Вдвоём поодиночке

Сколько времени? Моя привычка рано вставать теперь уже не так мне нужна - только мешает. Раньше я с утреца бы полила все цветы, помедитировала, приготовила завтрак, разбудила мужа, ведь эта соня никогда не может сам проснуться. Надо его сначала тихо-мило будить, пихать в плечо, а потом уж схватить за рёбра и щекотать. Он мило улыбнётся, ещё пять минуток полежит и наконец-то встанет с постели. Но сейчас я ничего не сделаю и до последнего буду лежать, чтоб он смог подольше отдохнуть. «Милая Лилия, У окна сидит. Милая Лилия, У меня грустит» И когда же я грустила? Не помню такого. Всегда я была счастливой, веселой. Рядом с тобой. От чего тебе это казалось? Всё всегда было хорошо. Не знаю, что он там увидел, как заметил.. Где лицо моё и тело подвели меня, то рассказали тебе больше обо мне, чем сама я? Не могла же я промолчать о таком? Проснулся. Сам. Так рано, ведь ещё солнце ярко не светит в окно, а шума улицы не слышно совсем. Как же так? Как быстро смог проснуться? Изменился мальчик, мой мальчик. Стал самостоятельным. Потолок. Белый потолок. Подоконник. Абсолютно пустой подоконник. Окна. Что же там на улице? Кажется, за окном приветливое лето, мягко переходящее в тёплую осень, но помниться, недавно был Новый год. Помню, как мы сидели на кухне вдвоём, вспоминали, как прошёл предыдущий наш год, что произошло и что из этого вышло, загадывали на Новый год, чего бы мы хотели в новом году, и так далее,далее, далее.. Одни воспоминания остались со мной, да и то не все. Я могу только постоянно пережёвывать своим сломанным мозгом эту бесконечную жвачку. Ладно-ладно, закрою глазки. Темнота со мной останется. Я пропаду из мира, превращая свои мысли в ничто, медленно отслаиваясь от себя, и теперь ты абсолютно потерян в этом. Мир продолжит жить без меня, и я смогу жить без него. Никогда я всё равно не вернусь туда, а значит, и смысла оставаться нет. Я же могу вечно спать? Чем плохо этот сон? Мой бесконечный сон. Я там вернусь, где я была всегда, пока тело будет жить дальше. Блинчики. Блинчики-блинчики! Я так хочу научить тебя их готовить. Я собрала всё-всё, что нужно: мука, яйца, молоко, сахар, масло. Я прикоснулась к твоей руке, чтобы ты не чувствовал себя неловко, чтобы выбор продуктов для теста тебя не затруднял, чтобы ты смог приготовить хорошо, хоть не совсем сам блины. Одной рукой я с тобой держу ручку сковородки, второй я обхватила тебя за талию. Мы печём блины, что превращаются в огромную гору, которую мы съедим со сметаной или сгущенкой. Давай, сядем и поедим, это же так вкусно должно быть.. Где? Где всё это? Где я? Почему я в постели? Сколько я спала? Мои руки и ноги не двигаются. Я не могу встать. Будто шеи моей нет. Я поднимаюсь вверх мысленно, но вживую остаюсь на месте. Я смотрю в разные стороны, чтоб хоть что-то понять. Ничего не чувствуется в моём теле, кроме глаз или губ. Я не могу не схватиться за кровать, я не могу зацепиться взглядом за что-нибудь, а точнее, кого-нибудь.. Надо звать на помощь, пока воздух в моих лёгких не иссяк, пока я ещё могу кричать. – Иннокентий, Иннокентий! - я искренне думала и представляла, что я кричу, но уши мои передавали мне лишь тихое мычание, являющееся единственным звуком полупустой квартиры. Быстрые шумные шаги. Он появился в комнате. Мне казалось, что я правда закричала, ведь только на истошный крик можно было так прибежать. Но он как-то странно рассмотрел меня менее минуты, будто впервые увидел меня, а затем спокойно подошёл и сдержанно сказал: – Да, дорогая, я