Племя Ворона

Белоснежка продолжала кричать и плакать, даже когда в палату ворвались врачи, даже когда мальчика выгнали прочь. «Нам не обязательно использовать голос, чтобы общаться словами. Но стоит помнить также, что эта особенность так же является привилегий наших врагов!». – крутились в голове слова дедушки, сказанные им ещё давно. Этот мальчик – один из них, каким бы невинным и не страшным он ни казался! Они нашли её! Нашли, стоило только дедушке уйти к предкам! – Он один из них! Враг! Враг! Не отдавайте меня им! Не отдавайте! – верещала Белоснежка. –Хочу домой! Хочу домой! Хочу домой! – Ирина, успокоительное! – крикнул доктор. Отчаянно вырывающуюся девочку прижали к кровати, приспустили штанишки, и вкололи очередной укол. – Не отдавайте меня ему! – бормотала та даже, уже проваливаясь в забытье. –Пусть уйдёт! Не отдавайте… Хочу домой… Дедушка… Стоило Белоснежке проснуться снова, после недолгого, но глубокого сна без сновидений, как она сразу же спросила: – Он ушёл? Женщина – врач с добрыми коричневыми глазами погладила её по волосам, и тихо ответила: – Да, он ушёл, не бойся. – И больше не придёт? – Не придёт. Но почему ты его так испугалась, маленькая? Девочка сердилась на неё, ведь она человек, она не понимает. Но и она сама не может рассказать ей, по той же причине. – Он плохой! – коротко ответила она, пыхтя и насупив брови. Врач тихо рассмеялась. – Серёжа Разумовский-то? Да ты что, маленькая, он хороший! Добрый мальчик, тоже остался один, вам бы подружиться стоило. Или он сказал что-то плохое? Обзывался? – Нет. Он просто плохой! И всё! – гневно и настойчиво заявила малышка. – Не пускайте его ко мне больше, пока я не встану на крыло! – Что значит, «пока ты не встанешь на крыло»? – спросила женщина, вкрадчиво понизив голос. Белоснежка насупилась ещё сильнее, и отшатнулась от её руки. Нельзя было этого говорить! Дедушка бы заругал! Врач некоторое время напряжённо смотрела на неё, а потом произнесла: – Так, сейчас мы пойдём умываться, а потом тебе принесут завтрак. А пока, малыш, скажи всё-таки, как тебя зовут-то? Вот меня зовут Яна Борисовна. – Белоснежка я! – ответила девочка сердито. – Я же говорила уже, вы не слушаете меня, что ли? Яна Борисовна вздохнула. – Ладно, одевайся давай, мы тебя ждём у двери.              Мальчика Серёжу, кем бы он ни был, Белоснежка действительно не встретила ни в этот день, ни в последующие. Она находилась в карантинной палате ещё пару недель, пока её обследовали (что бы это ни значило!). Ей делали уколы, брали кровь, обвешивали какими-то непонятными проводами, давали горькие лекарства и кислые витаминки, а ещё кормили и поили. Очень много и по три раза в день! И вся эта еда была невероятно вкусной. Девочка не знала, что такая и бывает вообще.       Но зато поначалу в больнице было грустно и тоскливо. Ей принесли самые разные книжки, как она просила, многие были даже гораздо больше и красивее тех, что у неё были на чердаке, с очень яркими, красочными картинками. Одна нянечка, их тех, что ухаживали за ней, даже предложила ей почитать. Но она читала неинтересно, не так, как дедушка, а ещё постоянно норовила приобнять и пожалеть девочку, что ей совсем не нравилось.       Зато Яна Борисовна научила Белоснежку тому, чего она никогда не делала – рисовать! Она принесла ей альбом и целую коробку удивительных штук – фломастеров! Девочку так увлекло её новое занятие, что она не могла оторваться от него несколько дней подряд, рисуя всё, что придёт в голову. Зверей и птиц, цветы, принцесс из сказок, свой чердак, прекрасную Карелию, себя, вместе с дедушкой, мамой и папой… Через две недели же врачи решили, что карантин (страшный и непонятный!) можно снять, и позволить Белоснежке гулять по коридорам, жить в палате с другими детьми, играть, гулять и есть со всеми. И это была так себе идея…       В первые дни девочка боялась других детей, вспоминая о том мальчике-враге, Серёже. Она шарахалась от них, не разговаривала с ними, не играла, не рисовала, и почти не спала, всё время наблюдая за соседками по палате, и ожидая от них чего-то ужасного.       