Императорский дворец Севара
«Джин! Джиииин!» Сокджин подорвался на кровати, вынырнув из тяжёлого сна. Он отчётливо слышал, как будто прямо там, в комнате, его звал Намджун. Так громко кричал, с надрывом, звал на помощь. У омеги защемило сердце. «Плохо, его Намджуну плохо!» «Я ему нужен, он звал меня!» Джин встал с кровати и, подойдя к окну, отдёрнул тяжёлую занавесь. Вдалеке едва забрезжил рассвет. Агсар спал в своей колыбели, тихо посапывая. «Святые небеса, Намджун, где же ты?!» Он взял в руки нательную рубаху альфы, которая всё время лежала рядом, на стуле, ведь запретил слугам даже притрагиваться к ней. Та до сих пор хранила аромат его любимого, вся пропитанная запахом аниса. Джин поднёс её к лицу и горько заплакал. «Живи, я тебя прошу!» Малыш, как будто почувствовав настроение папы, захныкал, требуя внимания. Джин, подойдя к колыбели, взял малыша на руки и лёг с ним вместе на кровать, а после дал грудь, укрывая рубахой любимого, ласково приговаривая: — Скоро твой отец приедет и увидит, какой ты у нас красивый! Посмотрит, какой ты умница, вон как кушаешь… — вытирая слёзы тыльной стороной ладони, успокаивал то ли малыша, то ли себя. Агсар внимательно слушал папу, хлопая пушистыми ресницами, причмокивая, посасывая грудь. Джин, наплакавшись и наговорившись с малышом, провалился в зыбкий сон.***
Поднялся муж императора с тяжёлой головой. Ему предстояло поговорить с Феликсом и решить ещё ряд вопросов, но уже из государственных дел. Он расчесался, с помощью вакато оделся, а затем спустился вниз. В столовой никого не было кроме Феликса, который завтракал в одиночестве. — Доброе утро! А где все? Я знаю, что Юнги уехал в замок Ювария ещё вчера, а Хосок отправился с проверкой на восточное побережье в замок Мевара… То есть… Где все омеги? — спросил, заняв своё место. — Чимин, наверное, ещё спит. Он всегда поздно встаёт. А Хёнджин был, но уже ушёл, сказав, что не голоден. Он только что проводил Хосока… Я видел, как они прощались в холле. Ну и расстроенный пошёл к себе, — рассказал омега, после чего насадил на вилку кусочек жареного яичного блинчика и отправил в рот. — Ну хорошо. Как раз мы тут одни… Ты мне расскажешь? Чего это ты так светишься в последнее время и где всё время витаешь? — спрашивал, разрезая свой блин и поглядывая на омегу. И заметил, как тот перестал жевать, чуть не выронив вилку из рук. — Всё-то ты заметишь! — покраснел Феликс. — Я жду! Давай рассказывай — что происходит? — Ну, собственно говоря, ничего такого. Просто мне нравится этот новый асигар Юнги. Альфа с севера — Кристофер Бан. — В смысле, «нравится»?! — И я ему, по-моему, тоже нравлюсь, — добавил и опустил глаза в тарелку. — Асигар, говоришь, значит, нравится! Я ничего не пропустил? Не получится, что тебя тоже тошнит уже?! — Джин строго посмотрел на омегу. — Ты что! — от возмущения Феликс подскочил, переворачивая тарелку. — За кого ты меня принимаешь?! — Хорошо-хорошо! Успокойся, сядь! И насколько он тебе нравится? Феликс медленно опустился обратно на место. — Я не знаю. Очень. Я себя так чувствую рядом с ним… Не так как с Юнги… — глаза его засветились, как только начал говорить об асигаре. — Так, всё ясно. Ты влюбился. — Ну, я не знаю… Может, это и любовь. Я ведь не любил ещё ни разу, — смущённо сложив руки на коленях и опустив голову, тихо лепетал Феликс. — Прошу, будь разумным, не наделай глупостей. А я подумаю над всем этим. А теперь — доедай завтрак, — как можно мягче произнёс Джин, и они молча продолжили трапезу.***
1622 год. Северные земли Ясури