рядом, всё хорошо, я здесь, - сказал он, гладя часть меня. Я знала, что это я, но не могу понять, что именно. Казалось, между его рукой и мной был металлический холодный ящик, через который я еле-еле чувствовала движения его руки. Но даже это малое, что я ощущаю, давало мне на пару секунд успокоиться. – Иннушка, Иннушечка, помоги мне. Я ее понимаю, где я, - отчаянно пыталась сказать я. Он посмотрел на меня. Он смотрел сквозь меня. Он не хотел увидеть меня, но зрительный контакт надо держать. Его сухие слова, что меня нужно поднять, помыть, покормить. Рёбра сжались, но тело недвижимо. В своём сне я чувствую боль, но она же ненастоящая. Я не смогу держать её в себе, вовсе не настоящую, - Я не понимаю, что происходит. Посмотри на меня. Слёзы вдруг стали смазывать весь мир. Мне остался лишь звук, а слышала я лишь свои всхлипы и бурчание. Я не могла сама убрать эту солёную жгучую жидкость со своих глаз, поэтому они сначала прожигали мою душу, а потом лились по щекам моим. Я не могла глубоко вздохнуть, чтобы успокоить дыхание. Я пыталась закрыть глаза - не видеть этого, спрятать свою слабость, прекратить этот непонятный плач. Что-то пропало в его взгляде. Будто из сердца достали ледяной осколок, что давно был забыт в нём, превратившись почти в единый кусок. Веки слегка поднялись, оживив взгляд. Мелочь, кажется. Зрачки его чуть расширились и уставились на меня, пытаясь углядеть что-то в моём взгляде, понять,о чём же я думаю сейчас. – Эй, Лилечка, не плачь. Девочка моя, ну, чего ты? - он прикоснулся к моей щеке, и я расплылась. Веки закрылись сами собой, не позволяя мне взглянуть на него. Хотелось щекой улечься ему в ладонь, растаять в его горячей руке, расплавиться и не знать никакой боли. Но я упёрлась в что-то твёрдое, каменную статуэтку руки, которая идеально подходила под мою щёку, сделанная на заказ. Но даже так твёрдая порода не становится мягче. Вода точит камень, а слёзы смягчают грубую руку? Я открываю глаза, но передо мной постоянный потолок. Но даже в потолке я могу увидеть то, чего сейчас со мной. Можно продумать идеальный летний вечер, праздник дурацких носков с друзьями, рождественскую ночь, хотя сам праздник-то никогда не был в моей жизни, делать на Хэллоуин с молодым человеком костюмы Гомеса и Мортиши Аддамс. Вечер, вечер, вечер. Бывают вечера закатные, тёмные и светлые. Для закатного подойдёт милая прогулка с милым по набережной, наблюдая за этим, попивая гранатового сока. Тёмные для медленной ходьбы в тишине, чтоб рассматривать звёзды, а светлые для весёлого детского пикника с музыкой. И ведь это первое, что мне показалось подходящим. Можно же столько же всего придумать! Столько времени и мыслей.. Ванна. Новый потолок. Вода мягко ложилась на моё тело. Думаю, слёзы ещё лились, но я уже этого не чувствовала. Глаза, знакомые глазки, что постоянно не смотрят на меня. Лишь изредка он случайно взглянет на меня и сразу взгляд уберёт. Что-то точно не так. Он избегает меня, хотя рядом. Во.. во мне что-то не так? Что произошло? Я не могу понять, что могло повлечь такие действия. Слёзы опять подступили. Тепло расходится по моему лицу. Пытаясь не плакать, ты сжимаешь внутри свою грудь, переставая дышать. И так страшно вздохнуть, издать лишний звук, исходящий из своих лёгких. Каждый тихий выдох - маленькая победа. Закроем глазки, успокоим дыхание и.. мы уже в комнате. Он принёс мне еды. – Давай, я взял яблочную пюрешку. Твоя любимая. Или тебе всё-таки вишнёвая больше нравится? - спросил Иннокентий, ожидая, что