Но страх прошёл, ведь никто из других детей в больнице, как оказалось, больше не умеет говорить, не раскрывая рта. Однако, ребятишки, за эти дни, успели запомнить Белоснежку, как странную, дикую, замкнутую дурочку, и никто из них уже не стремился общаться с ней. Некоторые даже начали подшучивать и смеяться, показывая пальцем.       Такое отношение было похоже на снежный ком. Эти дети рассказали о том, что Белоснежка дурочка, новым, поступающим в отделение, и даже, когда «старички» выписывались, новички тоже продолжали избегать её и насмехаться над ней. А та, в свою очередь, всё больше убеждалась в словах деда, что мир за пределами чердака – ужасное место, а большинство людей –плохие и опасные. И хуже всего – дети.       Лишь с Яной Борисовной, и несколькими другими взрослыми работниками больницы малышка почти подружилась и доверяла им.       С каждым днём Белоснежка всё больше походила на ощерившегося волчонка, враждебного ко всем. Когда дети собирались в холле этажа, чтобы посмотреть телевизор (который девочка называла «коробкой с живыми картинками»), она всегда сидела поодаль от всех. То же было и в столовой. Она выбирала пустой стол, в дальнем конце помещения.       На прогулках во дворике больницы, которые стали возможны с наступлением тёплого мая, девочка не играла с другими ребятами. Она познавала мир, который, до этого времени, был недоступен для неё. Ей не нужны были игрушки и подвижные игры, она часами разглядывала столь привычные другим детям вещи – травинки и листочки, разноцветные весенние цветы, бабочек и так красиво поющих птиц, камушки, людей и животных, дома вокруг, небо, облака. И всё это завораживало её настолько, что она, порой, даже переставала слышать голоса зовущих её нянечек.       Белоснежка научилась понимать время по часам, и разбираться в календаре. Вскоре она знала, как считать не только дни, но и недели и месяца. Она очень быстро училась всему, что давно уже было бы нужно знать и уметь, и врачи называли её очень смышлёной.       Через три месяца в больнице она получила официальные документы, которых прежде у неё не было, а вместе с этим обрела новые имя и день рождения. Поскольку личность её дедушки тоже так и не удалось установить, все данные пришлось придумывать с нуля. И теперь её звали Маргарита Петровна Чернова. Отчество в честь жителя подъезда дома, на чердаке которого её нашли, лишь потому, что он сообщил о трупном запахе в коммунальные службы. Фамилия в честь Яны Борисовны, тоже, собственно, Черновой. Родилась же девочка, согласно этим документам, в сентябре девяносто четвёртого, но никто, даже она сама, не знал, насколько это близко к правде. Кто-то пошутил, что стоило-таки оставить ребёнку имя Белоснежка. Ибо Белоснежка Чернова звучит весьма забавно. А потом начались разговоры о том, как с ней быть дальше, ведь она теперь полностью здорова, и не может оставаться в стенах больницы вечно…       Яна Борисовна привязалась к Рите, как теперь все называли девочку, не смотря на то, что она первое время продолжала продолжать настаивать на Белоснежке. Но у женщины было трое своих детей разного возраста, и она не нашла в себе решимости удочерить ещё одну. Не решился на это и никто другой из работников больницы.       И тогда речь зашла о детском доме. «Это ненадолго», твердили нянечки, «такую умницу и красавицу очень быстро кто-нибудь полюбит, и у тебя будут и папа, и мама».       