И в голубых глазах однажды, художник кисти искупал.

Олег готов был к тому, что из-за его острой вспышки земля под ногами расколется в ту же секунду, водопады остановят свой бег, а небо рухнет прямо на спину, заставляя вовек мучительно гнуться под своей тяжестью. Он ждал апокалипсис, который так и не наступил. Лишь на секунду почувствовал оглушение, будто где-то неподалеку взорвалась бомба, но на фоне внутренних ожиданий это не казалось чем то столь уж критичным. А потом Саша обернулся, и… кажется, Олег умер. Такие приятные и родные его сердцу черты лица сейчас исказились до полного безобразия. Морщинки вокруг глаз не искрились, а многими манящий изгиб губ утратил свою былую нежность и обаяние. Олег на секунду испугался, потому что потерял за этой каменной глыбой своего любимого и до ужаса привычного Сашу. Словно кто-то прямо сейчас покромсал ножницами полотно с его изображением в Олеговой спальне, а если растерзать Сашин портрет, - значит, растерзать самого Сашу. И не важно, будь это лицо или душа. Роль Дориана Грея в реальной жизни отвратительна и безбожна. – Извини, я… – Ничего, – Резко брошенное слово перебило и больно полоснуло самым острым ножом. Оно прозвучало настолько категорично, что Олег ощутимо прикусил себе язык, сглатывая подступавший к горлу ком. Таким тоном говорят, когда не намерены терпеть дальнейших возражений и оправданий. Олег знал, что для брата был человеком, которому ничего не нужно объяснять, но вместе с тем и тем, кому объяснять что-то просто невозможно. Потому что как бы Саша его не просил хотя бы мусор за собой выкидывать или не сорить фантиками в постели, Олег никогда его не слушал. Его невозможно было переделать и подстроить под себя, а потому жилось бы всем легче, не выдвигай младшему Шепсу какие либо требования. Кретин. – Саш… – Хватит, – Отросшая чёлка вихрем упала на не скрываемые линзами глаза, когда старший упрямо мотнул головой. Олег не заметил, как дёрнулся от боли, которая так внезапно уколола где-то в районе рёбер. На секунду ему пришлось сжать пальцами переносицу и медленно выдохнуть - настолько он любил этот жест. Между ними повисло тяжелое, плотное словно занавес молчание. В нём лишь фоном гудело что-то наподобие вентиляции. А затем Саша сильно ссутулился и сложил руки на груди. Жест, говорящий о бессознательной попытке закрыться, отступить, уйти в тень. Защититься. Олег хочет переломать себе пальцы, выдрать все волосы на голове и сгрызть ногти в кровь от осознания, что Саша пытается отстранится от него. Что он сделал Саше больно. Какой же всё таки кретин. В уголках серых глаз скопились слёзы бессильной злости. Бессильной - потому что сам Саша никогда бы не позволил себе сделать или сказать что-то такое, что причинило бы Олеже вред. Даже прямо сейчас. Злости - потому что никогда не проявлял её по отношению к брату в чистом виде. Обязательно миксовалось что-то ещё. Саша по-другому не умел, а если бы и хотел, то не позволил. Олег перенял все самые плохие привычки брата, когда ему постоянно напоминали о том, что он должен брать с него пример. Что ж, взять то взял, вот только похожее умение поддержать и способность вовремя заткнуться растерял где-то на полпути. Когда Саша подносит рукав свитера к глазам, чтобы смахнуть такие предательские, но справедливые слёзы, Олег подрывается с места. Он продевает свои руки под руками брата, которые как плети висели вдоль тела и ловит шумный, немного болезненный вдох. Попытка заключить Сашу в такие необходимые объятия была слишком резкая, потому что его ноги слегка подогнулись и он оступился, заваливаюсь всем корпусом назад. Благо за его спиной находился выступ подоконника, на который он благополучно оперся копчиком. Но Саша не раскрылся в ответ и не подарил такие желанные объятия взамен. Обида сковала