я отвечу. Он смотрел на меня своими детскими глазками. Такими нежными, в которых отражалось всё, придавая дополнительный блеск им. – Вишнёвая, вишнёвая! - говорила я, понимая, что мои вкусы им не забыты. Всё своё детское лето я провела у бабушки в Ростовской области, куда приезжал и он: знакомиться с ней. – Да-да, молодец! Вот и говоришь, - сказал он. Очень хотелось бы верить, но ведь мы с ним оба знаем, что я способна говорить лишь отдельными звуками, смешанными с мычанием и бурчанием, - на обед вишневую будем, да? – Ага – Да-да, хорошо, - он был так счастлив. Кажется, он давно ничего подобного не чувствовал. Счастья. Эта не вымученная улыбка, которая доставляет боль щёкам и скулам, но её никак не убрать. Нежненькие глазки.. этот взгляд. Он преисполнен надеждой, лёгкостью. Что-то настолько живое, что неуловимо. Но тут он опять посмотрел на меня, и улыбка ушла с его лица. Веки опустились. И он стал смотреть в одну точку. – Эй, чего случилось? Кешечка? - от криков достучаться до него я перешла к просьбам покормить себя, ведь он так давно пропал там, - Кеша, я голодная. Вернись, пожалуйста. Я не смогу сделать ничего сама. Иннокентий! – Да-да, я слышу тебя. Ещё ложечку съедим, угу. Молодец, молодец.. - пересилив себя, он взялся за ложку и кормил меня, но опять его взгляд ушёл куда-то вне. Сложно сказать, на человек в такой момент смотрит. Кажется, он сам себе придумывает реальность, которую видит, не воспринимая настоящую действительность. Я доела пюре. Он ушёл. Вода течёт где-то. Долго течёт. Кажется, не так уж и много посуды могло накопиться. Что же он тогда так усердно моет? Хотя вода и вовсе не колеблется, так что даже маленький объём грязной посуды не моется там. Мог ли он позвать кого-нибудь, чтоб накушать много с ним? Может, поэтому он так холодно на меня смотрит? Он нашёл себе её. Но как же я простила это? И утром, и ночью мой сон плох, днём не сплю совершенно. Когда же? А.. а когда же последний раз он выходит на улицу? Хотя бы в магазин? Когда последний раз он мне закупался продуктами? Не едим ли мы просроченные продукты? А если едим, то сколько дней, месяцев? Хотя баночки с пюре хранятся год, но ведь он не ест со мной лишь пюре из баночки? Он мог бы хранить свою еду в промытых от пюре банках. Может, он их и моет? Заставил за пару дней весь стол грязными баночками, которые уже пахнут чуть тухлыми фруктами или овощами. И теперь моет всё. Но ведь вода не колеблется, не моет он баночки. Замачивает что ли? Весь пол кухни уже бы был на сантиметров пять заполнен водой, если кран был так долго открыт. Или вода бы дошла уже до комнаты со мной, не закрыв он дверь, но я б этого не не увидела и не узнала, хоть может быть и услышала. Но ведь я подумала о самом очевидном.. Может, ему плохо? В обморок упал или заболела резко голова? И что же я смогу сделать? Руки совершенно не двигаются, как бы я не хотела хотя бы подняться с кровати, поднять спину. Представьте, что у вас появилась новая конечность. Вы даже не видели, как двигаться она должна. И не знаете, какие же мышцы отвечают за движение этой конечности, как делается это. Вот также чувствовалось моё тело. Поняв, что и правда тело неподвижно, я решила, что уж голосом можно постараться докряхтеть. – Кешечка, как ты? В сознании ли ты!? – Иду-иду! - ответил он повышенным голосом. Хоть не понял он меня, но я теперь знаю, что Иннокентий жив. Не "мытьё" же посуды так силы его отбирает? Не помню, было ли его лицо таким, когда я смотрела на него в последний раз? Пару часов