Рита не хотела в детский дом. Она представляла его похожим на больницу, только с ещё большим количеством злобных детей. Когда к ней пришла Яна Борисовна, девочка просила её просто вернуть её домой – на такой родной и привычный чердак. Врач вздохнула в ответ, и сказала: – Маленькие принцессы не живут на чердаках. Девочка поморщилась, собрала в кулак всю волю, и сказала то, что не особо-то хотела признавать: – А я не принцесса! – На чердаках живут только пауки, Рита. И крысы, кошки, да голуби. – И вороны!!! Яна Борисовна согласилась: – Да, и вороны.       Но на этом разговор и закончился. На чердак Маргариту, конечно, никто не вернул, и в начале лета она отправилась в детский дом «Дельфин» в Петроградском районе.       И, само собой, там всё сложилось немногим лучше для неё, в плане взаимоотношений с другими детьми. Соседка по комнате, Даша, хоть и строила из себя подружку Риты, за глаза смеялась над ней вместе с другими. Мальчишки кидались в «Маугли», как её вскоре прозвали, едой в столовой, дразнили за внешность, ведь она «белая, как смерть». Девчонки воровали её фломастеры и книги, которые она постоянно копила на своём столе, рвали её рисунки.       В детдоме не нашлось таких же добрых взрослых, как Яна Борисовна, и хотя воспитатели и ругали ребятишек за издевательства над Ритой, по-настоящему пожалеть её никто особо не спешил.       Девочка спасалась в книгах, которые ей нравились куда больше любимых другими детьми мультфильмов, рисовании, изучении доступного ей теперь куда больше, мира. Вскоре она поняла, что ей и не нужна дружба маленьких говнюков (это новое для неё слово очень им подходило!), и что ей никогда не скучно одной, наедине с самой собой, в своём уютном мирке.       Осенью Рита пошла в первый класс, позже многих детей, ведь ей уже было почти восемь. Учёба увлекала её, и она ушла в неё с головой, жадно постигая всё, что только могли ей предложить учителя. Не прошло много времени прежде, чем она стала лучшей ученицей класса. Но это стало лишь новым поводом для травли…       Так она и жила, маленькая Белоснежка-Рита, очень любящая мир вокруг, но совершенно в нём одинокая. Иногда в детский дом приходили взрослые, чтобы выбрать детей, которых они возьмут в свою семью. Но никогда и никто не выбирал дикарку Маргариту, смотрящую волком и не стремящуюся выйти к гостям.       И во втором классе, и в третьем, и в четвёртом, она продолжала учиться почти на одни пятёрки. Участвовала в олимпиадах и конкурсах, часто выигрывая в них. В такие дни воспитатели натягивали маски гордости за воспитанницу, её дипломы и медали вешали на стену почёта, а её саму одаривали сладостями, игрушками, книгами, и новой одеждой. Даже другие дети тогда пытались притвориться дружелюбными к ней, но надолго их не хватало.       Было лето между четвёртым и пятым классом, когда, почти уже двенадцатилетняя Рита, однажды утром проснулась в луже крови…       Она кричала на весь этаж, отчего сбежались и воспитатели, и медсестра, и даже уборщица. А девчонки постарше стояли за дверью и помирали со смеху, ведь, в отличие от неё они уже отлично знали, в чём дело.       Маргарита, вообще-то, тоже читала в энциклопедии о том, что у женщин есть некие «менструации», но плохо себе представляла, что именно они собой представляют. Однако, и это не самое приятное новшество, подкинутое её телом, она готова была принять и смириться. Но увы, оно было не единственным. Потому что осенью она встала на крыло…       Юная девушка за пять лет уже почти забыла о том, что это должно с ней случиться. А случилось это внезапно, и, к огромному счастью, когда она была одна…       Тогда она спускалась по лестнице к реке, чтобы почитать в одиночестве в тени моста, но вдруг оступилась, и её нога в школьной балетке неуклонно поехала вниз, утягивая за собой и всё остальное тело. Испуг, адреналин…       Но Рита не упала, и не скатилась по лестнице вниз. Её рюкзак упал на землю вместе с одеждой, из которой, вереща, и маша крыльями, она выбралась уже белой вороной. Она не сразу поняла, что происходит, даже, когда увидела крылья и своё отражение в речушке, а когда поняла, впала в настоящий экстаз.       