Омега выбился из сил, но дотащил альфу до своей хижины к вечеру следующего дня. У Намджуна начался жар, и он бредил в беспамятстве, всё время кого-то звал. Затащив его в хижину, Усон сразу понял, что за три дня их отсутствия ветхое жильё промёрзло. Двери и окна покрылись толстым слоем инея. То, что служило постелью — матрас, набитый луговыми травами, — было относительно сухим, но хрустело, словно его набили льдинками, когда он уложил императора. После омега растопил пожарче очаг, нагрел воды для того, чтобы приготовить травяной настой. Развернул ногу, сразу обнаруживая, насколько сильно та посинела и распухла. Сменил перевязки, приложив листья брусники. Намджун метался и стонал, покрылся весь испариной, хотя в ветхой хижине было ужасно холодно. Усон и сам всё время грел озябшие руки у очага, сняв с себя меховой жилет и укрыв им Намджуна, которого трясло мелкой дрожью. Приготовив настой, который научил его делать папа, накрыл альфу всем, что только нашёл в доме, и отправился проверять силки. Надо было приготовить что-то поесть, желудок напевал, требуя пищи. Они оба оставались три дня без единой крошки во рту, хорошо было только, что с собой имелся бурдюк с водой. Усон завизжал от радости, когда увидел, что в силки попался заяц. «Ну, теперь Намджун точно поправится! Да и я не умру с голоду!» Он быстро управился с освежеванием зайца и нарезал, позже поставив на огонь готовиться похлебку. Через некоторое время хижина наполнилась ароматом свежесваренного мяса. Налив бульона в плошку, омега думал, как же ему напоить им Намджуна. Требовалось того как-то приподнять. — Ну и здоровенный ты, раскормили тебя там на императорских харчах! — бубнил омега, пытаясь усадить Намджуна. У него ничего не получалось, он весь взмок, пока наконец не подлез под спину и, оперев на себя, не приставил ко рту плошку с тёплым жирным бульоном. Влив большую порцию тёплой живительной жидкости насильно и сверх напоив настоем из трав, уложил, аккуратно укрыв. Сам поел мяса и запил бульоном, после устало моргал, еле удерживая отяжелевшие веки от сумасшедшей усталости, вдруг навалившейся. Подкинув дров в очаг, Усон забрался к альфе под бочок и тут же вырубился, измученный трёхдневным блужданием по лесу.***
Утром, едва проснувшись, омега почувствовал себя полностью разбитым — у него ломило поясницу, всё его естество вопило и требовало ласки, член стоял. Альфа в это время тихо сопел. Жар у него спал. Обхватив омегу своими сильными руками, прижал к себе, как будто боялся, что тот может сбежать. Очаг потух, но угли ещё тлели, отдавая своё тепло. Намджуну снился сон. Или в бреду его преследовали видения. Он вернулся домой. Восседая на коне, ехал вдоль аллеи в императорском саду, где цвела сакура. Там, в конце аллеи, стоял Джин, держа за руку ребёнка. И когда Намджун приблизился, показалось, что омега узнал своего повелителя. Присев, он что-то сказал малышу лет пяти, который спустя мгновения побежал навстречу, раскинув руки с выкриком: «Отец!..». Но алея бесконечно растягивалась, а малыш всё бежал и бежал… Альфа открыл глаза, всё ещё слыша, как ребёнок кричит: «Отец!..». Оглядевшись по сторонам и придя в полное сознание, Намджун вдруг заметил, что обнимал омегу, который источал безумный аромат роз. «Дьявол, у него течка!» Тот лежал в его объятиях и испуганно хлопал глазами. Усон никогда не испытывал ничего подобного, однако папа рассказывал, что такое течка и что она обязательно с ним случится. Только он и представить себе не мог, что же это будет на самом деле. Это была его первая за восемнадцать лет жизни течка. Он притих, прижимаясь всем телом к альфе и заглядывая в глаза, требуя, сам не понимая чего. «Святые небеса, что же мне с тобой делать?!» Аромат был такой сладкий. Окутывал, затмевая разум, не позволяя мыслить здраво. Изголодавшаяся мужская плоть мигом отозвалась, не обращая внимания на дикие боли в ноге. Альфа, притянув омегу повыше, накрыл его сладкие губы поцелуем. «О боги, как я давно не целовал никого…» Усон, прикрыв глаза, разомкнул рот и принял наглый язык, после чего подался навстречу, задрожав всем телом от накрывавшего возбуждения. Мягкие, пухлые и такие сладкие. «Святые небеса! Что я делаю?! Джин, прости меня!» — бесконечно крутилось в голове, но остановиться не было никаких сил. Руки сами скользнули под тонкую рубаху омеги и прошлись по позвоночнику вверх, а затем вниз, ныряя в штаны, сжимая упругие ягодицы и прижимая к своему паху маленькое хрупкое тельце. Омегу вело, он уже ничего не соображал, ощущая только дикое возбуждение и изнывавший