Атараксия

      Если не дышать на каждый второй вдох, то уже через какие-нибудь две минуты начинает кружиться голова. Это чувство схоже с тем, которое возникает, стоит морфлингу начать растворяться в сосудах. Наступает лёгкая слабость, в глазах темнеет, в груди сдавливает. Почему-то это чувство заставляет меня чувствовать себя лучше, словно кислород меня путает. От него я становлюсь наивнее.       — Пит, прекрати, — строго произносит Прим, заметив мои манипуляции боковым зрением. — Доктор говорил — асфиксия не идёт на пользу твоему травмированному мозгу.       На самом деле она права. После таких действий я ещё долго чувствую ту самую тянущую боль сзади головы, которая имела место, когда меня только доставили в Тринадцатый. Я делаю жадный глубокий вдох, от которого грудная клетка приподнимается, и насыщаю лёгкие воздухом, пахнущим разваренной капустой. Сегодня на обед несъедобная похлёбка.       — Как ты себя чувствуешь? — участливо интересуется Делли, глядя на меня из-под неубранной светлой кудряшки. После бомбёжки Двенадцатого у неё остались только младший брат и я, и если за ним приглядывают в местной школе, то я полностью охвачен заботой соседки.       — Хорошо, — почти убедительно отвечаю я и опускаю глаза в тарелку, заглатываю суп автоматично, не разбирая вкуса.       — Хорошо, — вторит Делли, и разговор прерывается, потому что каждый глядит в свою порцию.       Утром со мной сидит Прим. Миссис Эвердин, не вылезая, помогает в госпитале, отвлекаясь от мыслей об участи старшей дочери, а крошку Прим берут только на вечерние смены, потому что тогда ко мне приходит Делли из школы. Я чувствую себя беспомощным. Меня боятся оставить одного, и я даже знаю, почему. Все знают, как мне дорога Китнисс. Все понимают, что я могу сделать с собой, если пойму, что потерял её навсегда.       — Мне пора на смену, — быстро произносит Прим и ускользает из-за стола, одёрнув полу длинной серой юбки с белым фартучком.       Я поджимаю губы, думая о том, чем сегодня попытается увлечь подруга и как на этот раз мне на это реагировать. Смотреть в одну точку за её спиной? Или мычать про себя одну из песен, что часто напевала Китнисс?       — Тебя вызывают в штаб, — произносит Делли, впервые за очень долгое время глядя мне в глаза. — Президент желает переговорить с тобой по поводу помощи революции.       Я хмыкаю.       — Зачем мне это?       — Пит, — удивлённо произносит девушка, убирая светлую прядь с лица за ухо, — у них Китнисс.       — Знаю, — холодно отвечаю я, проницательно смотря на неё, — поэтому всё, что я сделаю, отразится на ней.       Делли качает головой и нагибается ближе ко мне, словно не хочет, чтобы нас кто-то подслушал, но это невозможно — вокруг сотни жителей.       — Но всё, что ты не сделаешь, так же отразится на ней.       Я не говорю подруге, что прекрасно понимаю это. Каждую ночь, стоит мне только прикрыть глаза, я вижу её. Обессиленную, избитую, отчаявшуюся. Снова и снова я переживаю её смерть, но хуже всего, когда моё сознание воспроизводит способы умерщвления Китнисс. Сегодня её жестоко изнасиловали и униженную оставили погибать в луже собственной крови. Я проснулся в липком холодном поту от собственного крика.       — Я хочу, чтобы она не страдала, — погрузившись в один из своих кошмаров, произношу я, забывая обо всём, что происходит вокруг.       — Это в твоих силах, — отвечает Делли, вырывая меня из размышлений. — Ты можешь её спасти. Только для этого тебе придётся потакать президенту.       Делли не уточняет, которому президенту. Я прикусываю внутреннюю сторону губы и решаю начать с того, что находится ближе.