Природу этого экстаза девушка объяснить не могла, но она взмыла в небо, сначала неуклюже, но потом поднимаясь всё выше и выше, выше куполов церквей и крыш девятиэтажек, навстречу серому осеннему небу над Питером. Она летела, ловя крыльями ветер, и она…была свободной. Наконец-то свободной! Свободной покинуть уже привычный, но так и не ставший домом приют, и улететь туда, куда всегда мечтал улететь вместе с ней дедушка – в Карелию. Да, с возрастом этот край, о котором она достаточно узнала из книг и телепередач, перестал казаться второй Нарнией, где живут говорящие звери, и где есть волшебство. Но туда звали сердце, и кровь.       Однако, Рита далеко не сразу отважилась на этот решительный шаг, и переждала в детском доме всю осень, зиму, и часть весны, пока снова не наступило тепло, и не сошёл снег. До этого она нечасто имела возможность летать, ведь её могли рассекретить, а она знала, что людям нельзя знать правду о её народе. Но когда у неё была такая возможность, она старалась научиться как можно большему, и очень грустила оттого, что дедушки нет рядом.       Но в конце апреля нового года почти уже тринадцатилетняя девушка навсегда простилась со стенами, в которых провела почти шесть лет, и, оставив лишь короткую записку, исчезла…       Её искали, конечно, и полиция, и волонтёры, но так и не смогли найти и следа. А пока все сбивались с ног, Рита кружила в небе над краем своей мечты, где родился её любимый дед Микко. И Карелия действительно была прекрасна со всеми её озёрами, скалами, лесами, реками и водопадами. Девушка – ворона ночевала на деревьях и в расщелинах скал, питалась тем, чем обычно питаются вороны – и мелкими зверушками, и насекомыми, и растениями, и семенами, и даже рыбой, которую научилась ловить на лету. И это казалось ей таким естественным и простым, словно она всегда жила так. Зов крови и памяти предков были сильны в ней, как и обещал дедушка…       Маргарита готова была лететь дальше, до Финляндии и Норвегии, а может, и до самой Великобритании или Исландии. Или может, наоборот, двинуться в Сибирь, до Байкала? До Камчатки? Может, в тёплые края - Индию или Африку? Эта свобода направиться туда, куда хочешь, будучи не сдерживаемой людскими заботами, пьянила и наполняла душу счастьем. Девушка-ворона не променяла бы её ни на какую квартиру с четырьмя стенами, даже самую роскошную, ни на деньги, ни на продолжение рутиной жизни в человейнике под названием «мегаполис». Но, при всём этом, Маргарите за несколько месяцев не удалось встретить никого из подобных себе. Как, впрочем, не попалась она на глаза и к врагам.       Вообще, с той встречи с мальчиком Серёжей в больнице она никогда больше не встречала тех, кто может общаться с ней мысленно. Спустя годы мысли о нём уже не пугали его, а, скорее, интересовали и интриговали. Кто же он такой? И что, если он не враг, на самом-то деле, а дитя Ворона, как и  она? И думая об этом много дней подряд, Рита решила, что должна попробовать его найти.       Всё, что девушка-ворона знала об этом мальчике, так это его имя, и то, что он такой же сирота, как и она. А значит, вероятнее всего, нужно искать в детских домах Санкт-Петербурга. Она даже не представляла, сколько их в городе, и ей было жутковато от одной мысли о том, сколько времени и сил может занять её поиск.       И она оказалась отчасти права. Даже, когда она узнавала о расположении очередного детдома, ей приходилось по нескольку дней караулить как можно ближе к дверям здания, чтобы замечать всех входящих и выходящих ребят. Много раз ей казалось, что она нашла того самого рыжего мальчишку, но нет, никто из них не слышал её мысленных призывов. Они не были Потомками Ворона.       