязвимым, даже наедине с любимым человеком, которому целиком и полностью доверяешь. Сокджину не претит мысль о том, чтобы показать свою уязвимую сторону Юнги, он делает это прямо сейчас и делал неимоверное количество раз в прошлом, но с практикой более комфортным это процесс не становится, тем более… такими откровениями Джину еще не приходилось делиться с Юнги. Да и вообще с кем бы то ни было, если уж на то пошло.       - Йа, я сам по себе впечатляющий, но… да, думаю, я действительно очень сильно старался произвести на тебя впечатление, Юнги. Не шутками, а… всем тем, что ты перечислил ранее, - Сокджин поспешно облизывает губы и чуть морщится, с неохотой признавая этот довольно очевидный факт. Правда, похоже, очевидный только для него одного, потому что глаза Юнги удивленно расширяются после этих слов, будто бы он до этой секунды даже и не допускал подобной мысли.       - Ты… Хен, так ты действительно любишь меня? – Сокджин невольно хмурится, когда слышит это, но Юнги поспешно продолжает, не давая ему ничего сказать, голос его звучит на октаву выше обычного, что вообще ему не свойственно. – Я имею в виду… Я думал, что ты можешь быть увлечен мной, но… чтобы прям любить… - Юнги задумчиво поджимает губы и смотрит Джину в глаза как-то на удивление растерянно и вопросительно, будто он сам не до конца верит в то, что говорит. Будто собственные слова кажутся ему невероятными и нереалистичными.       И Сокджин не знает, действительно не знает, какой именно ответ хочет услышать от него Юнги. Что вообще можно на это сказать, ведь… да, он с самого начала понимал, что его признание точно шокирует Юнги, но все же не ожидал, что настолько. И самое отвратительное, то, что заставляет Джина нервничать сильнее всего - понимание, что он не может понять, по какой именно причине Юнги так сильно поражен. Потому ли, что он не может увидеть в своем хене кого-то больше, чем просто друга, или же все дело в том, что он просто никогда не мог вообразить себе ситуацию, подобную той, в которой они оказались только что. Сокджин не знает, какого ответа от него ждет Юнги, не знает, что он чувствует или о чем думает в данный момент, поэтому решает просто перестать уже гадать и пытаться угадать чужие мысли.       - Но я прям люблю тебя, Юнги-я, - заверяет его Сокджин, нервно переминаясь с ноги на ногу, его щеки горят, в третий раз эти слова слетают с губ так же легко и просто, как и в первый, что все также кажется странным и удивительным, но менее смущающими они от этого не становятся, вовсе нет.       Но даже это, пусть и приправленное неловкостью, но все же по-настоящему искреннее заверение не заставляет Юнги отмереть и перестать внимательно и пристально всматриваться своими темными, подозрительно поблескивающими в сумерках закоулка глазами в лицо Сокджина. И Джин может храбриться, может пытаться отпустить еще парочку небрежных шуточек, чтобы попытаться разрядить атмосферу и снизить градус серьезности, но это задумчивое и все еще недоверчивое молчание Юнги, его растерянное, почти что потерянное выражение лица не внушают Сокджину оптимизма и не может не заставлять нервничать.       – Это проблема? То, что я люблю тебя. Для тебя это проблема, Юнги? – задает он, наконец, самый важный и страшный для себя вопрос. Сокджин чувствует, как вновь застывает в легких его дыхание, как начинают трястись его руки, что, скорее всего, чувствует не только он сам, но и Юнги, который все еще держит его ладонь, возможно, даже не осознавая этого. – Потому что, если это для тебя проблема, я…       - Нет, - резко, но уверенно обрывает его поспешный и нервный лепет Юнги. Темные глаза парня решительно сверкают, и Сокджин узнает в них тот самый блеск, что заворожил его и заставил замереть в ночь, когда Юнги поцеловал его. Это то же самое выражение, которое появляется во взгляде Юнги, когда он принимает мысленно какое-то окончательное решение. – Конечно, нет. Это не проблема, хен. Просто… - Юнги закусывает губу, и Сокджин хмурится, потому что младший и без того уже прокусил ее за этот вечер в нескольких местах и он просто хочет, чтобы парень оставил ее, наконец, в покое. – Почему… Почему ты любишь именно меня, хен? Я не понимаю, ты ведь можешь быть с любым, ты можешь найти кого-то гораздо лучше… зачем тебе тратить время…       Сокджин хмурится и неверяще фыркает себе под нос, потому что… Юнги сейчас несет какой-то бред.       Сокджин бы еще понял, если бы он удивлялся тому, что чувства Джина пробудились вот так, ни с того ни сего, и не поверил бы в такую стремительную и беспричинную, по его мнению, влюбленность, понял бы, если бы Юнги было трудно представить их себе в качестве пары или если бы он задавался вопросом, нужно ли что-то менять в уже установившейся и отлично работающей динамике их отношений. Все это было бы понятно и логично. Но во всей этой ситуации, в которой можно найти множество других, по-настоящему весомых «но», Юнги волнует в первую очередь то, что он может быть недостаточно хорош для Сокджина? Мин Юнги и не достаточно хорош? Что за чушь. Это просто… так абсурдно и нелепо, что Сокджин теряется на несколько мгновений в тщетных попытках осмыслить это.       Сокджин медленно и глубоко вздыхает, не сдерживаясь, и думает про себя, что Юнги действительно очень повезло, что он такой бесконечно милый, иначе сейчас точно нарвался бы на очередную полную занудного возмущения тираду от своего хена. Потому что… Насколько же поверхностным Юнги его считает? Не думает же он, что Джин все это время привередничал и перебирал романтических партнеров в попытках отыскать кого-то «получше»? Хотя… может, дело даже не в этом. Может… Юнги действительно думает, что это ему чего-то не хватает? Может, это такая форма самоуничижения?       Если это, в самом деле, так, тогда Сокджин обязан как можно скорее заверить Юнги в обратном, пока эта мысль не успела слишком глубоко засесть в его голове и укорениться в ней настолько, что ее уже невозможно будет выкорчевать и побороть. Сокджин знает, что подобные мысли могут быть такими же живучими и упорными, как и сорняки, у него у самого целые клумбы таких в голове, так что он понимает, каково это – жить с садом сомнений и терзаний внутри себя. В этом нет ничего приятного и веселого.       Правда, он и предположить не мог, что у Юнги тоже могут возникнуть проблемы с адекватным самовосприятием, но… Джин ведь уже выяснил, что далеко не все знает о Юнги, а то, что знает, не всегда соответствует истине, так что… нет ничего удивительного в том, что он наблюдает сейчас. Ведь… может, он и не все знает о Юнги, но он знает, что Юнги гораздо уязвимее и ранимее, чем хочет казаться. То, что Сокджин имеет дурную привычку забывать об этом время от времени, не меняет того факта, что это правда.       Поэтому он не дает Юнги договорить и порывисто, сам не до конца отдавая себя отчета в собственных действиях, обхватывает его щеки ладонями, мягко сжимая их, и наклоняется чуть ниже, чтобы иметь возможность заглянуть в расширяющиеся от удивления глаза парня. Понимание накатывает на него с запозданием, спустя целые бесконечные секунды, когда одергивать руки и отшатываться было бы еще более неловко, чем вообще прикасаться без разрешения и веских причин к чужому лицу. Он упускает то самое мгновение, когда еще мог спокойно отстраниться, поэтому Джин замирает на месте, почти не дыша, и пристально вглядывается в чужие зрачки в отчаянном стремлении понять, оттолкнут его сейчас или нет.       Теперь, когда он уже проявил нетипичную для себя и их отношений фамильярность, будет лучше, если Юнги сам оттолкнет его, показывая, что ему неприятно подобное взаимодействие. Разумная его часть, которая знает Юнги, настаивает, что младший этого не сделает, хотя бы, потому что всегда был вполне благосклонен к Сокджину в этом плане и никогда особо не избегал его прикосновений, но паникующая, а оттого очень громкая часть его сознания отчаянно бьет тревогу и верещит метафорическими сиренами в его ушах.       Но если так подумать… он ведь уже признался. И если Юнги не может поверить, что более чем привлекателен для своего хена, разве этот жест не послужит чем-то наподобие… доказательства? Ведь Сокджин вовсе не сердцеед и не особый сторонник тактильного способа выражения своих чувств, так что не стал бы мацать руками чужие щеки, если бы испытывал только дружескую привязанность к нему. Может быть, действия в этой ситуации действительно нагляднее продемонстрируют его чувства?       Пальцы Сокджина вновь начинают подрагивать, только на этот раз не из-за страха и волнения, а из-за неожиданного понимания того, насколько близко он оказывается к лицу Юнги. Понимания, что в полной мере охватывает его только мгновением позже той секунды, когда он склоняется над другом. Сокджин не планировал обострять ситуацию и приближаться еще ближе к Юнги, но слишком увлекся, рассматривая яркие и интенсивные блики в темных кошачьих глазах, слишком потерялся в них, поэтому не сразу осознал, что делает это. Он удивлен и растерян не меньше самого Юнги, который мгновенно замолкает, настороженно замирает под его прикосновениями и, кажется, даже дышать перестает от удивления. Сокджин не винит его. Потому что сам невольно задерживает дыхание, будто каким-то образом это может помочь его сердцу успокоиться или его мыслям перестать так испуганно мельтешить в черепной коробке.       Джин быстро смаргивает и пытается, изо всех сил пытается сохранить невозмутимое выражение лица, потому что… что еще ему делать в такой ситуации? Ему не остается иного выбора, кроме как сделать вид, что так и было запланировано. Джин вроде как все еще надеется сохранить остатки своего достоинства и не выдать, что всего лишь поддался мимолетному порыву, который не успел пресечь, потому что был слишком отвлечен словами Юнги и волнением.       Он не знает, как сгладить неловкость и напряжение, что электризуют воздух между ними, и должен ли он вообще что-либо с этим делать, теперь, когда озвучены реальные причины его поведения или в этом уже нет никакой необходимости. Сокджин не знает, так что просто продолжает делать вид, будто для них с Юнги стоять в подобной позе – вполне нормальная практика, что в этом нет ничего особенного, а его сердце вовсе не готовится выпрыгнуть сейчас из груди. Раз уж он уже обхватил руками чужие (очень мягкие, кстати, на ощупь) щеки, ничего иного ему не остается, кроме как делать вид, что изначально именно это и хотел сделать и не испытывает никакой неловкости и нервозности из-за собственных действий. Сокджин уверен, что Юнги и так поймет, что он ощущает на самом деле, но это ведь еще не повод признаваться абсолютно во всем, что Джин чувствует.       - Юнги-я, ты ведь сам не так давно говорил, что мне не нужен любой, мне нужен особенный человек. И вот. Ты – мой особенный человек. Ты единственный человек, который всегда был для меня особенным, - уверенно, насколько только может, принимается объяснять Сокджин, игнорируя собственные пылающие уши, горящие щеки и истерично стучащее где-то в висках сердце. Вместо этого он сосредотачивается на более приятных и завораживающих вещах - на щеках, что окрашиваются под его руками розовым, на мягкой коже, по которой он будто бы неосознанно (хотя на самом деле очень даже осознанно) проводит подушечками пальцев, на темных глазах, что после его слов загораются манящими, гипнотизирующими огнями, заставляющими Сокджина невольно понизить голос и буквально шептать следующие слова, уже не особо отдавая себе отчета в том, что он говорит и с какой громкостью. – И что значит «ты мог бы найти кого-то получше»? Во-первых, не тебе решать, Юнги-я, кто именно подходит мне, а кто нет. А, во-вторых… кто может быть для меня лучше тебя, Юнги-я? – Сокджин округляет глаза, делая их большими, будто действительно удивляясь. Он не сдерживает самодовольной улыбки, когда видит, что это выражение пусть и не прогоняет окончательно растерянность из глаз Юнги, но хотя бы заставляет его нахмуриться. Юнги не может не реагировать, когда Сокджин начинает паясничать, Джин знает это, поэтому решает закрепить эффект и, напустив на себя важный вид, продолжает: - Ты сейчас осуждаешь мой выбор, Юнги-чи? Ты что, думаешь, я влюбился в тебя без всяких на то причин? Только потому что ты меня поцеловал? Я, по-твоему, настолько…       - Стоп. Что? Я сделал что? – восклицает Юнги, обрывая старшего на полуслове. Он резко встряхивает головой и быстро моргает, словно пытаясь стряхнуть с себя оцепенение или пробудиться ото сна. Сокджин и сам вздрагивает от неожиданности, а затем неловко замирает на месте и поджимает губы, когда до него доходит, что именно он сказал. По ощущениям, все его лицо начинает стремительно заливаться жаром, особенно когда он видит, как подозрительно и выжидающе сужаются глаза Юнги, которые сейчас он может наблюдать даже слишком близко. – Что ты имеешь в виду, хен? Когда это я тебя поцеловал? – настойчиво вопрошает он, намеренно не разрывая зрительного контакта. Его острый взгляд парализует Сокджина и пригвождает к месту, и Джин невольно зажмуривается и втягивает голову в плечи.       Он очень сильно ошибался, когда думал, что до этого чувствовал неловкость и смущение. Вот сейчас он ощущает настоящее смущение, от которого хочется сбежать и спрятаться под одеяло в своей постели, откуда можно было бы не вылезать до конца жизни, ведь именно столько Юнги будет припоминать ему всю эту историю. Язык Сокджина явно ненавидит его, и теперь, после кучи несанкционированных саботажей с его стороны, эта ненависть стала вполне себе взаимной.       Вообще-то это сам Юнги должен быть смущен, Джин здесь жертва, но, так как он единственный помнит тот самый поцелуй, ему приходится нести этот тяжкий крест неловкости в одиночку, что просто… несправедливо. Сокджин понятия не имеет, как именно объяснить вот этот маленький нюансик Юнги, как сказать, что тот поцеловал его и не звучать при этом… слишком уж безумно, но ему придется попытаться. Судя по упрямо горящим глазам Юнги, младший не оставит его оговорку без внимания и не позволит своему хену ускользнуть от объяснений , да и… честно говоря, Джин не хочет, чтобы только ему одному в этом переулке было неловко.       - Это… долгая история… - отводит глаза в сторону Сокджин, все же пытаясь (пусть и без особой надежды) увильнуть от ответа. По ощущениям, его щеки уже не просто горят, кажется, их сейчас можно было бы спокойно использовать вместо плиты.       Он хочет опустить руки и немного отстраниться, потому что по какой-то необъяснимой причине чувствует себя очень смущенным и уязвимым, даже еще более уязвимым, чем ощущал себя несколько мгновений назад, во время признания, но Юнги успевает схватить его запястья и зафиксировать их, не давая Джину спрятать ладони в карманы.       По какой-то странной причине, это взаимодействие заставляет Сокджина смутиться еще сильнее, чем все слова, произнесенные в этом переулке до этого мгновения. Смутиться настолько, что его сердце, наверное, уже в сотый раз за последние минуты сбивается с ритма, пропуская три или четыре удара. Возможно, это прикосновение оказывает именно такой эффект по той простой причине, что инициировано именно Юнги, а не Сокджином. А может все дело в том, что взгляд Юнги становится невероятно острым и проницательным и так изучающее и настойчиво скользит по всему лицу Сокджина, что Джин невольно ощущает себя голым, но не в физическом смысле, а в эмоциональном. Сокджин буквально сгорает от желания прикрыть свою душу, которую Юнги будто бы может видеть насквозь в это мгновение, но он не знает, как это сделать, как почувствовать себя хоть немного менее оголенным.       - О, уверен, у нас достаточно времени, чтобы все прояснить, хен, - настаивает Юнги, заставляя Джина чуть скривиться, потому что теперь, когда младший так решительно настроен, более чем очевидно, что ему не дадут сбежать от этого разговора.       Господи, как же это все неловко.       - Нас уже долго нет. Ребята могут начать волноваться, - пытается вывернуться Сокджин в последний раз, на что Юнги просто выжидающе поднимает бровь, молча говоря ему прекратить тянуть резину. Джин тяжко и обреченно вздыхает, мысленно готовясь к необходимости смущаться и краснеть еще больше. Его язык однозначно имеет что-то против него, раз постоянно выдает своего хозяина и ставит его в такие вот неудобные ситуации. – Ну ладно… помнишь тот вечер, когда меня бросила Джихё? – собравшись с духом, начинает издалека Сокджин, тайком наблюдая за реакцией Юнги краем глаза. Он все еще не может заставить себя посмотреть на парня прямо, но видеть его реакцию ему все же необходимо, поэтому он довольствуется взглядами украдкой. Джин знает, что это глупо, но ему в самом деле признание в любви далось легче, чем объяснение этой неловкой ситуации, которая не была бы настолько невыносима, если бы не он один помнил о ней.       - Эта, которая последняя твоя девушка? Которая назвала тебя своим братом?       Юнги сосредоточенно хмурится и серьезно кивает, всем видом показывая, насколько внимательно он сейчас воспринимает информацию. Глупое сердце Сокджина сжимается от умиления, Юнги, наверняка, не имеет ни малейшего представления, насколько мило выглядит в ту самую секунду. И, может быть, ему лучше оставаться относительно этого в неведении, иначе он поймет, как эффективно это влияет на Сокджина, и начнет злоупотреблять своей силой, а Сокджин ничего не сможет с этим поделать. Одного того, что сейчас он стоит в странной позе в шаге от Юнги, просто прикасаясь самыми кончиками пальцев к его щекам, вполне достаточно, чтобы сердце Джина начало разрываться от нежности.       Джин не может не бояться того, что с ним может произойти, если Юнги осознает всю силу власти, что он имеет над своим хеном, и начнет использовать это знание. Потому что порой Сокджину кажется, что он ни в чем не может отказать Юнги. Даже сейчас он собирается рассказать правду, которую не хочет озвучивать и точно не стал бы этого делать, устрой ему допрос кто-нибудь другой. Вот настолько Сокджин оказывается влюблен. В более чем достаточной степени, чтобы побыть откровенным, как бы непривычно и дискомфортно для него не было что-то подобное.       Он ведь может позволить себе что-то подобное? Он ведь может рискнуть? Юнги пока ничего не ответил на его признание, но он и не отказал, не выказал никакой яркой негативной реакции, так что… Сокджин разрешает себе надеяться. Он все равно надеялся бы, даже если бы говорил себе этого не делать, поэтому он просто разрешает себе не думать о худшем варианте развития событий, пока Юнги не подает никаких поводов размышлять в подобном ключе, разрешает допустить мысль, что риск вполне себе оправдан. Что он может позволить себе быть честным. В конце концов… это ведь Юнги. Если Сокджин и может быть полностью с кем-то честным, то только с Юнги.       - Хаа, конечно же, из всей той истории ты запомнил только это. Но да, это она, - с намеренно преувеличенным недовольством в голове вздыхает Джин. Он отводит взгляд в сторону, потому что следующие слова просто не в силах произнести, глядя на Юнги, даже краем глаза. - В общем… в ту ночь ты меня и поцеловал.       - О. Я… тебя… - несколько мгновений Юнги смотрит на него с недоверчивым изумлением во взоре, но чем дольше он наблюдает за Сокджином, тем неувереннее и нерешительнее изгибаются его брови, словно на лице старшего отражается что-то, постепенно убеждающее его в истинности этих слов.       Сокджин не знает, какое именно на его лице сейчас выражение, и не очень-то хочет это знать, от сковавшей его неловкости он зябко передергивает напряженными плечами и гулко сглатывает, ощущая туго стягивающее его легкие волнение. Одно дело сказать своему другу, что влюблен в него, и совершенно другое – сообщить, что тот однажды в пьяном порыве поцеловал тебя. Сокджин не уверен, в какое из этих двух утверждений Юнги будет сложнее поверить, но то, что они оба кажутся ему невероятными – совершенно очевидный факт.       – Эмм… как… как это произошло? – не сразу находится Юнги, несколько секунд у него уходит только на то, чтобы как следует проморгаться и медленно, будто бы заторможенно выдохнуть. Сокджин поджимает губы и не сдерживается, он все-таки бросает на парня короткий взгляд из-под ресниц, который поспешно отводит в сторону, заметив растерянно нахмурившиеся брови и бегающие глаза младшего. Будто Юнги в это самое мгновение пытается в ускоренном темпе сопоставить факты у себя в голове. - Почему я это сделал? Я что взял и просто… поцеловал тебя, хен? Зачем мне было это делать?       