назад. Кешечка выглядел так, будто он всё это время рыдал. Его лицо обмякло, глаза распухли (особенно, синяки под ними зацвели сине-фиолетовым), а сосуды на белках глаз лопнули, разлившись некрасивой рекой. Лицо сдулось, убивая здоровый образ молодости, а тело сдалось поддерживать в себе жизнь, скукожившись к костям. Тепло. Я чувствую его тепло. Он лёг рядом, схватив меня за руку. Так резко, как маленький ребёнок, испугавшись, бежит хвататься за одежду своей мамы. Проскулив, закрыв глаза, он прижался чуть к лицу моему. Я чувствовала, как он утопает в этом. И целует меня. Мой трогательный мальчик опять обмяк и расплылся. Лёд ранил его нежную душу, оставив внутри осколки, где плоть разлилась кровью. Гигантская холодная крепость пала, оставив беззащитным пустой двор с одним пастухом без овец. Я всегда поглаживала его по голове, когда успокаивала. Но мои руки недвижимы, поэтому ему пришлось самому взять её. Много навалилось на маленького мальчика моего. Маленький он прижался к груди и стал тихонько щебетать: – Я так устал. Лиль, почему всё это с нами произошло? Это так нечестно. Мир несправедлив. Нас оставили все: друзья, родители, знакомые. Стой.. а точно ли они нас оставили? Разве не Лидия Евгеньевна отправляла нам печенье с фруктами, а мой отец дал денег на первое время, хотя сам копил себе на мотор для лодки? А друзья? Разве они не приходили каждый день к тебе после того, как отработали целый рабочий день? Помогали мне.. - поначалу речь его была грубой, тянущая за собой обидой, постепенно переходя в осознание, что обиды его пусты. Не должен был он обижаться и падать в эту одинокую яму, когда вокруг ямы наверху много людей. Страх. Страх потери. Он стал задыхаться и теряться в своём дыхании, замолчав. – Иннокентий, у нас всегда обособленность от всех была. И кажется, она только усилилась. Ты помнишь, что тогда случилось? – Боже, Лиля, да куда они все делись-то? Я даже не могу вспомнить, - после этих слов он гладит себя по голове моей рукой, успокаиваясь. Тревога охватывала его, превращаясь в панику. Животный страх и больше ничего. Всё пустое: оболочка человеческая и сама душа его. Но тут они наполнились сомнениями, непониманием. И он произнёс тогда: – Наверно мы стали никому не нужны. Но я-то у тебя есть, ведь так? А ты у меня, - на выдохе сказал он. – Эх, Кеша-Кешечка. Всё ты топишь и топишь нас. Мы были любимы и любимы до сих пор. Всем мы нужны. Нам никто не нужен.. никого мы не принимаем. Кажется, он уснул. Мальчик мой. Такой милый и хороший.. Как бы я хотела обхватить тебя своими руками. Я хотела бы расцеловать всё твоё личико, что ещё не утратило своей юности. А если же утратит, то я бы стала целовать каждую твою морщинку. Мы молоды, и столько нам нужно ещё пережить в будущем, пережить эту молодость. – Да, Лилечка, так и есть. – Да, Кеш, Кеша-Кешечка, Кешенька. – Ты хочешь пережить со мной свою молодость, да? - тихо сказал он, опустив глаза вниз. Как-то по-детски он смотрел на стены своим замкнутым взглядом, будто заплачет или пойдёт биться о стену. – Да, хочу, Кеш. Мой мальчик, я так тебя люблю. Как же мне может такого не хотеться? – Не знаю.. не все хотят, чтоб видели их старость, как они теряют свою красоту. – Ты думаешь, с годами я буду выглядеть хуже? – Конечно, нет! Я так люблю изюм с курагой! - рассмеявшись, продолжал он, - И ты мне понравишься. И я открыла глаза. Ничего это нет, не было и не будет. Никогда не случится этого идеального придуманного мной диалога. Я бы хотела так поговорить, именно так поговорить