его тело, так что все его естество сейчас напоминало один сплошной, оголенный до замыкания нерв. Первый раз он не смог подставиться в ответ. А когда крепкие руки сомкнулись за его спиной так резко, что он чуть не упал, тихие всхлипы начали расцветать в груди Олега могильными цветами. – Господи, Саша… – Но Саша не хотел ничего слышать, и не желал ничего отвечать. Ведь все его просьбы всегда стрелами летели прямо в Олега, вот только сегодня он понял, что те попросту отскакивали от его груди и падали к ногам. Не оставив не единой царапины. Не единого раскаяния. – Пусти меня, – Старший предпринимает попытку вырваться, но сильная хватка держит его крепко. Младший Шепс в близком к истерии состоянии осторожно опустил ладони на такую напряженную спину. Необходимо было хирургическое вмешательство в его голову, чтобы навсегда оставить там напоминание в виде тату: люди по-своему чувствительны и ранимы. У каждого разный и неповторимый болевой порог сердца и внутренних переживаний, и что прикасаться к ним даже на пробу необходимо в перчатках. Нельзя очерчивать и списывать какие бы то ни было границы с себя самого, потому что то, что кажется тебе обычным делом, кому то и в страшном кошмаре не придет. Представление ада обобщить и сравнить невозможно. Олег постоянно забывает о том, что Саша никогда не желал ему зла. Что Саша не даст плохой совет и не станет отчитывать просто так. Сейчас же Олег не может описать ноюшее чувство. которое терзало его изнутои, а кроме того, понимал, что в собственном безрассудстве винить больше некого. Сколько раз Саша в одиночку справлялся со своими муками, когда просил Олега о простом, но получал в ответ безразличие и бездействие? Олег даже знать не хотел. Саша ведь ранимый человек до скрежета зубов и мыльных пятен в глазах. Никому особого труда не нужно, чтобы колыхнуть мягкие струны его души, поддающиеся даже слабому порыву ветра. Олег так же не знает, что сейчас творится в голове у брата, но больше всего в мире желает лишить его каждой убивающей мысли. Он никогда не обладал даром красноречия, однако сейчас крепкие безответные объятия, инициатором которых стал он сам, были единственным способом сказать: Прости меня. За всё прости. – Саша, – На грани отчаяния и куда-то в ключицу, – Не отталкивай меня. По подсчетам Олега прошло несколько ужасно долгих часов, прежде чем холодные ладони невесомо коснулись его плеч. Одна из них аккуратно скользнула ниже и легла между лопатками, а вторая нашла свое пристанище на шее. Пальцы сгребают отросшие волосы на затылке и крепко прижимают голову к своему плечу. Саша полностью усаживается на подоконник, так что Олег жмется к нему ближе, устроившись между ногами. Абсурдная поза, наводящая на странные мысли, но оба совершенно об этом не думают. Потому что так тепло. Потому что так нужно. Олег пытается сморгнуть свои собственные слёзы и плотно вжимается губами в крупную вязку свитера брата. Он позволил дать себе надежду на то, что не повторил ошибок, что ничего не испортил и всё ещё может удержать, когда своей собственной грудью ощутил, как плавно поднимается и опускается чужая. – Как долго это продолжается? – Тишину растолкнул хриплый после долгого молчания и слёз голос Саши. Олег сразу же прижимает указательный палец к чужим губам, кожей ощущая их призрачное, ускользающее тепло. – Сейчас ты сходишь в ванную и умоешься, а я пока разолью нам чай, тогда и отвечу на все интересующиеся тебя вопросы. Тот не возникает и поднимается с подоконника, когда Олег отступает на шаг. Саша вновь вытирает - скорее даже размазывает остатки слёз по лицу и выходит из кухни, оставляя после себя неистовое желание пойти следом и обнять ещё раз. Успокоить и утешить. Сказать, как важен и как любим. Никто не сможет позаботится о себе так, как заботился