В голосе Юнги звучит такое неподдельное непонимание, что Сокджину даже становится его немного жалко. Правда, себя он жалеет куда больше, потому что этот тон и искренняя растерянность Юнги болезненно сжимают его сердце, заставляя губы, вопреки его желаю, сложиться в какую-то кривую и ломаную улыбку, от фальшивости которой его самого тут же начинает подташнивать. А, может, всему виной вся эта ситуация в целом. Ситуация, в которой Юнги на полном серьезе не понимает, откуда у него вообще могло взяться желание поцеловать своего хена. Сокджину неожиданно становится так невыносимо холодно, что ему с трудом удается подавить желание обхватить себя за плечи руками.       Джин как-то нервно и неловко выдыхает, едва не давясь в процессе воздухом, что с трудом проталкивается через сжатое спазмом горло. Ему даже не нужно смотреть на Юнги, чтобы быть уверенным, что сейчас парень впивается в него пристальным взором, а уголки его губ нервно подпрыгивают. По неровной интонации Юнги и без того понятно, что он нервничает и сбит с толку, и сам Сокджин невольно начинает из-за этого нервничать.       Как Сокджин должен объяснить Юнги его же собственные действия, учитывая, что Джин понятия не имеет, что именно творилось в голове младшего в то самое мгновение? Как он должен ответить на этот вопрос, когда сам потратил недели в бессмысленных попытках понять, чем именно руководствовался Юнги, целуя его? Когда сам буквально извел себя догадками о том, мог ли этот порыв хоть что-то значить или это само по себе глупо - придавать особое значение одному единственному поцелую на нетрезвую голову? Если у Юнги нет ответов на все эти вопросы, если он сам не может даже предположить, почему поцеловал своего друга, откуда Сокджину это знать?       Джин едва подавляет расстроенный стон и гораздо настойчивее, чем в прошлый раз отстраняется от Юнги, благо тот, кажется, слишком поглощен обработкой новой информации, поэтому без особого сопротивления отпускает чужие запястья, которые Сокджину тут же поспешно прячет, скрещивая руки на груди. Холодный воздух обжигает оголенную кожу рук, стремительно поднимаясь по предплечьям к широким плечам и оседая где-то в районе груди некомфортным комом, который заставляет Джина вновь повести плечами. Он пытается убедить себя, что всему виной ветер, но даже его навыков самообмана не хватает, чтобы заставить его поверить в это.       Мимо их переулка проходит какая-то компания и их полупьяные вскрики на мгновение или два отвлекают Сокджина. Он вздрагивает и до боли сжимает собственные предплечья, провожая компашку взглядом, пока они не скрываются из виду. Это мимолетное вмешательство окружающего мира в их приватный и слишком важный разговор очень не вовремя напоминает Сокджину о том, что они почти буквально выясняют отношения посреди улицы, и это осознание обжигает его щеки румянцем.       Обычно во всех своих отношениях Сокджин старался быть максимально романтичным, но тогда почему с Юнги у него просто не получается быть таковым? Почему только с Юнги у него получается какая-то неправильная романтика, не такая, к какой сам Сокджин привык? Это все так сильно сбивает с толку. Все что происходит между ними в последние недели только и делает, что сбивает Сокджина с толку. И если верить недавнему признанию Юнги, Джин в этом ощущении не был один.       - Ты был пьян, Юнги-я, - дожидаясь, когда стихнут вдалеке неразборчиво горланящие песни голоса выпивох, произносит Джин. Собственный голос кажется каким-то чересчур отстраненным и Сокджин, недовольно поморщившись, пытается хоть немного его смягчить. Юнги не виноват в том, что ему сложно представить себе сценарий при котором он мог бы поцеловать его. Может, Юнги вообще никогда не думал о чем-то подобном? Он и не обязан был думать о поцелуях со своим хеном, так что сердце Сокджина не должно так болезненно и неприятно колоть это понимание. – Я тоже был пьян и начал спрашивать у тебя про искры и каково это, когда они есть… и ты вроде как… устроил демонстрацию? – Сокджин неловко поводит плечами в ответ на вопросительно и немного недоверчиво приподнятые брови Юнги. Да, это нелепое объяснение, но другого у Джина все равно нет. – Я не знаю, зачем ты это сделал, Юнги-я. И я не уверен… не уверен, что именно ты хотел мне таким образом показать… когда они есть или когда их нет… я… это просто… ты просто сделал это и все. А затем забыл обо всем.       Сокджин понимает, что на последних словах его голос ломается, в нем появляются какие-то горькие, слишком откровенные нотки, которые он сам не хотел бы слышать, поэтому поспешно откашливается и отворачивается, пытаясь взять себя в руки. Он чувствует, как мелкой дрожью потрясывает его пальцы, как ошалело и тревожно бьется в груди его сердце и пытается не слишком сильно кусать нижнюю губу. Хоть он и понимает, что его волнение очевидно, ему хочется хотя бы самого себя убедить, что он сделал все, чтобы скрыть свое расстройство.       Джин все еще старается не смотреть на Юнги, но краем глаза все равно замечает, что взор парня становится будто бы пустым, не таким, каким он становится, когда Сокджин рассказывает очередную свою глупую шутку и Юнги хочется дать ему понять, насколько она бессмысленна, а таким, каким он бывает, лишь когда Юнги очень глубоко уходит в собственные мысли. Настолько глубоко, что буквально абстрагируется от всего остального внешнего мира. Теперь, когда Сокджин произнес все это вслух, он понимает, что со стороны все произошедшее действительно звучит, как какая-то глупая пьяная выходка, причем совершенно Юнги не свойственная, так что неудивительно, что у него уходит некоторое время на то, чтобы осмыслить услышанное. И Сокджин честно старается ему не мешать и предоставить младшему достаточно времени для осознания, но все равно не может заставить себя перестать нервно перекатываться с пятки на носок и обратно или не кусать так напряженно нижнюю губу. Он не хочет так явно выдавать свое волнение, но, кажется, как и множество других вещей в жизни, это ему оказывается не подвластно.       - То есть… - очень медленно произносит Юнги задумчивым тоном, которым, насколько Сокджину хорошо известно, он часто маскирует свое замешательство. Сокджин невольно вздрагивает, услышав его, и расширившимися глазами смотрит на парня, стараясь не очень уж явно показывать, как испуганно замирает его сердце в это самое мгновение. – Я поцеловал тебя, хен, только для того, чтобы… показать, как ощущаются какие-то там искры? - когда Юнги ставит вопрос таким образом, Сокджин не может не признать, что звучит это все очень глупо. Не то чтобы он об этом не знал раньше, но все же. – Это насколько же я был пьян? – с искренним удивлением в голосе выдыхает Юнги, словно не веря в то, что подобное действительно могло произойти.       - Йааа, Юнги-я, ты что хочешь сказать, что мог поцеловать меня, только напившись до беспамятства? – искренне возмущается Сокджин, невольно чувствуя себя задетым.       Да, может, это не самый романтичный первый поцелуй в истории, но он все равно особенный и важный для Сокджина. Он стал неожиданным, но все же поворотным событием в его жизни, так что ему не хочется, чтобы Юнги жалел о нем или преуменьшал его важность, утверждая, что он был спровоцирован лишь влиянием алкоголя. Это… все-таки немного обидно, хоть и правда.       - Нет, хен. Но только напившись до беспамятства я мог поцеловать тебя по такой дурацкой причине. Будь я трезвее, придумал бы повод получше, - недовольно нахмурившись, будто негодуя на самого себя, проговаривает Юнги, больше, кажется, обращаясь к самому себе, чем к Джину.       Сокджин поспешно закрывает рот, который сам собой приоткрывается от удивления, потому что… ему же сейчас не послышалось? Юнги имел в виду то, что Сокджину почудилось в этих словах или…       - Я хотя бы… ну, спросил разрешения? – неожиданно произносит Юнги после секундного молчания, заставляя глаза Сокджина распахнуться еще шире. Парень не смотрит на Сокджина, и когда Джин видит легкий румянец на его криво высвеченных скулах и замечает как смущенно он потирает шею ладонью, как делает всегда, когда чувствует себя невообразимо неловко, что-то внутри Джина сжимается, правда на этот раз это ощущение не приносит боли. Сокджин закусывает нижнюю губу и медленно качает головой, не в силах отвести расфокусированного взгляда от лица Юнги. Не каждый день ему выпадает честь увидеть смущенного Мин Юнги, так что сейчас он не собирается упускать такую возможность. – Ох, черт… ну, конечно, я этого не сделал, - резко выдыхает парень, чуть морщась и с тихим стоном запрокидывая голову. Он выглядит раздосадованным на самого себя, и пусть Сокджин не особо понимает почему, он не задает вопросов, потому что в эту секунду Юнги кажется очень милым. Он всегда такой, но когда вот так, как сейчас, забавно морщит носик, в голове у Джина происходит короткое замыкание, и он ничего не может с этим поделать. – Скорее всего, я подумал, что мне все это снится, поэтому и вел себя так… смело, - запнувшись на мгновение, все же произносит Юнги, а затем нервно облизывает губы, и Сокджину приходится часто-часто поморгать, чтобы хоть немного сосредоточиться. Слишком много разговоров о поцелуях на квадратный метр, жизнь к такому Сокджина вообще не готовила.       Возможно, из-за количества отвлекающих факторов смысл слов, произнесенных Юнги недовольным шепотом (будто бы он и не хотел, чтобы Джин их услышал), не сразу доходит до Сокджина, а когда все же доходит, он недоуменно хмурится и встряхивает челкой, что настойчиво лезет в глаза благодаря редким порывам заплутавшего ветра, что залетает с улицы в этот плохоосвещенный закоулок.       - Снится? Ты поцеловал меня тогда, потому что думал, что находишься во сне? – хмурится Джин, чувствуя себя странно, словно он теряет нить этого разговора, основную мысль которого он больше не может уловить. Если еще несколько минут назад он был уверен, что Юнги удивляет сам факт совершившегося поцелуя, и он сожалеет именно об этом, то теперь Сокджин даже не знает, что и думать.       - Возможно. Не могу сказать, о чем именно я думал в тот момент. Я… помню тот вечер не очень четко, отрывками. Сейчас я не могу с уверенностью утверждать, чем именно руководствовался и о чем вообще думал, - Юнги тяжело вздыхает, быстро и нервно откидывает темные волосы со лба, зачесывая их пятерней назад, и медленно продолжает, все также не глядя на Сокджина. – Я знаю, что это не самое лучшее объяснение, но другого у меня нет, хен. Я… думаю, мне жаль. Ты, наверное, был так растерян.       