Ошибка

— Дедушка, а можно попросить мейстера Пицеля, чтобы он вылечил утку? — с неподдельной тревогой в голосе спросил Томмен, крепко удерживая поводья своего пони. Несмотря на ответ Серсее, что в его планы не входило воспитание внуков, Тайвин всё же решил лично убедиться, каков потенциал мальчика. И есть ли он вообще. Хотя бы несколько капель, из которых в последствии удастся создать неглубокое, но пригодное для жизни рыб озерцо. Томмен очень хорошо держался в седле. Он внимал каждому совету деда и не хныкал по пустякам. Тем не менее мальчик был наделен излишним мягкосердечием и совершенно не хотел самостоятельно думать. Наблюдая за Томменом на протяжении всей соколиной охоты, Тайвин временами пытался представить его на троне и спрогнозировать, как ситуация развивалась бы в таком случае. Она точно была бы контролированной и не угрожала в любой, как правило, самый неподходящий момент выкинуть нечто малоприятное. Выбирая между слепой пустой жестокостью и мягкосердечием, Тайвин за неимением иных вариантов, поставил бы на последний. Мягкосердечным управлять проще, чем жестоким слепцом. Но ситуация сложилась таким образом, что приходилось удерживать за загривок дикого безмозглого львенка, который стремился вонзить свои едва отросшие когти и в овец, и в волков, и просто во всех вокруг. Тайвин не был доволен своими наследниками ровно настолько, насколько ему хотелось бы. Тем не менее Томмен не показался ему безнадежным. Если отнять его от материнской юбки, мальчишка еще мог вырасти отважным человеком. Вопреки своей кротости, Томмен храбро встал на защиту несчастной утки с перебитым крылом. Этот момент оказался единственным, который вызвал в душе Тайвина слабый отголосок гордости. Томмен обрадовался, когда узнал, что отправится с дедом за стены города. Похоже, юбка матери была ему не настолько интересна и необходима, как считала сама Серсея, чтобы постоянно крепко держаться за нее. На протяжении всего пути Томмен задавал различные вопросы и внимательно слушал дедушкины ответы. Его не интересовала охота, скорей, интересовали животные и устройство природы в целом. Когда кречет безжалостно и грациозно сбил четырех уток Томмен враз побледнел и отвернулся, но не заплакал. Тайвин видел, как трясся подбородок его внука, но ни одной слезинки мальчишка всё равно не проронил. Тайвин знал о том, что Джоффри не упускал возможности разделаться с питомцами младшего брата. Серсея не препятствовала, и это, пожалуй, было ее единственное верное решение, касающееся младшего сына. Томмен успел закалиться и стать пусть и несущественно, но менее мягким и наивным. Сокол со смертоносным изяществом сбил цаплю в полете. Это был зрелищный манёвр, который заставил внука не просто побледнеть, но и позеленеть. Пока на костре жарилась дичь, Томмен случайно нашел в траве нескольких больших жуков с изумрудными спинками. Он с интересом наблюдал за ними и строго-настрого запретил одному из своих стражников ходить рядом, чтобы никто ненароком не раздавил жуков. Тайвин, заложив руки за спину, внимательно наблюдал и за этой сценой. Он продолжал рассчитывать ситуацию. Мальчик был вовсе не безвольным. Для своих лет он верно мыслил и стремился защитить слабых. Но находясь под давлением матери и старшего брата, Томмена никто не научил ни уверенности, ни стремлению с таким же рвением как защищать слабых, размышлять и на многие другие темы. — Дедушка! — окликнул Томмен, выглянув из-за высокой травы. — Там утка, дедушка! И у нее сломано крыло. Тайвин прошел вслед за внуком и в самом деле обнаружил утку с перебитым крылом. Она пыталась взлететь, но все ее попытки оказались тщетны. — Нужно прекратить ее страдания, — сухо заявил Тайвин и выжидающе поглядел на Томмена. Внук, сдвинув свои светлые брови на переносице, с жалостью посмотрел на птицу, затем резко выпрямился и задрав