Это продолжалось с начала сентября, и до конца осени, и Маргарита уже начала отчаиваться.       Когда выпал снег и пришли настоящие холода, юная дочь Ворона начала по-настоящему жалеть, что покинула детский дом, где всегда была сыта и обогрета. Теперь же ей, подобно лишённым человеческого разума собратьям, приходилось греться, как придётся, и есть, что придётся, ведь зимой еды было куда меньше.       Рита караулила у очередного детдома, на ветке старой берёзы, с жадностью поедая пойманную жирную крысу – настоящее сокровище для неё теперь, когда на неё напала стая…       Это были дикие, неразумные вороны, невзрачные, чёрно-серые, но бесконечно голодные, и полные злобы на не такую, как все, посмевшую питаться на их территории. В этом они были схожи со многими людьми, вот только люди никогда не пытались по-настоящему убить её. А эти птицы попытались.       Они налетали всем десятком, били крыльями, толкали и клевали, и с ними нельзя было договориться, нельзя было откупиться или отшутиться. Они отобрали её крысу, а её саму повергли наземь, и продолжали бить до тех пор, пока она уже не смогла больше встать. Её белые перья окрасила кровь, одно из крыльев было сломано, и Маргарите никогда…никогда ещё не было так больно, как сейчас. Она была уверена, что так и умрёт здесь, в холодном снегу, под берёзой, и на этом закончится её короткий, и не особо радостный жизненный путь. Но зато она уйдёт к предкам, к маме, папе и дедушке, и больше не будет этих холода, голода, страха и боли.       А на рассвете её вдруг подобрали человеческие руки, и она оказалась в тепле, на чьей-то груди, под зимней курткой.       Некий мальчик-подросток воспитанник детского дома, принёс её в свою комнату, вытащил из под кровати коробку от обуви, застелил дно старым свитером, и уложил израненную ворону туда.       Рита не видела его лица сквозь кровавую пелену в глазах, но слышала его тихий, ласково обращающийся к ней, голос. А потом ещё один голос, тоже принадлежащий мальчишке, возмущённо воскликнул: - «Разумовский, и нафига ты притащил эту падаль?». Разумовский…       Мальчик, которого действительно звали Серёжей, выхаживал птицу долго и терпеливо, не смотря на ворчание соседа по комнате, Олега. Обрабатывал раны, давал какие-то лекарства, менял подстилку, кормил и поил. И когда к вороне вернулось на время почти потерянное от ударов чужими клювами по голове, зрение, она, наконец, смогла увидеть лицо своего спасителя. И она узнала его… Если это не проделки судьбы, то что?       За прошедшие шесть лет нескладный мальчуган превратился в юношу лет шестнадцати, всё ещё слегка угловатого, но уже гораздо больше похожего на взрослого человека, чем на ребёнка. Медно-рыжие волосы, которые Рита запомнила коротко стриженными и лохматыми, отросли до плеч, и он часто собирал их в хвостик. Глаза у него были удивительно-красивыми, голубыми, как небо.       Но…сколько ни пыталась Маргарита мысленно дозваться его, он не слышал, или не подавал виду. Это привело её в смятение и опечалило, ведь ей пришлось признать, что она, вероятно, тогда просто ошиблась из-за действия лекарств или пережитого девятидневного голода и шока. Однако, за две недели, проведённые в коробке под кроватью, где оказалось тепло и безопасно, девушка-птица начала испытывать привязанность к спасителю, ведь он был так ласков с ней. Никто не относился к ней с таким теплом прежде, кроме Яны Борисовны и дедушки.       