Юнги как-то неопределенно поводит плечами, взгляд его рассеянно скользит куда-то чуть выше плеча Сокджина, и как бы Джин ни старался ему не удается его поймать и встретиться с парнем взором, отчего ему становится некомфортно. По какой-то странной причине, Сокджин ощущает в глубине души нечто похожее на тянущее разочарование, когда лишний раз убеждается, как Юнги мало помнит из той ночи. В этом нет смысла, он и так знал это и не ставил заверения Юнги в его амнезии под сомнения, но все равно…       Это легкое недовольство и расстройство, что он чувствует сейчас, подтверждают, что в глубине души, где-то, может быть, не так уж и глубоко, как ему того хотелось бы, Джин все же надеялся, что Юнги либо соврал ему о своей амнезии, либо со временем вспомнит, что произошло в ту ночь. Потому что… это нечестно, что только Сокджин помнит о случившемся. Что лишь для него одного тот день стал особенным и в каком-то смысле возможно даже судьбоносным. Вся эта ситуация такая дурацкая и нечестная, если так подумать.       - Почему… с чего тебе вообще так думать, Юнги-я? Почему ты мог подумать, что это был сон? – судорожно сглотнув и крепче обхватив себя руками за плечи, стараясь хоть как-то уберечься от промозглых порывов ветра, спрашивает Джин. Он намеренно игнорирует последние слова Юнги, хоть и знает, что они больше относятся не к самому поцелую, а к его последствиям. Он игнорирует их, потому что не хочет, чтобы Юнги жалел о чем-либо, касающемся того вечера.       Юнги тем временем замирает на секунду или две, на протяжении которых он смотрит прямо Сокджину в глаза, а затем резко отводит взгляд в сторону. И, конечно, Сокджин мог бы предположить, что это всего лишь причудливая игра света и щеки Юнги вовсе не окрашиваются смущенным румянцем еще сильнее, но, честно говоря, Джин не хочет в это верить. Ему гораздо приятнее думать, что Юнги не смотрит ему в лицо из-за смущения, а не потому что испытывает болезненную неловкость и вину перед человеком, чьих чувств не разделяет. Да, мысль о том, что Юнги смущен в том же смысле, в каком смущен Сокджин, определенно, гораздо приятнее и утешительнее.       Юнги медлит с ответом и чуть морщится, словно очень не хочет его давать, поэтому, конечно же, Сокджин не может не склониться к нему ближе, чтобы попытаться поймать блуждающий взгляд пронзительных темных глаз и требовательно посмотрит в них. Раз Юнги так себя ведет, значит, ему неловко говорить на данную тему, и Сокджин вроде как чувствует, что просто обязан теперь вытащить из него подробности. Раз уж у них здесь своеобразный сеанс откровений в подворотне за баром. К тому же… есть что-то невероятно умилительное в стесняющемся Юнги, и Сокджин просто не может унять ту щемящую нежность и переплетенное с ней любопытство, что расцветают внутри него. В очередной раз поймав его вопрошающий взгляд, Юнги тяжело вздыхает и с явно неохотой покачивает головой, сдаваясь.       - Потому что мне часто снилось что-то подобное, хен, - выдыхает он и, кинув на Сокджина быстрый взгляд, закатывает глаза с чем-то похожим на смущенное раздражение, явно реагируя на непонимающее выражение лица Джина. – Хен, меня привлекают парни, а ты буквально самый красивый человек из всех, что я видел в своей жизни, естественно я не раз думал о том, чтобы… - Юнги неопределенно взмахивает рукой, кажется, он не хочет продолжать, но вновь, взглянув на своего хена (Сокджин даже не хочет представлять, насколько нелепое у него сейчас выражение лица), недовольно цыкает и все же заканчивает свою мысль, очевидно, придя к выводу, что сам Джин не сможет закончить его умозаключение, - … о чем-то романтическом с тобой. Естественно, все это оставалось на уровне фантазий, и видимо в тот вечер ситуация показалась мне слишком похожей на мои сны, поэтому я и… повел себя так, как обычно веду себя во сне.       Юнги небрежно поводит плечами и натягивает на себя невозмутимую маску, которой Сокджин ни на секунду не верит. Точнее не поверил бы, если бы был способен в это мгновение адекватно мыслить и строить какие-либо логические цепочки. Но он не способен, так как немного парализован словами Юнги и тем смыслом, что скрывается за ними.       Сокджин думал, что Юнги не способен удивить его больше, чем удивил пару месяцев назад своим спонтанным поцелуем, но очевидно это не так, потому что сейчас Джин буквально теряет дар речи, а мысли в его голове принимаются скакать так быстро, что у него все перед глазами начинает немного покачиваться. Пора бы ему уже привыкнуть к тому, что Юнги всегда находит новые способы шокировать его и потрясти основы его миропонимания, но почему-то всякий раз, когда это в очередной раз происходит, это застает Сокджина врасплох.       - Так, погоди, Юнги-я, - вытягивая вперед руку, то ли просит, то ли приказывает Сокджин, встряхивая головой в совершенно бесполезной попытке угомонить то торнадо мыслей и восклицаний, что заполоняют ее. Он знает, что это бессмысленно, но все равно пытается, потому что ему сейчас как никогда необходимо сосредоточиться. Чтобы понять, наконец, мотивы Юнги, ему нужно это сделать. – То есть тебе снилось… - Сокджин невольно кашляет, поперхнувшись то ли воздухом, то ли собственным смущением, от которого у него горят уши и щеки, а сердце заходится в каком-то странном, совсем не ритмичном танце. – Вау. Вот оно что. Понятно.       Сокджин теряет мысль, а вместе с ней, кажется, и связь с реальностью, поэтому просто замолкает и смотрит на Юнги, поджав губы. Он не знает, может на основе этой новой информации строить какие-либо предположения, но его вдохновившийся услышанным мозг и вечно нуждающееся в любви сердце уже строят их, проявляя невиданные ранее чудеса кооперации, так что Джин ничего не может поделать с теми предположениями и надеждами, что их усилиями мгновенно наполняют его до краев. Может, одного того факта, что Юнги романтические сны с его участием, недостаточно, чтобы утверждать, что у младшего есть какие-то чувства, но этого более чем достаточно, чтобы сделать вывод, что ему точно не неприятна и не чужда сама мысль о подобном взаимодействии, а это ведь… хорошо, верно? Это даже более чем отлично, на самом деле.       - Почему ты… почему ты ничего не сказал мне, Юнги-я? – каким-то сдавленным от всей этой мешанины эмоций голосом спрашивает Джин, вновь пытаясь вернуться к чему-то, напоминающему продуктивный диалог. Хотя бы отдаленно. Потому что сам Сокджин очень далек от продуктивности и осознанности в этот момент.       - О том, что я всегда считал тебя объективно привлекательным в романтическом и сексуальном плане, хен? – уточняет Юнги, скрещивая руки на груди в какой-то почти что оборонительной позе, что, хоть и выглядит со стороны уверенной, все равно не в силах до конца скрыть его нервозности, которую Сокджин с легкостью считывает по неконтролируемым и резким подергиваниям уголков губ парня. Джин поспешно закусывает нижнюю губу, ощущая, как все его лицо стремительно заливается румянцем. Прямолинейность Юнги когда-нибудь точно доведет его сердце до полной остановки. - Эм… и как я должен был сказать своему другу-натуралу, что мне иногда снятся сны, в которых мы с ним целуемся? – с сарказмом поднимает одну бровь Юнги. Кажется, он уже успевает взять себя в руки, его лицо принимает привычное Сокджину спокойное и чуть насмешливое выражение. И Джину даже вроде как немного обидно, что Юнги удается так быстро изобразить спокойствие. Сам Сокджин не может этого сделать, как бы сильно ни старался, у него трясутся руки, мысли в голове спутаны, сердце стучит невпопад, словно позабыв о существовании ритма и о том, что должно придерживаться его. – И зачем мне было это делать? Ты не… не казался заинтересованным в чем-то подобном, хен, и смущать тебя своими фантазиями или предпочтениями было бы странно и бессмысленно, - Юнги невозмутимо поводит плечами и, поджав губы, отворачивается, словно недовольный собственными словами.       И это едва слышимая нота, но Сокджин успевает поймать и зацепиться за нее. Сомнение и горечь. Юнги все еще сомневается, он все еще не уверен, и, кажется, теперь, после этих слов, Джин в полной мере понимает, почему.       Похоже, Юнги так долго жил с убеждением, что Сокджина интересуют только девушки, что даже если у него и были к старшему какие-то желания или чувства, выходящие за рамки дружеского участия и привязанности, он отодвинул их на самый задний план, вытеснил в зону бессознательного, в сны, где они никому не причинили бы вреда, никак не навредили бы их отношениям, ничего не разрушили бы и не принесли бы боли.       Может, в этом все дело? Может, поэтому Юнги не спешит доверять его словам и признаниям? Потому что мысленно уже давно когда-то отмахнулся от каких-либо призрачных надежд и возможностей на то, что его зарождающийся интерес определенного рода мог бы найти положительный отклик? Может, в голове Юнги подобное развитие событий и вовсе никогда и не существовало? Может, в отличие от Сокджина, он даже не мог позволить себе помучиться надеждой, поломать голову над тем, могут ли его чувства быть взаимны, не мог сгореть в огне внутренних метаний и прокатиться тысячу и один раз на эмоциональных качелях, потому что уже заранее был уверен, что во всем этом нет никакого смысла?       Сокджин не уверен, верны ли его подозрения, не уверен, что правильно понимает Юнги или его чувства, но от одной только мысли, что он может быть прав, Джину становится так паршиво на душе, что ему с большим трудом удается угомонить собственные руки, подрагивающие от желания, почти необходимости обвить плечи Юнги, притягивая его в крепкие объятия, которые, конечно же, ничего не исправят. Сокджин знает, что одних объятий мало, чтобы преодолеть уже укоренившееся убеждение в голове младшего или убедить подозрительную душу Юнги в своей искренности, и он знает, что сам ни в чем не виноват, потому что не мог знать, что ему достаточно будет всего одного поцелуя, чтобы взглянуть на Юнги и самого себя иначе, но все равно… Но ему все равно так сильно хочется обнять Юнги, даже если разум кричит ему, что это не совсем уместно сейчас, спустя всего минуты после спонтанного признания в любви и один неловкий разговор о поцелуе, который помнит только Сокджин, и романтических снах с его участием, что снились Юнги.       - Зато сейчас я очень заинтересован, Юнги. Я серьезно, - Сокджин не знает, откуда в нем эта уверенность и пыл, но он звучит очень убежденно, за что благодарит всех богов, потому что этот тон заставляет Юнги посмотреть на него долгим и изучающим взором, огни в котором постепенно начинают медленно светиться все мягче и мягче. – Юнги-чи, я люблю тебя. Ты ведь знаешь, что я не смог бы сказать тебе об этом, если бы это не было по-настоящему. Я просто не смог бы, если бы любил тебя хоть немного меньше.       И, кажется, это работает. Кажется, это действительно работает, потому что зрачки Юнги на мгновение или два расширяются, а затем уголки его губ подпрыгивают в почти неуловимой улыбке, которая скрывается за бледным румянцем, что раскрашивает его щеки и шею. Это потрясающее зрелище, как и темные глаза парня, что начинают ярко сиять радостными и счастливыми огнями, что невольно завораживают Сокджина и сбивают ему дыхание. Кажется, еще немного и Юнги засмеется этим своим почти беззвучным смехом и широко улыбнется, показывая в этой улыбке все зубы и десны, и Джин так сильно хочет увидеть это, даже несмотря на то, что многозначительная усмешка, изгибающая губы парня в это мгновение очаровывает его ничуть не меньше.       - Значит, это помогло? – неожиданно спрашивает Юнги, чуть ухмыляясь и выжидающе глядя Сокджину в глаза. Джин непонимающе хмурится, он все еще немного дезориентирован огнями в чужих глазах, поэтому не может вот так сходу взять и переключиться. – Когда я поцеловал тебя, хен, ты почувствовал их? Те самые искры.       Несколько мгновений у Сокджина уходит только на то, чтобы понять, что именно Юнги имеет в виду, потому что его мозг просто отказывается обрабатывать сейчас слова, а затем, когда он понимает… Джин закрывает глаза и медленно выдыхает, чувствуя, как его шею и уши обжигает румянец смущения. Вот именно поэтому он и не хотел рассказывать Юнги про поцелуй, видит Бог, он этого очень не хотел. Теперь Юнги до конца жизни не забудет ему этого, Сокджин уверен, даже на том свете, он будет это припоминать и подкалывать его. И Сокджин не уверен, что сумеет это выдержать. Да, в теории у него теперь есть чем крыть подобного рода атаки, но он знает Юнги достаточно хорошо, чтобы понять, что того не так уж и просто будет пронять смущающим секретом, который он сам же и раскрыл. Сокджин открывает уже рот, чтобы выразить все свое возмущение этой неловкой ситуацией, в которую его ставит младший, но Юнги не дает ему произнести и слова и продолжает говорить как ни в чем не бывало задумчивым и размеренным тоном.       - Очевидно, если бы ты их не почувствовал, мы бы сейчас здесь не стояли, и ты не признавался бы мне в любви, – заключает Юнги, однако, вопреки ожиданиям Сокджина, в его голосе нет игривых или подразнивающих ноток, он звучит так, будто глубоко погружается в свои мысли и действительно очень тщательно анализирует собственные слова. – Поверить не могу, что не помню, как именно заставил тебя в себя влюбиться, - как-то отрывисто выдыхает парень и медленно качает головой, рвано усмехаясь.       Его взгляд все еще кажется немного рассредоточенным и удивленным, но в нем уже постепенно начинают появляться хорошо знакомые Сокджину решительные огоньки, заставляющие странную дрожь прокатиться по позвоночнику Джина. Потому что обычно после таких взоров Юнги переходит к действиям, и в этот раз Сокджин не может даже представить, что именно у младшего на уме.       - Йа, я не поэтому в тебя влюбился, Юнги-я, - закатывает глаза Сокджин, его уши уже вот-вот воспламенятся, по ощущениям. – Твой хен не настолько поверхностный человек, чтобы влюбиться всего из-за одного поцелуя.       - О, в самом деле? – с притворным сожалением произносит Юнги, хитро поблескивая глазами и пряча провокационную усмешку в уголках рта, видя которую Сокджин невольно напрягается, но не в негативном смысле этого слова. Его тело просто автоматически реагирует привычным образом на это выражение. По его предплечьям пробегают взволнованные мурашки, а дыхание сбивается, заставляя его судорожно сглотнуть. Сокджин не может не реагировать на провокации Юнги, как и не может игнорировать ничего, что связано с этим человеком, и, кажется, теперь, когда Юнги слишком хорошо осведомлен об этом, жизнь Джина значительно усложнится. Не то чтобы Сокджин был особо против, но все равно... – Какая жалость. Я хотел еще раз поцеловать тебя, хен, чтобы проверить влюблюсь ли я в тебя после этого, но если ты в подобное не веришь, то не стоит даже предлагать, не так ли?       Сокджин чувствует как его мозг вновь коротит, как мыслительный процесс в нем вновь замирает, что происходит всякий раз, когда Юнги делает что-то подобное. Когда Юнги застает его врасплох с помощью чего-то вот такого неожиданного. Сокджин быстро и часто моргает и лишь после этого его мозг постепенно восстанавливает свою работоспособность, а за ним и сердце, которое тут же принимается усиленно, как ошалелое биться, грозясь пробить ребра от волнения и нетерпеливого предвкушения, лавой разливающегося по его венам.       Джин пытается в экстренном порядке осмыслить все то, что только что услышал, но не особо в этом преуспевает. Отчасти потому что на губах Юнги появляется очень довольная и хитрая усмешка, красноречиво говорящая о том, насколько забавным он находит в это мгновение выражение лица своего хена, что очень и очень сильно отвлекает. Эта плутоватая улыбка, что изгибает розовые губы Юнги, не может не отвлекать, тем более в свете того, что было только что произнесено, и Сокджин не может заставить себя отвести от нее глаз, потому что... ну он же не сверхчеловек все-таки.       Да, Сокджин, скорее всего, выглядит сейчас очень глупо, потому что вроде как немного в шоке и не знает, как заставить себя хотя бы немного собраться с мыслями, которые в панике мечутся по разным углам его сознания и разбегаются всякий раз, как Джин пытается за них ухватиться. Да, Юнги по праву может наслаждаться результатом своих трудов, потому что ему действительно удалось застать Сокджина врасплох и вывести его из равновесия, хотя Сокджин уже как несколько месяцев понятие не имеет, каково это – быть в равновесии. Да, Сокджин растерян и сбит с толку, потому что не может просто взять и поверить, что услышал все правильно или что Юнги имел ввиду именно то, что ему послышалось. Да… Сокджин почти что паникует, ведь… Юнги только что сказал, что хотел… что?       Возможно ли, что Сокджин выпил слишком много и сейчас просто видит очень реалистичный сон, лежа у Юнги на плече? Или же у него что-то вроде слуховых галлюцинаций, из-за которых он слышит то, что очень хочет услышать? А может, это просто шутка такая, и Юнги вовсе не имеет в виду того, о чем говорит? Может ли Сокджин действительно верить собственным ушам и глазам? Может ли он надеется… Может ли все быть настолько… просто?       Сокджин не знает. Мысли в его голове скачут так быстро, что он не успевает за их стремительным бегом, воздух камнем встает посреди горла, а кровь бурлит в венах, мешая соображать. Его тело, его разум, даже его неугомонное сердце – никто из них не знает наверняка, могут ли они верить этим словам, могут ли верить в ту надежду, что словно лампочки на гирлянде зажигается в нем. Они в таком же смятении, как и сам Сокджин, поэтому нисколько не помогают ему понять, что он должен делать дальше. Они оказываются абсолютно бесполезными и беспомощными перед самодовольной улыбкой Юнги, перед его глазами, горящими теми же решительными и уверенными огнями, какими они светились в темном переулке несколько месяцев назад в тот самый судьбоносный день. Они беспомощны, и Сокджину не остается ничего иного кроме как признать, что, возможно, это не так уж и плохо. Что иногда это не так уж и страшно – быть беспомощными перед кем-то. Что иногда, в некоторых ситуациях самое лучшее решение – просто довериться своей интуиции и желаниям и позволить себе… побыть уязвимым.       И единственное, что сейчас говорит интуиция Сокджина – что он будет настоящим идиотом, если будет тратить время на попытки понять мотивы Юнги или расшифровать его мысли, вместо того, чтобы ухватиться за этот шанс. Что вообще не важно, почему Юнги говорит то, что говорит. На самом деле вообще ничего не имеет сейчас значения, кроме того простого факта, что Юнги сказал, что хочет его поцеловать. Он сказал это, и точно не стал бы шутить на подобную тему в данных обстоятельствах, потому что Юнги вообще не их тех людей, что стали бы шутить над чужими чувствами. Юнги сказал, что хочет этого, а Сокджин… он ведь привык давать людям то, что они хотят, верно? Это ведь то, что всегда более чем отлично у него получалось, не так ли?       Косой луч уличного фонаря высвечивает бледное лицо Юнги, заставляя огни в его глазах блестеть еще ярче и интенсивнее, и, когда Сокджин приглядывается к ним внимательнее, он понимает, что ошибался. Они совсем не похожи на те, что он видел в ту ночь.       Нет, взгляд Юнги в это самое мгновение гораздо осознанней, острее и… мягче. Почти болезненно мягкий, настолько, что Сокджин опасается растаять под ним. Сейчас Юнги полностью отдает себе отчет в том, что делает и чего хочет. Он отлично понимает, что именно говорит, и понимает, какой эффект его слова могут оказать на Сокджина. Он понимает это и, склонив голову к плечу и засунув руки в карманы своей джинсовой куртки, просто терпеливо ждет, когда эта простая мысль дойдет до Сокджина. И когда Джин, наконец, понимает это, когда он видит спокойное ожидание на чужом лице, мысли в его голове начинают постепенно замедляться и успокаиваться, а воздух с шумом вырывается из его легких.       В самом деле, зачем он постоянно это делает? Зачем он усложняет простые, по сути, вещи? Почему он продолжает сомневаться даже тогда, когда у него нет абсолютно никаких поводов для сомнений? Почему Сокджин не может просто… поверить в то, что считал невероятным?       - Если так подумать… - медленно и осторожно произносит Сокджин каким-то хриплым, даже немного сиплым голосом, который он сам не слышит из-за набатом стучащего у него в голове сердца. – Я довольно поверхностный человек. И… и я не говорил, что не верю в то, что этот поцелуй… повлиял на меня. Ну, знаешь, Юнги-я, как говорят – поцелуй может оказаться сильным катализатором, влияющим на отношения, - Сокджин хмурится, пытаясь припомнить точную цитату Намджуна, но бросает это гиблое дело и произносит что-то близкое по смыслу. Все равно он буквально протараторил последние слова, так что Юнги, может быть, даже и не разобрал их.       - В самом деле? – с деланным интересом проговаривает Юнги, склоняя голову еще чуть ниже к плечу. Уголки его губ едва заметно подрагивают, скорее всего, ему сейчас очень и очень весело, и Сокджин почти раздражен тем, насколько волнующим он находит это выражение. – И кто же так говорит?       - Люди. Люди так говорят, Юнги-я. Разные. Умные люди, - нервно всплескивает руками Сокджин, чувствуя, что вот-вот взорвется от нетерпения и волнения, если не сделает в ближайшее время хоть что-нибудь, потому что ухмылка Юнги становится шире, и это вроде как немного убивает Джина изнутри, потому что он боится поверить в то, что она может значить.       - О, ну раз это говорят умные люди, нам, определенно, стоит к ним прислушаться, - важно кивает Юнги, пытаясь придать своему лицу серьезное выражение, однако уголки его губ продолжают подрагивать, выдавая с головой его реальное веселье.       - Определенно, - эхом откликается Сокджин, даже не осознавая, что вообще произносит это вслух.       Его взгляд сам собой опускается на губы Юнги и так и остается на них, словно оказывается прикован. Даже когда Юнги мягко усмехается, Сокджин не может найти в себе достаточно сил, чтобы поднять глаза. И, возможно, позже он будет смущен этим, смущен тем, насколько откровенно продемонстрировал свои желания и мысли, но сейчас единственное, о чем он может думать – что у него действительно, в самом деле есть возможность вновь коснуться этих губ, с которых все и началось. Кажется, есть. Нет, определенно, есть, потому что… все, что сейчас происходит слишком сильно походит на флирт и слишком далеко от привычной для них обоих манеры поведения. И пусть Сокджин более чем ошеломлен в это мгновение и ему так и не удается собраться с мыслями, но он все равно понимает, отлично понимает, что именно сейчас происходит.       И это желание, которое впервые за все эти долгие недели томления ему нет никакой необходимости сдерживать, желание, которому он действительно может дать волю, о чем прежде боялся даже позволить себе мечтать, так сильно овладевает им, так стремительно захлестывает его, что Сокджин просто не может больше ему сопротивляться. Он, в конце концов, просто слабый, очень влюбленный человек, а его сердце вовсе не стальное, а всего лишь очень упрямое и своенравное, оно не может сдерживать в себе все эти чувства и желания вечно.       Возможно, именно поэтому все мысли с такой легкостью испаряются из его головы в это короткое, растягивающееся для Джина в одну бесконечную вечность мгновение. Возможно, поэтому он, сам того не осознавая, сокращает до минимума расстояние, разделяющее их с Юнги, поэтому склоняется ниже, не отрывая глаз от губ младшего, будто бы загипнотизированный ими и неспособный сопротивляться их притяжению. И, может, именно поэтому он даже не вздрагивает, когда чувствует бережное, осторожное прикосновение длинных пальцев к своей шее, поэтому послушно склоняется ниже, когда они властно и настойчиво притягивают его ближе к розовым губам, ближе к теплу чужого тела, к горячему дыханию, что опаляет губы Сокджина, и лишь с затаенным предвкушением и трепетом, бабочками порхающим в его животе, прикрывает глаза.       Сокджину кажется, что он спит, настолько нереальным и эфемерным становится окружающее пространство, настолько сильно размываются границы его реальности, настолько сильно перегружаются все его органы чувств. Ощущений так много, они настолько яркие, что внутренние системы Сокджина, перегруженные, перестают фиксировать происходящее, и это в каком-то смысле даже помогает, потому что Джин может просто закрыть глаза и раствориться в собственных ощущениях, не думая больше ни о мотивах Юнги, ни о том, что происходящее вообще может значить.       Он не знает, кто из них первым преодолевает оставшиеся сантиметры, он сам или все же Юнги, но это и не важно, абсолютно все становится не важно, когда их губы, наконец, соприкасаются. Сокджин понятия не имеет, чего именно ожидал, он бы соврал, если бы сказал, что не представлял себе сотни и тысячи раз за последние месяцы, как вновь прикоснется к этим губам, он представлял, и он желал этого, порой настолько сильно, что это желание едва ли не выворачивало его наизнанку и не давало ему спокойно спать, но все равно все те десятки сценариев, что успели развернуться в его воображении, от самых фантастических до невероятно банальных и простых не идут ни в какое сравнение с тем, что Сокджин испытывает в действительности. То, что он чувствует, когда на самом деле еще раз целует Юнги, совершенно не похоже ни на что из того, что он себе мог представить.       Потому что этот поцелуй оказывается совсем не похож на их первый.        Тот был спонтанным и коротким, но все равно осторожным и бережным, и Сокджин был настолько шокирован произошедшим, что даже не успел толком ответить на него. Но в этот раз поначалу робкое и нерешительное соприкосновение быстро становится смелее и напористее, и на смену тому облегчению, что Сокджин невольно чувствует, убедившись, что ему, в самом деле, хорошо знакома мягкость этих губ (какая-то очень скептическая часть Сокджина, кажется, до конца не могла поверить, что ему не привиделся и не приснился тот самый первый поцелуй), приходит стремительно распространяющиеся по всему его телу жар и напряжение.       Дыхание Джина очень быстро сбивается, а спустя пару мгновений его и вовсе становится недостаточно, потому что Юнги почти сразу перехватывает инициативу, углубляя поцелуй и превращая его из чего-то пробного и прощупывающего почву в уверенно изучающее и настойчиво исследующее. И каждое новое подобное, наполняющееся все большей уверенностью и страстью прикосновение чужих губ, вырывающее из груди Сокджина остатки кислорода и жалобные, похожие на хныканье стоны, за которые ему точно потом будет очень стыдно, порождает целые волны горячих мурашек по всему телу Джина, от которых ему становится так жарко, как бывало обычно только после целой серии страстных поцелуев и прелюдий.       И это странно, это ненормально, что ему буквально сносит голову от всего одного поцелуя, что он плавится, хотя Юнги даже толком и не прикасается к нему, но… Это ощущается настолько хорошо, что Сокджин не хочет, чтобы это когда-либо прекращалось.       И Сокджин не знает, сколько проходит времени, может часы, а может всего секунды, но явно недостаточно для того, чтобы его ноги начали подкашиваться, а сам он почувствовал себя так, будто вот-вот растает в чужих руках. Явно недостаточно, но он все равно чувствует все это.       Сокджин не знает, сколько проходит времени, восприятие пространства и времени размываются в его сознании также стремительно, как и все прочие мысли, которые не были сосредоточены целиком и полностью на Юнги, но он понимает, что их поцелуй даже не настолько уж страстный и глубокий, чтобы творить с ним что-то подобное. Он понимает это, однако… у Сокджина действительно немного кружится голова от всего того месива ощущений, что взрывается в его голове, от того жара, что обжигает его щеки, от мягких, дразнящее скользящих по его коже прикосновений чужих пальцев, от чужого дыхания с привкусом виски, опаляющего его зацелованные губы. Сокджина действительно ощутимо ведет всего от одного поцелуя, и ему даже почти не стыдно это признавать, хотя бы потому что он не может достаточно адекватно мыслить, чтобы быть в состоянии чего-либо стыдиться.       Это всего лишь поцелуй, Сокджин понимает разумом, что в нем нет чего-то невероятно особенного, не впервые он целуется с кем-то до сорванного дыхания и мурашек по всему телу. Сокджин понимает это, но все равно… Даже после того, как Юнги отстраняется от него и немного расфокусированно, но испытывающе заглядывает в глаза, проверяя его реакцию, даже после того, как Сокджин делает судорожный глоток так необходимого ему сейчас воздуха, даже после этого его сердце продолжает тяжко отбивать быструю дробь в его груди, даже после этого его ноги кажутся ватными, а сознание все еще затуманено и продолжает на автомате проматывать последние мгновения (или минуты?) вновь и вновь, словно кадры в киноленте.       Это всего лишь поцелуй, но, кажется, каждому поцелую с Юнги суждено потрясать Сокджина до глубины души, и это… больше не так уж сильно и пугает его. Наоборот, Джин хочет погружаться в эти ощущения чаще и больше. Теперь, когда он уже во второй раз поцеловал Юнги и наглядно увидел разницу между просто хорошим поцелуем и поцелуем с любимым человеком ему невообразимо сложно будет отказаться от желания продолжать целовать Юнги. Уже сейчас, хоть и прошли всего секунды с того момента, как завершился их поцелуй, Сокджину уже с трудом удается подавить желание наклонить и продолжить с того места, где они остановились.       В это мгновение, когда он смотрит в лихорадочно блестящие глаза Юнги, зрачки в которых кажутся расширенными (хотя из-за освещения Сокджин не может быть в этом уверен), когда он чувствует грудью прерывистое и сорванное дыхание Юнги и с гордостью понимает, что это его заслуга, когда замечает яркий розовый румянец на щеках и скулах парня и видит, как его алые губы подрагивают в легкой и ломаной улыбке, он со всей отчетливостью осознает, что больше не хочет просто представлять себе, каково это – целовать Юнги. Он не хочет больше довольствоваться полуразмытыми воспоминаниями и воображением. Теперь этого не будет достаточно. Потому что он хочет целовать эти губы каждый раз, как у него появится такое желание.       Теперь Сокджин слишком ясно понимает, что для них с Юнги действительно больше нет пути назад, нет никакой возможности после чего-то подобного вернуться к былым отношениям и былой дружбе. Сокджин знает, чувствует, что они оба не смогут отмахнуться от чего-то подобного. Что они не смогут отмахнуться от чего-то настолько важного и невероятного, от чего-то настолько… удивительного и настоящего.       Они не смогут этого сделать. Ни он, ни Юнги.       