с ним. И теперь я это потеряла. И никогда мой разум не вернётся в тот идеальный момент. И не вспомню я, как разум додумывал его фразы. – Кеша, Кешечка, ты спишь уже? Вечер уже - тебе кушать пора. – Да, извини, сейчас принесу поесть. – Я говорила про тебя.. – Вот, покушай, - сказал он, потупив глаза в пол. Вот сидит он совсем рядом со мной, кормит меня, а сам не здесь. Смотрит не на меня, он не видит меня, - вишнёвое нашёл, да. Ты же помнишь, что у меня на вишню аллергия? А ты любишь.. забавно, - говорил он так мило, а я всё смотрела и смотрела на него. – Ладно, пора спать, - сказал он как-то внезапно и скомкано. Поскорее хотел лечь спать. И вот лежим мы. Не могу понять, спит ли он. Я закрываю глазки. Может, он хочет дождаться, когда я усну. Хочет быть спокоен, что у меня всё хорошо, и я сплю. И всё равно он постоянно ворочается, закутывается в одеяло, а потом скидывает его, чтоб опять укутаться. Всё не может он спать, неспокойный он. Пошёл помыться. Вода льётся. Видимо, забыл помыться перед сном. Пришлось сейчас. Вода перестала литься. И он не выходит. Не помню, принимал ли он когда-нибудь ванны. Может, теперь ему такое нравится. Не знаю, слышала ли я, как он до этого своё время проводил там. Давно ли? Или же он вовсе только сегодня решил там остаться? Или же.. нет, не мог он меня бросить. Я всегда была на этой высоте. Где-то там, где не достать и не понять. И с этого неба несуществующего я спустилась к нему. Да, и всегда я чувствовала этот уровень. Но погрузившись в его мир, я поняла, что он намного ко мне ближе. И казалось, что он даже лучше меня. Я пробовала общаться с другими, пыталась понять их, но никто не был способен со мной поговорить и понять. Они все чужие, живут отдельно от меня. Я была изолирована? Где я находилась, что не прижилась здесь? С ними? И ведь сам мальчик-то был таким никому не важным, но оказался так нужен мне. Он смог не только расцветать сам, но и помочь мне раскрыться. Кажется, если бы он просто лежал рядом со мной, это было бы большей помощью для меня, чем любой поступок другого человека. Но сейчас я упала в глубокую дыру. В яму, которую рыли дни и ночи, чтоб скинуть туда тонны мусора, которые никто бы тогда не увидел, я упала. А он вместо того, чтобы скинуть мне верёвку, он решил спрыгнуть вниз и разбиться. Глупо размышлять, что никто меня в этой яме не найдёт, ведь сама яма далеко за жилыми местечками людей. Мне и не нужен был "никто", мне нужен он, мой Иннокентий. Но его всё тяготит, его тяготит моё тело, сама я. Ему не за что держаться. Он хочет видеть снова во мне опору, которая всё понимает. Он хочет вернуться к прежнему, снова быть счастливым и осчастливить меня. Он может быть счастливым только тогда, когда счастлива я. Да, дело в этом. Но замотивироваться он не может. … – Лилечка, Лиль! Я же знаю, что ты плохо засыпаешь. Я принёс тебе зелёный чай с ромашкой и двумя с половиной ложками сахара. Твоя мама всё детство поила тебя этим, когда маленькой Лилии снились кошмары. Давай, я помогу тебе отпить, приподнимем, угу, - вдруг прибежал он весь свежий и радостный. Как-то быстренько он поднял меня и стал отпаивать самым вкусным чаем, который я только пробовала. – Спасибо, Кешечка, спасибо большое. Рада, что ты беспокоишься обо мне. – Да не за что. Не за что. Я просто принёс кружку чая. Кеша поправил подушки, чтоб нам было удобно двоим, накрыл нас самыми тёплыми одеялами и крепко-крепко обнял меня. Так и уснули мы вместе впервые за долгое время, держась друг за друга. Счастливые.