Когда ворона окрепла, а её сломанное крыло снова начало работать, Серёжа стал выпускать её прыгать и летать по комнате. Всё здесь до боли напоминало её собственный детский дом, даже атмосфера почти та же. Но если, будучи в человеческом обличии, даже в запертой комнате, при наличии книг, карандашей или фломастеров, и бумаги, можно было прогнать скуку, то в птичьем всё было не так просто. И хотя человеческие потребности в досуге и развлечения ослабевали в разы, Рите было довольно скучно просто сидеть на спинке кровати, глядеть в окно, или разбрасывать по столу плохо лежащую канцелярию.       Новый приятель часто разговаривал с ней, хотя, увы, это были разговоры на уровне тех, что родители ведут с младенцами. Иногда от нелепости этих односторонних бесед Маргарите хотелось смеяться, но, само собой, выходило только «кар! кар!». А Серёжа, словно понимая, как ей смешно, заражался весельем, и начинал хохотать в ответ.       Однажды утром Сергей задумался о том, что стоило бы уже вороне и имя дать, чтобы перестать называть просто «Птицей», как они всё это время делали. Олег Волков, его лучший друг и сосед по комнате, был не особо разговорчивым, прохладным парнем. Но к своему другу относился не только тепло, но и удивительно терпеливо, а ведь Разумовский умел быть очень навязчивым, и сводить с ума своими бесконечными идеями. Он пробурчал что-то о том, что дикой птице незачем иметь имя, но друг не послушал его, продолжая с воодушевлением перебирать одно за другим.       За этим спором парни ушли в школу, а пока их не было, девушка-птица, не теряя даром время, открыла папку, в которой лежали квадратные листочки с разными буквами алфавита, которые Серёжа готовил для стенгазеты. А потом старательно выложила из них на столе полную форму своего имени – «Маргарита».       Она понятия не имела, какой будет реакция. Наверняка, мальчишки сочтут это чьей-то шуткой, тем более, что комнаты не закрывались снаружи. Но увы, на сто процентов шалость не удалась, ибо, когда они вернулись, поднявшийся сквозняк сдул со стола половину букв, оставив лишь немного несуразное «МАРГА». – Марга? Эй, Серый, это ещё что? Это птица твоя сделала? – рассмеялся Олег, первым заметив сюрприз. Ворона, мрачно нахохлившись, наблюдала за ним со шкафа. – Поразвлекалась, да? – разулыбался и Серёжа, подняв на неё взгляд. –Марга! Что это значит? – Это имя. – предположил Волков, и швырнул рюкзак на кровать. – Хм. И правда. – тут же подхватил эту идею Разумовский. – Марга… Марго… Как королева Марго, да? Его друг пожал плечами, похоже, уже потеряв к происходящему интерес, и роясь в школьных тетрадках. –Так и быть, птица. – произнёс задумчиво рыжий юноша. –Значит, будешь у нас Марго! Так в этот день белая ворона обрела то форму имени, которая пробудет с ней дольше всех предыдущих, и которую она сама впоследствии называла  основной.       Марго много думала о том, что было бы, если бы она познакомилась с Серёжей, будучи в своём девичьем теле. Понравилась бы она ему, поладили бы они? И, отчего-то, пришла к выводу, что нет, не получилось бы между ними тогда никакой дружбы. Этот мальчик был не похож на других, которых она знала, он добрый и сочувствующий, но, быть может, он такой лишь с этой ипостасью. Ведь животных любить куда проще, чем людей, и она давно уже поняла это.        Совсем осмелев, ворона полюбила сидеть у юноши на плече, перебирая клювом его рыжие волосы, и находила в этом истинные успокоение и расслабление. Ей нравилось тепло, исходящее от его тела, запах, который она ни за что не ощутила бы, будь она человеком, звук биения его сердца, которое её чуткий слух улавливал даже с расстояния. Но при всём этом она далеко не сразу позволила ему перебирать её пёрышки в ответ. Марго не любила прикосновений к себе, когда была человеком, и ничего не изменилось даже в новом обличии.       