Потому что это был слишком невероятный, слишком страстный и жадный поцелуй, чтобы о нем было возможно забыть. Нужно быть настоящим сверхчеловеком, чтобы воспротивиться потребности повторить его, что зарождается в то же самое мгновение, как их губы разъединяются. Сокджин не сверхчеловек, и он знает, что Юнги тоже к таковым не относится. Он знает это, читает в ярко горящих глазах напротив, в том, как быстро Юнги скользит взглядом по его лицу, явно пытаясь что-то по нему прочитать, понимает по тому, что парень так и не отстранился от него ни на сантиметр, хотя в таком тесном физическом контакте больше вроде как и нет больше никакой необходимости. Будь Юнги неловко, пожалей он о произошедшем, он сразу же отстранился бы и не смотрел бы на Сокджина так, словно… словно сейчас именно от его реакции зависит, что произойдет дальше. Словно он сам пытается понять, не собирается ли Сокджин сбежать от него и этой ситуации, сверкая пятками.       Сокджин знает – Юнги не сверхчеловек, не пьян и находится более чем в своем уме, а значит, он точно не сможет забыть о том, что только что произошло, не сможет и не захочет. Нельзя целовать кого-то с таким рвением, с таким нескрываемым удовольствием и самоотдачей, а после просто продолжить притворяться, что вы всего лишь друзья. После такого невозможно остаться просто друзьями.       Сокджин знает, что он не сможет, и сейчас он уверен, он очень и очень хочет верить, что и Юнги не сможет. Юнги, определенно, должен это понимать, не может не понимать, ведь это очевидно. Ведь сам Сокджин чувствует это каждой клеточкой своего тела, чувствует так же отчетливо, как и то напряжение, что тягучей патокой обволакивает их обоих, как и тот раскаленный воздух, повисающий между ними, из-за которого каждое прикосновение Юнги к его коже обжигает.       Есть границы, пересекая которые невозможно вернуться, как ни старайся, есть точки невозврата, после которых нельзя остаться прежними, и для них этот поцелуй явно был одной из таких точек, одной из таких граней. И если прежде Сокджин дрожал от страха от одной только мысли о ее пересечении, потому что был уверен, что этот шаг в неизвестность отрежет и сотрет в пыль все то, что они с Юнги успели построить к этому моменту, то теперь он понимает, что ошибался.       Воспоминания не стираются в его голове, и мир вокруг не рушится, единственное, что кардинально меняется – его еще больше переполняет желание любить этого человека, что сейчас так пристально и внимательно смотрит ему в глаза, продолжая удерживать в своих объятиях, хотя в этом нет и не было изначально никакой необходимости. Но Юнги делает, потому что это то, что он делает всегда – поддерживает своего непутевого хена и оберегает его. Сокджин больше не хочет сбежать, не хочет притворяться и как-то маскировать то, насколько на самом деле влюблен, потому что в это мгновение он действительно ощущает, как медленно, но упрямо разгорается внутри него какое-то оглушающее, пока только несмело греющее изнутри, но уже претендующее на нечто грандиозное и масштабное чувство. Чувство, меняющее все.       И, судя по тому, как нежно скользят пальцы Юнги по шее Джина, заставляя старшего дрожать по очень даже не невинным причинам, он совсем не намерен ничего забывать. И эта мысль, возможно, заставила бы сердце Сокджина сделать парочку кульбитов, если бы он мог сосредоточиться хоть на чем-то помимо этих медленных, обжигающих его кожу прикосновений и не менее обжигающего взгляда Юнги. Возможно, не будь он так сильно отвлечен, Сокджин смог бы осознать, насколько счастлив в это мгновение, но он не может. И, возможно, это даже к лучшему. В противном случае, он был бы слишком ошеломлен и поражен этим открытием.       - Да… теперь я понимаю, почему… почему ты влюбился в меня после подобного, хен.       Сокджину приходится несколько раз встряхнуть головой, чтобы немного прогнать разгоряченный туман из нее и сосредоточиться на низком и хрипловатом голосе Юнги, который доносится до него будто бы издалека. Это действительно очень не простая задача, потому что губы Юнги все еще слишком близко, чтобы их было просто игнорировать.       Сокджин неосознанно выдыхает что-то среднее между сдавленным охом и смешком. Юнги сумел всего одним долгим поцелуем превратить его в какое-то жалкое эмоциональное месиво, которое Джин все никак не может собрать воедино, даже после того, как ему удается немного восстановить дыхание, так что он боится представить себе, что с ним было бы, если бы Юнги не остановился на одном только поцелуе. Сокджин боится себе это представлять, но не может перестать думать об этом теперь, когда эта мысль все же пришла ему в голове, из-за чего его и без того, наверняка, красное лицо теплеет еще сильнее.       - Значит, ты влюбился в меня сейчас, Юнги-я? – с трудом выдыхает Сокджин, нервно облизывая губы и чуть вздрагивая, ощутив на них привкус чужого виски, который мгновенно отсылает его на минуту назад. Он пытается звучать весело и игриво, но у него не получается, дыхание срывается и вся фраза получается немного сиплой и скомканной. Однако это не мешает Юнги состроить серьезное выражение лица, задумчиво нахмуриться и поджать покрасневшие губы. Сокджин ничего не может поделать с собой и заставить себя не смотреть на них так пристально, как наверняка смотрит сейчас.       - Хммм, сложно вот так сразу сказать, - протягивает парень, заставляя глаза Сокджина широко распахнуться, а все его тело мгновенно одеревенеть от прошившей его тревоги. – Думаю, мне нужно повторить данную процедуру как минимум пару десятков раз, чтобы утверждать наверняка.       - Йааа, - с нескрываемым облегчением выдыхает Сокджин, закатывая глаза и запрокидывая голову. На целых три секунды его сердце перестало биться, а его самого резко кинуло из жара в холод из-за этой глупой шутки. Юнги так невероятно сильно повезло, что Сокджин влюблен в него настолько сильно, иначе он точно не отделался бы простым шлепком по плечу, коим награждает его сейчас Джин. – Хватит пугать меня, Юнги-я. Ты не можешь поцеловать своего хена, а затем говорить, что не знаешь, что к нему чувствуешь. Это жестоко и антигуманно.       - Если бы я не знал, что к тебе чувствую, я бы не стал целовать тебя, хен. Я очень ответственный человек, знаешь ли, - хмыкает Юнги, чуть морщась, когда Сокджин вновь хлопает его, только на этот раз уже по другому плечу.       - Ну, и что ты ко мне чувствуешь, Юнги-я? – фыркает Сокджин, стараясь не показывать, насколько его интересует ответ на этот вопрос, насколько он в действительности нервничает, однако, конечно же, Юнги замечает. Широкая ухмылка растягивает его губы, делая парня похожим на хитрого котика. Очаровательно. Настолько, что сердце Сокджина прекращает на мгновение выбивать тревожную чечетку и вновь растекается умиляющейся лужицей.       - Разве тебе не нужно хотя бы сводить меня на парочку свиданий и только потом спрашивать о моих чувствах, хен? – выразительно поднимает бровь Юнги. В его голосе отчетливо звучат смешливые нотки, которые появляются в нем только тогда, когда Юнги находит что-то действительно увлекательным или восхитительным, так что Сокджин ничего не может поделать с улыбкой, что сама собой появляется на его лице в ответ. Даже несмотря на то, что его кровь буквально пузырится от волнения и нервозности, он не может не реагировать на поддразнивания Юнги.       - А чем, по-твоему, Юнги-я, я занимался последние недели?       - Хен, свидание не становится свиданием, если только один из его участников считает его таковым, - смеряя его пустым взглядом припечатывает Юнги. Сокджин лишь отчасти в притворном недовольстве дует губы.       - Это нечестно, Юнги-я. Я ведь сказал, что чувствую, - ноет он, что не приносит особого результата, Юнги лишь невозмутимо пожимает на это плечами, сохраняя спокойное выражение лица, хотя при этом уголки его губ едва заметно подрагивают.       - Ну, может, через два месяца после поцелуя, который я запомню, я и скажу тебе о своих чувствах, хен. Когда ты тоже припрешь меня к стенке, и у меня не останется выбора. А теперь пойдем. Детишки уже начали нас искать, - вытаскивая из кармана куртки свой телефон и показывая Сокджину два пропущенных вызова, сообщение о которых высвечивается на экране, проговаривает Юнги, полностью отстраняясь от старшего. Сокджин невольно ежится, мгновенно ощущая, как прохладный ветер забирается под его тонкую рубашку теперь, когда тепло чужого тела не согревает его, он не заметил, что успел буквально вцепиться в чужую джинсовую куртку. Он недовольно фыркает и поводит плечами, со всем оставшимся в нем достоинством игнорируя вполне справедливый подкол от парня.       - Йааа, это несправедливо, Юнги-я. Мы сейчас находимся совсем в разных ситуациях, - тянет Сокджин больше для проформы, чем из реальной надежды, что это принесет какой-то результат. Юнги может порой вредничать, и когда он впадает в подобное настроение, его почти невозможно разжалобить. - Я знаю, что ты запомнишь… то, что… только что… - Джин чувствует, как от смущения воздух встает посреди его горла, с трудом сглатывает и отводит взгляд в сторону. Его щеки горят, и ему становится очень жарко только из-за того, что все еще очень свежие воспоминания о случившемся мгновения назад встают у него перед глазами и совсем не помогают собраться с мыслями.       - Что мы поцеловались, - выразительно выгибая бровь, подсказывает Юнги, сверкая смешливыми огоньками в глазах. Сокджин отрывисто кивает, старательно не обращая внимания на сарказм в голосе младшего. Одно то, что его смущение более чем очевидно не означает, что Сокджин не должен делать вид, будто не ощущает его. – Да, я запомню это, хен, можешь не сомневаться, - уверенно заверяет его Юнги, и Сокджин почти что ожидает увидеть лукавую улыбку на чужих губах, но, к его удивлению, на лице парня отражается более чем серьезное выражение, из-за чего его слова теперь больше напоминают полноценное обещание. И это заставляет Джина невольно смутиться без всякой, казалось бы, на то причины.       - Хорошо. Это… хорошо, - выдыхает он спешно, пытаясь выдавить из себя хоть что-то для поддержания этого неловкого разговора.       Юнги вновь, вот так вот просто удается заморозить его мозг своим неожиданным искренним обещанием запомнить этот поцелуй. Обещанием, которое заставляет сердце Джина, все еще не отошедшее от недавнего взаимодействия между ними, сделать еще несколько опасных для жизни и рассудка его хозяина кульбитов. Губы Сокджина все еще жжет фантомным прикосновением чужих немного обветренных и терпких от виски губ, на которые предательски то и дело сами собой опускаются его глаза, поэтому это оказывается невероятно сложно – просто сосредоточиться на чем-то ином. Почти так же сложно, как и подавить желание прикоснуться к собственным горящим губам. Они, наверняка, сейчас такие зацелованные.       