жар в паху, который ударял в мозг, разжижая все остатки разума. Стянув штаны с омеги, Намджун раздвинул его ноги, просто смочил два пальца в чужом рту, провёл по пухлым губам и, опустив руку, ввёл поочередно, стимулируя простату. Омега стонал и извивался, сводя с ума императора. Изголодавшись без своего Джина, альфа как с цепи сорвался — он хотел, хотел уже войти, заполнить это хрупкое создание собой, своей плотью, своим семенем. Когда он опомнился, то лежал, тяжело дыша, придавливая омегу своим мощным телом, нога отдавала резкой болью, отрезвляя. Омега содрогался в последних спазмах оргазма, закрыв глаза и запрокинув голову. «Дьявол, что я наделал?!»***
Южные острова Гайава
Подготовка к свадьбе была в полном разгаре. Портной, которому выделили комнату для работы на первом этаже, уже пять недель жил у них. Тэхён много времени проводил с ним, бесконечно перебирая маленькие пошитые для малыша вещички: всевозможные шапочки, кофточки и носочки. Тэхёну же пошили самый шикарный наряд для свадьбы — белый саварм украсили огромным количеством жемчуга, вплели серебряные нити, создавая замысловатые узоры и цветы. Была готова и корона, вся усыпанная жемчужинами, размером с крупную вишню. — Ты — мой жемчужный принц! — произнёс Соджун, разглядывая Тэхёна, когда наконец уговорил его примерить свадебное одеяние. Он готов был зацеловать омежку, но на него смотрели такими печальными глазами, что не решился даже подойти. Потоптался у входа, не в силах оторвать влюблённый взгляд, но всё же заставил себя выйти за дверь, дав возможность спокойно переодеться. Собственный наряд Тэхёна совсем не волновал, зато он с бесконечной нежностью любовался красивыми крохотными одёжками для младенца. Облачившись в свадебное одеяние, он снова вспомнил Чонгука, хотя всячески старался не думать о нём. «Забыть! Навсегда вычеркнуть! Не было его в моей жизни! Никогда!» И у него даже уже получалось больше думать о малыше, что наполняло светом и желанием жить. Но в тот момент, когда переоделся и взглянул на себя в зеркало, сердце треснуло и льдины посыпались мелкими хрусталиками, больно впиваясь в лёгкие, не позволяя дышать. Боль сковала грудную клетку, в памяти всплыли все счастливые минуты, проведённые вместе. Как они смеялись, когда Айко погрыз кетон Чонгука и сделал себе гнездо из огрызков кожи прямо в постели Тэхёна. Они тогда уехали на целый день, и Чонгук забыл свой кетон в спальне омеги. Он сел на край кровати, разглядывая себя в зеркале. «Красивый наряд, очень». «Жаль, что Чонгук не видит». Тэхён сглотнул ком, подступивший к горлу. Боль, постепенно ставшая родной за эти недели, разливалась внутри. Но он научился жить с ней. Не радоваться, не улыбаться, просто жить изо дня в день, согревая свою душу единственной светлой мыслью о малыше, о зародившейся в нём самом жизни. Только она спасала его сейчас и заставляла дышать, топя все ледяные осколки в лёгких.***
На свадьбу было приглашено более трёх сотен гостей. Приехали правители как Тарии и Моравии, так и послы соседних государств — Касабуки, Визании — и другие высокопоставленные чины из окружных государств, с которыми торговал Ким Соджун. Его боялись и уважали. Все были наслышаны об этой истории. Что он купил на торгах, каким-то образом опередив сына самого Ким Намджуна, красивейшего омегу Южного побережья. Всем хотелось увидеть собственными глазами эту диковинную жемчужину. Свадебные белые шатры установили на берегу моря, саму церемонию организовывали прямо на пирсе, который украсили цветами белого моралеса и будлеи. Тэхён сидел в спальне, наконец оставшись один, после того как его нарядили Раун и ещё трое омег. Он даже никуда не ходил, а уже дико устал. Сев на стул у туалетного столика и опустив руки на колени, разглядывал невидящим взором наряд и обводил пальцем узоры на саварме, витая непонятно где. Мысли никак не хотели собираться в кучу, расплываясь вязкой липкой жидкостью, опоясывали какой-то тоской, удушающей, как эта нитка жемчуга на шее. Он хотел её поправить, чтобы легче было дышать, а та