голову, посмотрел деду прямо в глаза. — Ее нужно вылечить и страдания прекратятся, — решительно заявил Томмен. Такой ответ не удивил Тайвина. Томмен вряд ли сам предложил бы или согласился, чтобы кто-то просто свернул шею несчастной утке. — Разве? — приподняв одну бровь, спросил Тайвин. — Ее крыло больше не будет болеть. Я буду за ней присматривать, кормить. — Чтобы позже твой брат убил ее? Томмен мгновенно сник. Золотистая кудрявая челка прикрыла его лоб, но он тут же ее поправил и заявил: — Я буду ее защищать. — Эта птица родилась здесь. Дикая природа — вот ее дом, а не Красный замок. — А я ее отпущу, — немного приободрившись, заявил Томмен. — Чтобы позже ее убил сокол или кречет? Тайвин намеренно загонял внука в тупик, чтобы заставить его думать, размышлять, искать наиболее выгодный выход. Но всё оказалось безуспешно. — Я просто хочу, чтобы ей вылечили крыло. Вот и всё. — Ты очень добрый мальчик, — отметил Тайвин и опустил свою ладонь, спрятанную в кожаной перчатке на макушку внука. — Мы ее заберем. Но как только утка окрепнет ты должен будешь ее отпустить, договорились? — Да, дедушка, — закивал Томмен и мгновенно просиял. «Послушание тоже хорошая черта», — отстраненно пронеслось в мыслях Тайвина. — Дедушка? Можно или нет? — Снова спросил его Томмен. Тайвин несколько раз моргнул, прогнав тень сегодняшнего дня, и крепче сжал поводья. — Можно. Когда они вернулись в Красный замок Серсея уже в нетерпении стояла на ступенях, заламывая пальцы. Она показалась Тайвину слишком встревоженной. — Матушка! — Томмен со всех ног бросился к матери, чтобы рассказать об утке, жуках и всех остальных приключениях на соколиной охоте. Серсея обняла сына и несколько раз поцеловала его в макушку. — Слишком много ненужной тревоги, — отметил Тайвин. — Твой сын — не грудной младенец. — Отец, ты и себе повторяешь эти слова, когда думаешь о Джейме? — холодно спросила Серсея, когда отпустила Томмена к Пицелю. Глаза Тайвина опасно блеснули. Серсея до сих пор держала на него обиду из-за младшей дочери Старка. Тайвин знал об этом, но не считал нужным заострять внимание. Девчонка имела свою цену. А теперь, когда стало известно о ее… способностях, Тайвин размышлял над тем, как и их обратить себе в пользу. — Ты взрослая женщина, Серсея, — суровым тоном произнес Тайвин, глядя на дочь сверху вниз, — Ты королева. А еще ты моя дочь и навсегда ею останешься. Поэтому не вынуждай меня тебя наказывать, — кивнув, Тайвин направился в сторону своей башни. После соколиной охоты он нуждался лишь в нескольких вещах: горячей воде, кубке прохладного вина и покое. Переодевшись в свежую сорочку и мягкие бриджи, Тайвин расположился за своим рабочим столом и неторопливо сделал несколько глотков. День был долгим и всё еще по-летнему жарким. Тайвин уже и позабыл, когда в последний раз позволял себе таким наглым образом бездельничать. Пожалуй, такие выходки имели место быть лишь в далеком-далеком детстве, когда он вместе с братьями прыгал со скал в бушующие воды Закатного моря. Это были опасные выходки, за которые мать их вечно бранила. Тайвин сделал еще один глоток, вытянул ноги и взглянул на огонь, горевший в очаге. Раз уж Красный замок не пал за время его дневного отсутствия, а Мартеллы не перерезали глотки Тиреллам, остаток вечера можно было провести в спокойствии. Тайвин чувствовал, что нуждается в отдыхе, но никогда и никому внешне этого не показывал. Всякая слабость при любом раскладе должна была находиться под замком. Но спокойное одиночество длилось недолго. Серсея вошла в его кабинет непривычно тихо, даже юбки ее платья почти не издавали знакомого шелестящего шума. Тайвин тут же выпрямился. Расслабленность его позы вмиг улетучилась. Это у него уже давно вошло в привычку. То, что с дочерью было что-то не так, он заподозрил почти сразу, поэтому у ступеней замка