Саша о своем собственном брате. Олег начинает разливать чай, когда слышит шум воды из ванной. В чашку брата-сладкоежки летят три кубика сахара, а сам довольствуется одним. Чуткий нос улавливает новшества в аромате, и склонившись над столом как можно ниже, Олег втягивает ноздрями запах чая, ранее ему незнакомый. Что ж, благословив его в 10 раз перед испытанием, а затем выставив за дверь, братец времени зря не терял. И пусть Олег не особо переваривает мед абсолютно ни в каком виде, запах этого чая ему импонирует больше предыдущего. И он самолично готов потерпеть на случай, если ему вдруг не понравится и выпить весь чайник, если Саша только попросит. Олег делает глоток - другой обжигающей жидкости. Неплохо. Не такой сладкий и слегка горчит на языке. То, что нужно. Саша возвращается на кухню почти бесшумно, но Олег не пугается и не вздрагивает, когда его фигура проходит мимо, чтобы усесться напротив. Брата физически приятно ощущать на интуитивном уровне. – Да, Саш, я скрывал, – тихий голос Олега сопровождается лёгким постукиванием ложечки от помешивание сахара. Он не поднимает глаза от кружки и вглядывается в неё так усердно, будто пытается высмотреть на дне свой потерянный аппетит. – Но, я думаю, что о причинах ты возможно уже догадался, – Шепс-младший не знает как начать. Его нервирует собственная невозможность в нужный момент облечь течение своих мыслей в фразы и по-человечески их озвучить. Когда человеку действительно есть что сказать, слов он обычно не находит. Стучащий звук становится чуть энергичнее и импульсивнее. Олег наконец то отрывается от созерцания чая и поднимает взгляд на брата. Тот спокойно стучит ложечкой о край кружки, смахивая с неё капли, затем подносит к губам и делает глоток. Саша молчит, а Олег чувствует себя ужасно паршиво. – Я не хотел говорить тебе, потому что знал: ты не одобришь. И не одобришь не потому что не хочешь, а потому что для тебя это триггер. Ты же всегда за меня переживал, Саш… И никогда не хотел, чтобы вокруг меня были люди или вещи, которые бы причинили мне боль. А тот эпизод и ты и я помним слишком хорошо, – Олег тяжело вздохнул, прикладывая ладонь к пульсирующему лбу. Нутром чувствовал, что разговор выйдет долгим и объемным, а ещё, наверное, он скажет чуть больше чем нужно. – Всё началось тогда, когда ты улетел сюда на съемки 14 сезона. Я увидел фантом и понял, что не справляюсь с ним. Так легко было перенести это бремя на бумагу и я понял, что мне нравится, что это меня успокаивает, хотя назвать причину того, что подымало меня опять взяться за лист бумаги я так и не смог. Возможно, сработал какой то сигнал, который напомнил мне случай из детства, но я почему то не испугался. Не подумал о том, как тогда перепачкал всю комнату, как чуть не довел маму до истерики и что потом произошло с тобой. Прости. Олег прячет глаза за своей чашкой, когда как Саша настырно пытается перехватит его взгляд. – Но мне правда это помогало. Помогало справится с мёртвыми, с кошмарами, и … с одиночеством. Бумага каким то чудом стирала все мои мысли и никого близко ко мне не подпускали, пока я работал. А взамен она бесстыдно заглядывала в мою душу, в моё сердце и в мою голову. Олег на миг замолчал, подбирая слова, которые он так и не нашел. Где-то в хаосе мыслей было: да, она следила за каждым моим шагом, наблюдала за моей влюбленностью и сопровождала за руку во время мук. Перед ней распахивались двери тюрем, судов и спален тех мёртвых, которых я срисовывал ей. Представляешь, они были не против. Бумага видела их сны, а я был всего лишь проводником. Моя спальня в Самаре была заполнена этими всеми забитыми персонажами, все эти люди вновь стремились войти в жизнь и часто благодарили меня за такую небольшую возможность. –Я пробовал всего понемножку. И меня это