Но Серёжа был терпелив, а терпение, как известно, чаще всего, вознаграждается. – Смотри, Олег! – восхищённо воскликнул он, обращаясь к товарищу, читающему учебник по физике за десятый класс на своей койке. – Я её глажу! – Ну поздравляю, что тут скажешь. – ответил тот, взглянув, как рыжий с восторгом проводит пальцами под клювом вороны, по её грудке и голове. –Только ты особо-то её не приручай. Её выпустить пора, Серый. – Выпустить! – пробурчал тот в ответ. – За окном январь! Холод собачий. – Это грёбанная ворона. Ты её в сугробе откопал. – многозначительно парировал Олег. – И вообще, я бы её не трогал на твоём месте. У неё паразиты, наверное… Разумовский громко цокнул языком. – Сам ты паразит, Волков! Давай, я её на тебя посажу? Ну давай!       Олег отмахивался раз за разом. А сам Серёжа наслаждался всё более укрепляющимся доверием белой вороны. Она теребила пуговицы на его рубашке, перебирала клювом его пальцы, и не единожды не сделала больно.       Юноша любовался игрой света на белых перьях любимицы, поглаживал крылья, целовал в лоснящуюся голову, заставляя Олега бурчать: – Ну ты её ещё в жопу поцелуй!       И всё же, спустя ещё несколько дней, Серёжа, скрепя сердце, сделал то, о чём говорил Олег, и чего он отчаянно не хотел – посадил белую ворону на подоконник, и открыл перед ней раму. Не смотря на всю привязанность, он, разумеется, отлично понимал, что не имеет права на такого питомца. А птица – должна быть на воле. – Давай, ты свободна. – сказал юноша с затаённой тоской в глазах. – Ты не можешь вечно жить в нашей комнате. Если воспиталки узнают, убьют. Марго обернулась, глядя на него красными бусинками глаз, и наклонила голову набок, как иногда делают собаки.  – Лети уже! – Разумовскому каждая лишняя секунда рядом с существом, которое он, возможно, больше не увидит, делала лишь больнее, подтолкнул её, и тогда птица, каркнув, распахнула крылья, и выпорхнула навстречу февральскому серому небу… Олег наблюдал за происходящим издалека, стоя у шкафа, и сложив руки на груди. – Как думаешь, она ещё вернётся? – спросил у него друг, и, казалось, с трудом сдерживал слёзы. – Серёж, ты прости, но нет. – пробурчал Волков, не бывший сентиментальным. – Это птица. Её здесь лишь обстоятельства держали. Но Марго вернулась бы, даже, не будь у неё такого желания. Хотя бы, назло Олегу.       А ведь ей, помимо этого, действительно уже не хотелось покидать Серёжу навсегда. Да, ей было скучно торчать в комнате детского дома, ей нужны были впечатления от мира вокруг и свобода. Но к этому мальчику маленькое птичье сердечко отчего-то прикипело намертво.       Размяв крылья в длительном полёте над городом, ворона вернулась спустя два дня, к восторгу Разумовского и ступору Волкова. И тогда Сергея было уже не остановить…       Он направился прямиком к заведующей детского дома, и вымолил у неё разрешение содержать в комнате питомца. Полученное разрешение можно было считать настоящим чудом, но были и условия – крепкая клетка, и ветеринар, который проведёт необходимые осмотры и манипуляции, и поставит птице необходимые прививки.       Так и поступили. Условия были соблюдены полностью, и Марго, в отличие от любой неразумной птицы, отлично понимала необходимость всего, что пришлось сделать для того, чтобы она могла и дальше оставаться с другом. Она не была ограничена в свободе, и в любой момент могла вылететь через форточку (которую она научилось открывать клювом). Но, стоило захотеть, всегда могла вернуться, и её тут же пускали в тепло комнаты, где всегда ждали довольно просторная клетка, корм, и человеческая ласка.       Маленькая девочка Белоснежка любила свой чердак, потому что не знала альтернатив. Девочка постарше, Маргарита, не любила детский дом, ведь там она была совсем одинока, не смотря на обретённые удобства. Но белая ворона Марго обрела истинное счастье и гармонию между свободой, уютом и любящим её сердцем. Которому она отвечала взаимностью.