Тайвин ограничился лишь отповедью на выпад в его сторону. Безусловно, Серсея злилась из-за девочки, но чрезмерная тревога, которую Тайвин заметил по тому, как она заламывала пальцы, указывала на то, что дочь беспокоило нечто иное. — Я думала, ты после охоты предпочтешь сразу лечь спать, отец, — произнесла Серсея и поглядела на свои пальцы, сомкнутые в замок. — Это была соколиная охота. Я еще не настолько стар, чтобы смертельно устать из-за верховой езды. Впрочем, жара всё-таки сделала свое дело. Думаю, к ночи может прийти гроза. Слишком уж душно, — неторопливо ответил Тайвин, раскачивая в своей руке кубок. — Никогда не любила грозу, — немного сморщив нос, отметила Серсея. — Ты ее боялась и постоянно убегала в кровать к брату. Если мысли о Тирионе вынуждали Тайвина раздражаться и сердиться, то мысли о Джейме порождали в глубине души странную необъяснимую боль. Тягучую и раскалённую, словно под ребра кто-то слишком смелый и наглый вонзил горящий факел. — Томмен в восторге от утки, — с нежной улыбкой произнесла Серсея и пройдя, села напротив отца. — Мейстер уже позаботился о ней. — Я предупредил Томмена, что он должен будет отпустить утку. На соколиной охоте его едва не вывернуло. Ты не видишь середины, Серсея. Старший сын — слишком жесток. Младший — слишком нежен. — Я делаю всё, что в моих силах, отец. — Делаешь недостаточно, — Тайвин отставил кубок и внимательно посмотрел на дочь. — С тех пор, как ты снова стал десницей, я не слышу в свою сторону ничего, кроме упреков. — Я не привык к праздным разговорам. Раз уж ты пришла, я в очередной раз воспользуюсь возможностью напомнить, где ты промахнулась. Не для упрека, а чтобы ты исправила ошибку. Впрочем, не будем наивными. Некоторые ошибки уже поздно исправлять. — Разве мы не можем просто поговорить? — Что случилось? — ответил вопросом на вопрос Тайвин. Он внимательно рассматривал лицо дочери, ее глаза и всё отчетливей убеждался, что что-то успело произойти в его отсутствие. — С чего ты решил, что что-то случилось? Разве отец и дочь не могут вместе провести вечер? Или ты еще хотел собрать совет? В такое позднее время без веской на то причины в нем нет потребности, разве я не права? — Что случилось? — повторил свой вопрос Тайвина. Серсея себя вела почти так же, как и в детстве. Если она притихала и пыталась увести разговор в несвойственное ей русло, значит определённо, что-то успела натворить. Джейме всегда сдавался первым, даже не пытался лгать, глядя отцу в глаза. Его же сестра была и оставалась упрямой. Зная, что наказание за ложь может быть суровым, она всё равно стояла на своем до конца. — Она всего лишь дочь своего отца, — любила иногда повторять Джоанна и в письмах, и во время личных бесед. — Ее отец не лжец, — всегда отвечал Тайвин и хмурился. — Зато какой упрямец! — тихо смеясь, дразнила она его и тут же прижималась губами сначала к переносице, чтобы разгладить морщинку, затем — к губам, чтобы Тайвин даже не вздумал злиться. — Джоффри бросил младшую девчонку в темницу, — нехотя призналась Серсея и отвела взгляд в сторону, а затем снова осторожно поглядела на отца. — Она напала на него. Напала на короля. Завтра Джоффри хочет снять ей голову. Я тебе говорила, что ты совершаешь ошибку. Она дикарка и дочь изменника. Дурная кровь, дурные помыслы. — И ты пришла ко мне, чтобы проверить, знаю ли я уже о случившемся или нет? — удивительно спокойным голосом спросил Тайвин. — Я пришла сказать тебе правду отец. У Джоффа вся шея теперь в синяках и царапинах. Девчонка словно обезумела. Маргери может подтвердить. Она была там, она всё видела. — Если правда на твоей стороне, почему ты так нервничаешь? — Нервничаю, потому что ты сейчас спокоен. А твое спокойствие меня всегда пугало больше, чем гнев, — Серсея поднялась со своего места и забрав кубок отца, сделала несколько больших глотков.