Эта мысль заставляет удушливый жар сковать шею и щеки Джина, которые ему очень хочется сейчас растереть или хотя бы закрыть лицо ладонями и немного, самую малость повизжать в них. Сокджину очень хочется это сделать, но желание не выглядеть совсем уж глупо перед Юнги не дает ему этого сделать. К тому же… не может же вот настолько откровенно демонстрировать, как именно один единственный поцелуй влияет на него и до чего в состоянии довести его. У Сокджина ведь еще осталось какое-никакое достоинство.       - Лучше бы тебе не забывать, Юнги-я, – произносит Джин, быстро облизывая нижнюю губу и чуть вздрагивая, ощутив горьковатый привкус чужого виски на них. Он не может не заметить, как поблескивают темные глаза Юнги, прослеживающие это его движение. Не может не заметить, а затем не может и не думать о том, что увидел. Ему приходится гулко сглотнуть и встряхнуть головой, чтобы вновь сосредоточиться. – Это было бы очень неуважительно с твоей стороны. Принять поцелуй с самим Ким Сокджином за сон… еще раз, - наигранно недовольно бурчит Джин, горделиво вскидывая голову и привычно скрывая некоторое смущение и уязвимость за шутливую маску. – Я знаю, что мои поцелуи просто нереально хороши, но обычно они лишают сна, а не становятся его частью.       Сокджин выдерживает всего несколько секунд, после чего смеется этим своим громким, икающим и слишком счастливым смехом, который не может в себе сдержать. Он не может, потому что Юнги смотрит на него в это мгновение хорошо знакомым ему пустым и невероятно выразительным взглядом, каким всегда смотрит, когда Джин отпускает очередной свой каламбур, и это родное уже выражение заставляет все в груди Сокджина потеплеть и наполниться небывалой легкостью.       Господи, он действительно сделал это. Он только в эту секунду понимает, что, в самом деле, сказал Юнги, что любит его. Он сказал это, и самые худшие сценарии, что рисовало его воображение, не воплотились в жизнь. И этот взгляд, эта привычная реакция, что демонстрирует сейчас Юнги, наконец, убеждают Джина, что мир не только не рухнул из-за его откровенности, что он не только ничего не сломал, обнажив свои чувства, но и даже получил более чем обоснованное право думать, что… эти самые чувства если и не взаимны сейчас, то могут стать таковыми. Очень даже могут. Это выражение убеждает его, что есть вещи, которые, кажется, навсегда останутся неизменны в их с Юнги отношениях, даже если они кардинально поменяют свой вектор развития. И это понимание, честно говоря, очень сильно успокаивает и приносит невообразимое облегчение.       - То есть это по твоей вине, хен, меня мучает бессонница последние недели? – поднимает брови Юнги, лицо его остается бесстрастным, однако уголки губ чуть подрагивают, и Сокджину так сильно хочется прижаться к одному из них губами, чтобы сцеловать эту подавляемую улыбку. Скорее всего, теперь это желание будет возникать у него постоянно, поэтому Джин не прячет глаз и позволяет себе засматриваться на чужие губы. В конце концов, он уже открыл Юнги свои чувства, какой смысл смущенно отводить взгляд, когда они буквально только что целовались до сорванного дыхания и красных губ? – Это что-то вроде проклятия?       - Йааа, мои поцелуи это благословение, а не проклятие, Юнги-я! – возмущается Сокджин, важно поднимая указательный палец в воздух. Юнги с явным скепсисов хмыкает. – Потому что любые сны в сравнении с ними покажутся жалкой подделкой, - гордо заканчивает он. В ответ Юнги окидывает его задумчивым взглядом, а затем неожиданно мягко улыбается уголками губ, в взор его становится теплее и нежнее, Сокджину кажется, что он вполне себе может и растаять под этим взглядом, но, пожалуй, в это мгновение он вовсе и не против умереть именно так.       - В одном ты прав, хен, - медленно проговаривает Юнги, поспешно засовывая телефон, успевший еще раз коротко провибрировать в его руке, обратно в карман и откидывая челку с глаз быстрым движением, которое Сокджин не может не проследить. Его руки покалывает от желания самому прикоснуться к этим волосам и вообще просто оказаться вновь как можно ближе к Юнги. Пальцы Сокджина бьет дрожь, в его крови слишком много адреналина и эндорфина, чтобы он мог совладать с собой, и на этот раз он даже не пытается убедить самого себя, что во всем виноват холодный ветер. – Это было совсем не похоже на мои сны. - Сокджин чувствует, как у него перехватывает дыхание и он только и может, что во все глаза смотреть на Юнги, приоткрыв рот. Ему хочется спросить, что именно Юнги имеет в виду, в позитивном или негативном смысле он воспринимает эту разницу и в чем она выражается, но Юнги красноречиво кивает в сторону бара и зябко поводит плечами. – Нам нужно вернуться, хен. Пока за нами не выслали поисковую бригаду.       И Сокджин знает, что он прав, знает, что их не было слишком долго и что если они не вернутся в ближайшее время, их тонсэны начнут обзванивать ближайшие больницы и что это не очень-то красиво – вот так бросать друзей посреди вечера. Сокджин знает все это, и все равно не может избавиться от неприятного страха, от леденящего опасения, что весь этот разговор так и останется в стенах этого закоулка. И Сокджин только и может что в досаде кусать нижнюю губу, потому что это кажется таким несправедливым – то, что они должны сейчас, так ничего и не решив между собой, вернуться к остальным и делать вид, будто ничего не изменилось. Это кажется таким странным и неправильным, что все внутри Джина буквально восстает против этой необходимости, хотя обычно он не из тех, кто выступает против притворства и с него уже должно быть более чем достаточно откровенностей за вечер.       Сокджин, честно говоря, не уверен, что готов вернуться за стол к друзьям в таком взбудораженном и взволнованном состоянии, и он не знает, как ему вообще себя вести при них, потому что он вроде как все еще немного в шоке и в растерянности и ему вот совершенно не до общения и веселья. Единственное, чего он хочет – это побыть немного наедине со своими мыслями, чтобы спокойно в одиночестве разложить их по полочкам, проанализировать все, что только что произошло, разобраться со своими эмоциями и, возможно, немного покричать в подушку. Минуту или две. А еще, возможно, ему хотелось бы оказаться сейчас в их с Юнги квартире, где они могли бы как следует обсудить все, что только что здесь произошло, потому что… им действительно нужно это сделать. Сокджину это нужно, чтобы понять, как им теперь быть дальше и что вообще произошедшее значит для них обоих.       Ему нужно понять, значит ли это для Юнги то же, что и для него самого.       Явно заметив, что Сокджин глубоко погрузился в свои мысли, Юнги мягко берет его за руку и чуть сжимает его ладонь, заставляя старшего поднять глаза и сосредоточиться на себе. Выражение лица Юнги становится по-настоящему серьезным, он поджимает покрасневшие губы, выдавая затаенную неуверенность, которая заставляет его неловко передернуть плечами и отвести глаза в сторону. Это не непривычный для них жест. Держаться за руки. Но Сокджина тоже накрывает смущением, потому что в свете последних событий он наполняется совершенно другим значением, и теперь, когда они оба об этом знают, даже что-то настолько простое и прежде для них обыденное воспринимается иначе.       Кажется, Сокджину нужно время, чтобы привыкнуть к этому. К мысли, что Юнги теперь тоже может прикасаться к нему с совершенно не платоническими мыслями и намерениями. Или, по крайней мере, может делать это, зная, что у самого Сокджина есть подобные мысли и намерения. Почему-то, когда Юнги не был в курсе, это все казалось куда проще, а теперь Джин чувствует себя очень уязвимым. Прикосновение Юнги, как и прежде успокаивает его, но в то же время заставляет чувствовать себя как никогда уязвимым. Потому что Юнги теперь знает о его чувствах, а Сокджин понятия не имеет, что чувствует Юнги, и это… оставляет Джина в подвешенном состоянии.       - Хен, давай… посидим полчаса, чтобы не волновать ребят, а потом поедем домой и… - Юнги на мгновение замолкает, чтобы кинуть в сторону своего хена осторожный и немного нерешительный взгляд, - …и там уже поговорим. Думаю, нам нужно прояснить пару моментов, но я бы не хотел делать это в какой-то подворотне.       Сокджин поджимает губы, но согласно кивает. На самом деле он чувствует неимоверное облегчение от понимания, что в этом плане они с Юнги находятся на одной волне. По крайней мере, они оба хотят обсудить случившееся, а это уже что-то… верно?       - Ну, мы уже целовались в этой подворотне… - резко передергивает плечами Джин, и хоть он и согласен с Юнги, ему просто хочется немного оттянуть время, прежде чем они вновь вернутся к друзьям в шумный бар.       Юнги смеряется его красноречиво пустым взглядом, который заставляет Сокджина отпустить нервный и высокий смешок, звучащий как-то очень тревожно и неправильно.       - Так, хен, давай сразу проясним один момент. Если у тебя есть какой-то фетиш на совершение всяких непотребств в общественных местах… - Сокджин прерывает его возмущенным шлепком по груди. В глазах Юнги вновь загораются озорные и хитрые огоньки. Сокджин едва ли в голос не воет, ведь в это самое мгновение Юнги все равно кажется ему невероятно милым. Он действительно становится слишком слаб перед этим человеком и это определенно рано или поздно выйдет ему боком. Определенно.       - Йа, прекрати говорить глупости, Юнги-я. Пошли уже, нас вообще-то ждут.       Сокджин гордо вскидывает голову и направляется к дверям бара, со всем имеющимся у него достоинством игнорируя смешливое фырканье, что раздается позади него. Юнги действительно очень-очень повезло, что Сокджин так сильно любит его. Очень сильно повезло, потому что никому другому Сокджин не простил бы подобные замечания, из-за которых его щеки, судя по ощущениям, воспламеняются. Холодный ветер обжигает их, но не сильно помогает сбить жар, так что Джину приходится поспешно растереть их руками и сделать глубокий вдох, надеясь, что это поможет ему хоть немного успокоиться и изобразить на лице что-то, что не выдало бы с головой, что сейчас произошло между ними с Юнги. Вопросов на эту тему Сокджин от своих тонсэнов точно не выдержит.