спасало. То, что причинило в детстве мне вред, теперь никогда не осуждало за мысли и желания, пока весь остальной мир отворачивался. Олег так резко поднялся со стула, что от неожиданности Саша чуть не опрокинул свою уже пустую чашку. Будучи глубоко задетым и задетым за живое рассказом Олега, он потрясено уставился на него. Так могли говорить только о по-настоящему любимых вещах. Младший Шепс лишь слегка улыбнулся и жестом попросил Сашу сделать то же самое, а затем последовать за ним в комнату. Несмотря на столь поздний час за окном густела вечерняя синева, все еще сохраняя оттенки индиго, словно невысказанную надежду. Маленький торшер на прикроватной тумбочке продолжал гореть в свое удовольствие, погрузив комнату в теплый, уютный полумрак. Олег в два больших шага обогнул почти всю комнату и остановился напротив мольберта с портретом. От холста его отделяло буквально полшага, но он замер, пронзая плавные изгибы Сашиного лица цепким взором. Сам Саша остановился в паре метров от Олега, так же глядя на кусочек работы, который открывался за его плечом. – Мне кажется, что на бумаге ты меня весьма приукрасил, – Голос старшего Шепса звенел от напряжения. – Никогда не любил рисовать, людей, знаешь? Наверное потому что я не мог в полной мере отразить человека на бумаге. Да, некоторые детали получались кривыми и корявыми: особенно полоска рта. Никогда не мог срисовать ее с точностью до миллиметра, ведь даже малейшии сдвиг делает выражение лица совершенно другим - от насмешливости до искренности. Но в данном случае это не самое главное.. Олегова рука тянется вперед и цепляется за подрамник с таким отчаянием, словно он вот-вот должен был упасть, а это - единственная опора, которая могла его выдержать. Большой палец мягко скользит по той самой линии нарисованных губ и Саша на миг замирает, потому что на секунду ощущает как жжёт от эфемерного ощущения его собственные губы. Как будто Олег только что сам… – Но в тот день я рисовал тебя, потому что… ты был нужен мне, Саш. До какой-то больной ломоты, – Мысли старшего Шепса стремительным образом оборвали, чему он был несказанно рад, потому что их течение пугало до ужаса, но вот то, что сказал Олег дальше, толкнуло на другую - более темную дорожку. – Я не знаю, что это было и что произошло непосредственно со мной. Но я нуждался в тебе, а тебя рядом не было. Ты уехал на испытание в Подмосковье. Ты был нужен мне, но не потому что в моей душе накопилась усталость и терзания, которые бы мне хотелось с кем то разделить, а потому что… мне мало тебя. Олег отдернул руку от рисунка и она упала, бесшумно ударившись о бедро. – Такая острая необходимость и пламенное желание.. я испугался, но ничего поделать иного не мог. Меня манило, влекло, как будто ты сам звал и нашептывал. Мне не хватает тебя, понимаешь? Не хватает даже тогда, когда ты стоишь рядом со мной, как сейчас. Этого чертовски недостаточно, Саш. Плечи Олега как то странно дёрнулись. – Несмотря на то, что я ненавижу, когда нас сравнивают, без тебя я как будто… – на секунду Олег запнулся, подискивая фразу. – Не цельный. Не полный. Словно какую-то часть отобрали, что должна принадлежать непосредственно мне. Тебя легко ранить. Я никогда не прощу себе того, что сегодня наговорил тебе, - Голос Олега срывается, но он упорно продолжает. – Я чувствую глубину наших взаимоотношений. Ты ближе мне, чем просто брат, понимаешь? И поэтому я прошу тебя, Саш. Никогда не забывай о том, что я очень сильно тебя люблю и дорожу тобой. Что ты важен и нужен мне. Всегда таким будешь, несмотря на моё поведение, мои фразы и выходки. Со своей агрессией мне просто нужно… повзрослеть. По-настоящему повзрослеть. А потому я прошу.. Олег оборачивается к застывшему Саше и на грани слышимости произносит: – Я прошу о пощаде, Саш.