***

      Дым кажется настолько плотным, что я думаю, если опущу взгляд вниз, то не увижу носков своих форменных ботинок. Я бы проверил эту теорию, но боюсь отвести напряжённый взгляд от спины Гейла, облачённой в бронежилет. На мне такой же — кладовые Тринадцатого еле нашли подходящий по размеру, потому что за месяц подготовки к операции я успел набрать массу.       Если до этого Хеймитч удивлялся выдержке Гейла, который безукоризненно посещал тренировки, предписанные начальством, то стоило мне увидеть цель и начать путь к её достижению, ментор умыл руки. Я пропадал в тренировочном блоке днями и ночами. Особо этому никто не противился, потому что физическая нагрузка хорошо влияла на травмированный мозг и приглядывать за мной можно было круглосуточно, не прибегая к помощи старых знакомых, которых в Тринадцатом можно было посчитать по пальцам одной руки.       Когда я брал в руки пистолет и вставал напротив мишени, задерживая дыхание, в голове снова и снова возникал образ седовласого старика с ехидной ухмылкой, который с балкона своего поместья смотрит вниз и отрицательно мотает головой из стороны в сторону. Каждый выстрел — точное попадание.       — Вы перешли в правый сектор, — раздаётся голос координатора в наушнике каждого из членов группы. — Впереди камеры с пленниками.       Моё сердце резко ухает вниз. Вдруг я понимаю, что совершенно не готов её увидеть. Словно почувствовав моё волнение, Гейл оборачивается и уверенно кивает. Я вспоминаю его слова в раздевалке и делаю шаг к нему, оказываясь на одном уровне. Он сильно толкает дверь ногой, отчего она резко открывается, и мы молниеносно перебегаем в помещение.       Сюда шашка с газом добралась не так сильно, как в другие части Тренировочного центра, поэтому воздух полупрозрачный. На полу раскинулись несколько миротворцев со сбившимися от удара о пол шлемами. Наш командующий Боггс коротко приказывает одним жестом разделиться на две части — каждой по камере, закрытой тяжёлой металлической дверью. Мне остаётся только надеяться, что нам досталась помещение, где находится она.       Вперёд пробирается Гейл. Он устанавливает на замочную скважину небольшой взрывчатый заряд, аккуратно прикрепляя его на изоленту.       — Отойдите, — негромко проговаривает он, потому что его голос всё равно более громко раздаётся в наушнике, и в этот момент звучит взрыв в соседней камере.       Судя по тому, как резко потянул воздух, можно понять, что другая часть команды уже открыла дверь и прошла внутрь.       — Здесь Одэйр, без сознания, — звучит в наушнике голос одного из солдатов Боггса, и моё дыхание совсем сбивается. Она здесь.       Взрыв гремит негромко, но со столпом горячих искр и плотным дымом. Дверь скрипит и нехотя открывается под собственным весом, пропуская внутрь порцию воздуха. Гейл быстрее и ловчее меня, поэтому первый проникает внутрь, но я даю ему не слишком большую фору, когда немного оттесняю Боггса и вхожу в камеру.       От увиденного мне сразу же становится дурно. Две слабые, измученные девушки стоят ногами на шаткой конструкции, отдалённо напоминающей раскладушку. Та, что повыше, почти уткнулась головой в потолок, и прижимает к себе тихо хнычущую подругу с запутанными медно-рыжими волосами. Только по скомканным тёмным локонам я узнаю Китнисс, которая прикрывает нос влажным воротом балахона, надетого на неё. То же она делает и для Энни, заходящейся в беззвучных рыданиях.       Когда я наконец встречаюсь с ней взглядами, то вижу в её глазах то, что видел лишь однажды, на том злосчастном интервью — животный страх. Она едва не рычит, прижимая к себе подругу.       — Теперь вы решили нас отравить? — хрипло произносит она, сильнее вжимаясь в стену позади.       — Кис-кис, — очень нежно и приветливо произносит Гейл, стоящий передо мной.       Она сразу же меняется в лице, и это её выражение я признаю сразу — недоверие. Она не верит, что это правда он, и я могу её понять — самому часто бывает сложно отличить кошмары от реальности. Китнисс смотрит на друга очень пристально, готовится напасть на него при любом признаке неправды, но её нет. Гейл опускает автомат, перекинутый ремешком через грудь, и поднимает ладони вверх. Я запоздало понимаю смысл его действий, но спешу повторить их.       — Я не один, — совсем как с ребёнком говорит охотник, указывая на меня. — Пит тоже здесь.       Китнисс сразу же напрягается, как натянутая струна, но от этого вдыхает порцию отравленного воздуха. Заходится в кашле.       — Это неправда, — пытаясь прочистить лёгкие, хрипло произносит она, чувствуя, как Энни медленно обмякает в её руках. — Пит умер на моих глазах, на арене, когда на него упал обломок купола. Это я его убила.       Теперь уже я не могу стоять на месте, поэтому обхожу Гейла слева и медленно приближаюсь к ней. Китнисс заходится в громком кашле, но всё равно спешит отстраниться.       — Зелёный, — вкрадчиво произношу я, протягивая ей руку. Она с недоумением смотрит в своё отражение в моём шлеме. — Твой любимый цвет.       Китнисс удивлённо приоткрывает губы, и этого хватает для того, чтобы необходимая доза снотворного газа оказалась на её слизистых. Она успевает только с облегчением посмотреть на меня перед тем, как без сил начать падать вниз. Мы с Гейлом срабатываем молниеносно: он подхватывает Энни, я — Китнисс.       — Креста и Эвердин у нас, — раздаётся в наушнике командный голос Боггса, который всё это время был здесь. — Уходим.       Хоторн сразу бросается к двери, потому что знает — время пошло на секунды. Но я всё равно задерживаюсь в камере только на одно мгновение. Успеваю заметить следы крови, размазанной по стенам, плохо вымытой с пола, клочки тёмных волос, которые, кажется, целенаправленно вырывали с корнем, и ядовитый плотный запах роз, которым пахло мыло в Тренировочном центре. Я обещаю себе, что кому-то придётся расплатиться за каждую слезинку, что упала с её щеки во время пыток.