***

Арья старалась ни о чем не думать. Ни о боли, что охватила огнем всё ее тело, ни о том, где она находилась. Арья лихорадочно перебирала в голове все девизы и гербы, которые успела выучить с Этаном. На левой ладони до сих пор сохранились бледные пятна чернил, что служили доказательством ее недавней долгой и мучительной писанины. Девизы великих Домов Арья успела выучить еще в Винтерфелле, благодаря мейстеру Лювину. Это была слишком легкая задача, неспособная как следует отвлечь. Поэтому Арья изо всех сил напрягла память и принялась повторять те, что выучила лишь сегодня. — «Мы освещаем путь». Хайтауэры. На гербе изображен Староместский маяк. Ступенчатая белая башня, увенчанная огнём, на дымчато-сером поле, — пробормотала Арья, почувствовав, как сырой колючий холод невидимыми пальцами проник уже не только за шиворот ее сорочки, но и под кожу. Плотней скрестив руки на груди, она скривилась от нового приступа боли в ребрах и продолжила ходить из одного угла камеры в другой. Вокруг царила непроглядная темнота. В этой камере отсутствовали окна. Часто моргая, Арья продолжала видеть проклятую густую темень, отчего возникло ощущение, словно ее похоронили заживо. — «Первые в битве». Тарли. На гербе изображен красный охотник на зелёном поле, — продолжила бормотать Арья и едва не налетела на стену. Ощупав ее, она медленно развернулась, крепче обняла себя за плечи и снова продолжила: — «Наши корни глубоки». Окхарты. На гербе изображены три зелёных листа дуба на оранжевом… нет, на золотом поле. Да, точно. На золотом. Старая солома под ногами страшно воняла чужой мочой и этот запах не могли перебить никакие ухищрения собственной памяти. Резко остановившись, Арья крепко поджала нижнюю губу и ощутила привкус собственной крови. Живот и спина болели похлеще, чем после стройки. Голова казалась непривычно тяжелой и горячей. Страшно хотелось прилечь в укромном уголке и немного полежать, переждать, когда боль поутихнет. Но Арья запретила себе даже думать об этом. Снова и снова превозмогая боль, она продолжала ходить туда-сюда и вспоминать всё новые и новые девизы. Затем… На один короткий миг она вспомнила лицо отца и… Беззвучно расплакалась. Ее отец был в этой камере. Арья знала, что мерзкий Джоффри не стал бы лгать. Он хотел, чтобы она мучилась и придумал, как это можно устроить. О чем думал отец, когда был здесь? Боялся ли он? Или же храбрился? Прошло уже столько времени и Арья приняла то, что отец мертв. Убит. Обезглавлен по приказу проклятого куска дерьма с золотой короной. Но оказавшись здесь, Арья почувствовала и страх, и тоску, и ужас. Ей показалось, что отец где-то совсем рядом. Это было невозможно, но она всё равно чувствовала. — Мой папа мертв, — прошептала Арья дрожащим тихим голосом. — Я видела. Я видела. Я знаю. Если в этой тьме и мог кто-то появиться, то уж точно не он, а какое-нибудь чудовище. Призрак. Арья задрожала всем телом, сама, не зная от чего: страха или холода. Здесь было слишком холодно. Ей почудилось, что она услышала чей-то голос. Но он больше не повторился, будто тьма поглотила его, если он вообще был. Сколько времени Арья провела в камере, она не знала. Может, час. Может, день. Боль в спине усилилась настолько, что порой начало сбиваться дыхание. Нащупав холодную каменную стену, она нашла угол и всё-таки забилась в него. Может быть, в этом углу когда-то тоже вот так сидел Нед Старк? «Он уж точно не плакал, — подумала Арья и зло утерла рукавом сорочки свои щеки, словно слезы были в чем-то виноваты. — И я тоже плакать не буду». Она