рассыпалась по полу, отстукивая тысячную дробь и закатываясь во все щели. Его натянутые нервы треснули, как эта самая нить жемчуга, и тихое проливание горьких слёз превратилось в рыдания. Уронив голову на локоть на туалетном столике, он рыдал громко, в голос, почти завывая, оплакивая свою горькую судьбу. Прощаясь с Чонгуком. Прощаясь уже навсегда. Последняя нить ожидания треснула вместе с нитью жемчуга, рассыпавшись и раскатившись так, что уже никогда не собрать. Он только теперь понял, что ждал, всё это время всё равно ещё ждал. Ждал его, самого любимого, своего Чонгука... — Зачем? Зачем ты так со мной?! — кричал он в голос. На крики прибежали Раун и Соджун. — О боги, Тэхён, милый, — альфа бросился к своему жениху, обнимая и прижимая к себе. — Вон отсюда все! — приказал, беспрестанно гладя по голове своего мальчика, откинул в сторону корону и усадил того к себе на колени. — Плачь, милый, плачь, — качал его на руках, прижимая к груди. — Плачь, легче станет. — Почему, почему он меня бросил? Почему оставил?! — рыдал, уткнувшись в грудь Соджуна, пачкая слезами его белый свадебный наряд. Но это не имело для обоих никакого значения. Альфа ничего не отвечал. Просто качал, давая возможность выплеснуться этому вулкану обиды и тоски. Его и самого волновал этот вопрос — почему же сын Намджуна не отправился вызволять свою любовь? Он ожидал нападения, готовился, но этого не случилось. Неужели этот мальчик не был дорог сыну императора? И тот сразу же его забыл? Соджун понимал, что готов погибнуть за него, пойти войной против кого угодно, но не отдать никому своё завоёванное счастье. Почему же Чон Чонгук так просто отказался? И теперь, пока качал омегу и слушал рыдания, Соджуну стало больно за него. Постепенно крики прекратились и всхлипы стали тише. Наконец, Тэхён затих, совсем обессилев, и положил голову на грудь альфы, прикрыв глаза. В дверь заглянул Раун: — Ваша светлость, там уже все волнуются... — Закрой дверь, — отмахнулся от него Соджун, продолжая качать свою драгоценность. — Как ты?.. Нас ждут, — сказал, заглядывая в глаза. — Ты успокоился? Тэхён только быстро кивнул. — Ты готов идти к алтарю? Подумай о ребёнке… Постарайся не расстраиваться так больше, ему это вредно, — тихо и вкрадчиво, пытаясь вернуть здравомыслие омеге. — Я готов… — прошептал охрипшим голосом, не поднимая головы. — Ну вот и хорошо. Сейчас Раун поможет тебе. Приведёт в порядок. Я буду ждать у алтаря, — произнёс нетребовательно, но твёрдо, а после устроил Тэхёна на соседнем стуле, поднялся и поцеловал в пушистые волосы склонённую голову. Раун быстро расчесал, вытер потёки размазанной сурьмы и накрасил заново. Водрузил на голову корону, добавил немного румянца на бледное лицо и вывел слабо соображавшего омегу в коридор, где передал в руки Джангару, который должен был вести его к алтарю. — Здравствуй, Тэхён. Как ты? — спросил, взяв под локоть омегу и заглянув в заплаканные глаза. — Нормально… — прошептал тот. — Ну что? Тогда идём? — Идём… Джангар вёл его по специально сделанному деревянному помосту, устланному цветами азалии, по обеим сторонам от которого стояли гости. Как только Тэхён ступил на помост, повисла затянувшаяся тишина, слышно было только, как шелестели и хрупко ломались под ногами цветы. Все знали о красоте омеги, но никто не ожидал, что та настолько неземная, магическая, сводящая с ума. Хрупкий, нежный, словно фарфоровая статуэтка в белом саварме. А эта бледность на лице… И глаза… О, эти глаза! Две бездны Южного моря утягивали на дно всех, не оставляя шанса на спасение. Соджуну казалось, что Тэхён никогда не дойдёт до него. Его мальчик. Если бы он мог, то не позволил бы никому даже взглядом прикасаться к нему. Когда халаиф совершил все обряды, брачующиеся повернулись лицом к присутствовавшим гостям. Тэхён стоял с застывшим лицом, смотря в одну точку, пребывая в только ему одному известном месте. Гости скандировали: — Счастья молодым! Если бы они только знали, кто стоял перед ними, они бы уже стали целовать ему руки и боялись смотреть в глаза.