***

      У неё свободное посещение, потому что травмы не предусматривают реанимационного режима. Миссис Эвердин говорит, что её жесточайше избивали, ломали кости, резали кожу, а потом подключали к капитолийским приборам регенерации, чтобы снова получить чистейшее полотно для новых пыток. Процедуру проводили совсем недавно, поэтому сейчас её здоровью ничего не угрожает. Было бы намного легче, если вместе с восстановлением тела, лечили душу и чистили воспоминания. Но она помнит всё. Это я успеваю понять по тому, как беспокойно она спит. Даже после Игр она спала более мирно. Теперь Китнисс не ворочается и не кричит. Сейчас она недвижно, свернувшись в клубочек, подобрав под себя руки-ноги, лежит на койке в больничном крыле. Я вижу, как крутятся под веками её зрачки, значит, она всё-таки спит. Мне приходится каждые несколько минут прислушиваться к её дыханию, чтобы понять, что она ещё жива. Думая о том, что с ней успели сделать, я прихожу к выводу, что лучше бы ей было правда умереть.       Финник и Энни очнулись несколько десятков минут назад, и сейчас над ними суетливо колдуют доктора Тринадатого. За моей спиной терпеливо стоит Прим. Она уже была здесь, когда пришёл я, переодетый, вымытый, бездумно проглотивший ужин повышенной калорийности, положенный всем членам спасательной группы. Впервые с тех пор, как очнулся после арены, я вижу в глазах девочки надежду.       Настойчивый писк аппаратуры заставляет меня покинуть дрёму — не уверен, сколько сейчас времени. Десять вечера? Четыре утра? Китнисс начинает нервно дёргаться, и к ней моментально подлетает Прим: хватает с прикроватного столика шприц, чётким выверенным движением вводит его в вену и медленно опускает поршень. Цифры на экране прибора отслеживания жизнедеятельности неумолимо растут, а затем сразу падают до приемлемого значения.       — Что с ней? — нетерпеливо спрашиваю я, выпрямившись на твёрдом стуле.       — Она борется со своими страхами, — задумчиво отвечает Прим, укрывая сестру одеялом. — С тобой было так же, когда тебя вернули с арены.       На последних словах её голос едва не срывается и снова становится леденяще-чужим, как в самый день, когда я заново учился дышать.       — Ты винишь меня за то, что не спас её, — наконец озвучиваю я догадку, которую словно не хотело признавать подсознание. В подтверждение моих слов Прим молчит и смотрит куда-то в противоположную стену. Я тихо поднимаюсь со стула, подхожу к ней сзади и кладу руку на плечо. — Поверь, больше, чем я сам себя, никто не винит меня в этом.       Она поворачивается ко мне, и та холодность, с которой она месяцами относилась ко мне, пропадает. Крошка Примроуз обхватывает меня своими тоненькими ручками и прижимается, срываясь на горячие слёзы. Она держалась всё это время, потому что не верила в спасение сестры, а теперь она здесь и Прим сожалеет. В то время, когда я зубами вырывал свободу Китнисс, Эвердин-младшая так легко сдалась. Это читается в каждой слезинке, которую впитывает ткань моей футболки.       — Прости, — надрывно произносит девочка, вытирая влагу на лице маленьким кулачком.       Я заботливо обнимаю её, приглаживая светлые волосы, заплетённые в косу, и тихо шепчу:       — Всё хорошо.