не знала, были ли ее глаза открыты или закрыты. Во тьме не прослеживалось никаких отличий. Не знала, видела ли она это взаправду или ей просто приснилось, но… Арья снова увидела своего отца. Она упражнялась с Сирио, а отец наблюдал за ней. Его лицо было серьезным, но она могла поклясться, что заметила тень мягкой улыбки. Ей страшно не хватало отца. С его смертью Арье почудилось, что умерло что-то и внутри нее самой. Какая-то определённо лучшая ее часть. Именно в тот момент Арья окончательно перестала чувствовать себя той маленькой девочкой, какой она приехала в Королевскую Гавань. Сначала мысль о том, что здесь был заточен отец Арью страшно напугала, теперь же… Она позволила воспоминаниям заполнить ее голову подобно воде, что заполняет кувшин. Арья вспоминала каждый миг, в котором присутствовал отец. Даже тот, где он ругал ее. Санса была права. Отец никогда их толком не ругал, лишь смотрел так, что вмиг становилось страшно стыдно и больше не хотелось плутовать. Лицо отца расплылось, словно она видела его в отражении воды, куда запустили несколько камешек. Когда вода успокоилась, Арья увидела ворона. Он снова кружил над ней, но на этот раз Арья не стремилась прикрыть голову. Она не боялась его большого острого клюва. «Расти и крепни», — послышался в голове голос ворона. «Я росту! Правда росту!», — ответила мысленно Арья. Она стояла у пруда богорощи Винтерфелла, а ворон продолжал кружиться над ней, будто решил подразнить. «Освободи себя. Освободи свою голову и душу. Ты должна быть свободной и тогда узришь то, что предначертано узреть». Арья так давно не видела ворона. Его появление и обрадовало ее, и озадачило так же, как и в их первую встречу. «Свободной? От чего?». «Освободи. Освободи. — повторил ворон. — Расти и крепни. Волк придет за тобой. Освободи. Оставь зерно тоски и боли людям». Ворон взмыл высоко в небо и словно растаял среди тяжелых серых облаков. Арья попыталась его высмотреть, но ничего не получилось. Она снова увидела отца. Он направлялся в ее сторону и показался Арье непривычно рассерженным. Она не плутовала, но даже не успела ничего сказать в свою защиту, когда он больно схватил ее за руку. — Папа? — едва слышно прошептала Арья и открыла глаза. Она поняла, что открыла их, потому что увидела перед собой не кромешную тьму, а лишь ее часть, разбавленную трепещущим пламенем факела. Хватка на руке показалась Арье слишком крепкой, как для морока сновидения. — Посмотри на меня, — услышала она смутно знакомый голос и почувствовала, как ее руку отпустили и взяли за подбородок. Несколько раз моргнув, Арья увидела перед собой лорда Тайвина. Даже в полутьме было заметно то, насколько он зол. Разъярен. В этот миг ей показалось, что она и впрямь увидела льва, способного прокусить хребет опостылевшей капризной добыче. «Я не добыча. Я волк». — Ты что, глупая, творишь? — даже в его шепоте ощущалась эта обжигающая ярость. Пальцы на подбородке сжались с такой силой, что Арья ничуть не удивилась, если бы лорд продавил ее нижнюю челюсть. Прежде гнев лорда заставил бы Арью съежиться и ощутить страх, но сейчас она не испытывала ничего, кроме пустоты и холода, что продрался к костям. — Ты меня слышишь, глупая девчонка? — лорд Тайвин схватил ее за плечи и с силой поставил на ноги. Арья удержалась на них лишь на мгновение, а затем непременно рухнула бы на холодный каменный пол, устланный старой соломой, воняющей мочой. Но те же руки, что подняли Арью, ее и уберегли от падения. Тьма снова стала абсолютной, будто кто-то решил погасить все факелы на свете.