Касание Небес

      Следующие несколько дней пролетели как один миг. Эстель заканчивала переводить Слово Божье и параллельно обдумывала сказанное Гавриилом. Что нужно было сделать, чтобы понравиться Михаилу? Что изменить в себе, в душе? И, наконец, как очистить собственную судьбу? Все эти вопросы роем мыслей кружились в голове и не давали Эстель покоя.       С самим архистратигом она в эти дни почти не пересекалась — лишь периодически видела его в дворцовом саду, стоя у окна. И зачастую в окружении Рафаила или высокопоставленных серафимов. И чем дольше она наблюдала за ним, за его поведением, тем сильнее осознавала, что Михаил пробудил в ней что-то ранее непознанное — влечение, плавно переходящее в неподдельную влюблённость. А Гавриил подлил масла в огонь.       «В твоих руках Слово Божье, Эстель. Оно имеет силу, когда его используешь. Быть может, оно сможет помочь тебе намного лучше, чем вино», — вспомнились ей слова архистратига.       И он как в воду глядел: Эстель, за время, проведённое за переводом скрижали, стала чувствовать этот камень. Ментальная связь с ним крепла, и пророк к ней привыкла. Будто и вправду с рождения скрижаль была с ней.

***

      В Раю царила ночь. Было полнолуние, и огромная, круглая, не прикрытая завесой облаков луна, заглядывала в комнату, расстелив на полу сверкающую белым серебром дорожку.       Разгадывая слова какого-то заклинания, написанного очень маленькими золотыми рунами и в самом низу, Эстель, незаметно для себя, уснула за столом в обнимку со скрижалью. Сон быстро пришёл к ней яркой вспышкой, а символы на камне слабо засияли и будто слились с волшебным светом луны.       Эстель очутилась в какой-то комнате, которую не сразу узнала. Старый потрёпанный диван стоял в углу, на стенах отходили выцветшие дешёвые обои, журнальный столик был весь в следах от ножа — его часто втыкали в дерево или что-то им резали. Местами прожжённый, местами съеденный ковёр в жирных пятнах расстилался на половину гостиной, собирая пыль и грязь. Старый телевизор показывал только пару каналов в чёрно-белой картинке и часто ломался.       Внутри Эстель всё похолодело, когда она поняла, что очутилась дома.       Сейчас припрётся пьяная мать и будет её отчитывать за всё, что только придёт ей в голову. Ляжет на диван и включит телевизор. Он будет барахлить. Тогда она крикнет Эстель, чтобы та подошла и ударила по ящику. «Какого хуя это дерьмо не работает?!».       Вдруг Эстель заметила ребёнка в углу, который играл во что-то спиной к ней. Она подошла поближе, чтобы рассмотреть девочку, и тут же отпрыгнула, как только увидела лицо малышки.       — Это… Я?       В коридоре послышались шаги и знакомый, ненавистный голос заорал: «Эстель!». Сюзанна явилась изрядно выпившая, — встреча однокурсников прошла весело: коньяк, мартини, вино, шампанское лились рекой, а от зажигательных пьяных танцев болели ноги.       Взрослая Эстель обернулась на шум и зажмурилась от света, включенного в проёме. Маленькая Эстель прижала к груди старую куклу с выцерапанными глазами и вжалась в угол. В гостиную ввалилась мать, еле держась на ногах и спотыкаясь.       — Сколько раз я говорила тебе не разбрасывать игрушки, мелкая дрянь, — выругалась она, в очередной раз споткнувшись о воздух и упав на диван. — Включи телевизор. Хоть какая-то будет от тебя польза.       Большая Эстель машинально дёрнулась в сторону ящика, но вовремя себя остановила, готовясь ругаться с этой женщиной.       Маленькая же Эстель поднялась на худенькие ножки и с испугом в глазах выполнила просьбу. Телевизор засбоил.       — Ёбни его хорошенько! — зло выкрикнула мать, от чего обе Эстель вздрогнули. — Бесполезная девка!       Ручка Эстель не смогла ударить так, чтобы телевизор вновь заработал, и девочка замерла, большими глазами смотря на эту женщину.       — Не подходи к ней! — вспомнив, что случилось после, закричала взрослая, загораживая собой ребёнка.       Сюзанна не услышала её. Она встала с дивана, взяла в руку тапок и пошла прямо на дочь, пройдя сквозь большую Эстель. Девушка вновь почувствовала боль, ужас и беспомощность.       «Это воспоминания, — сообразила она. — Я могу лишь наблюдать».       Однако новая вспышка неожиданно ослепила её, и она очутилась уже не дома.       Пророк широко распахнула глаза и вскочила, принявшись судорожно осматриваться по сторонам. Слово Божье продолжало сиять. Давно забытое воспоминание ожило и теперь резало Эстель без ножа по живому. Глаза её непроизвольно наполнились слезами, а грудь сдавило болью обиды. Не долго думая, девушка выбросила из стоявшей на подоконнике венецианской вазы веточки лаванды и с остервенением швырнула предмет в стену. Слёзы лились водопадом. Естественно она помнила всё. И будто ощутила в воздухе какие-то эфемерные, призрачные мольбы малышки Эстель: «Не надо, мамочка!», «Я буду послушной!», «Я не виновата!».       — Да гори ты в Аду! — в сердцах закричала Эстель и позолоченной статуэткой в форме белого лебедя, первой, которая попалась под руку, разбила зеркало. — Тогда это меня сломило, потому что я не могла дать тебе отпор! Сейчас же!.. Я научилась стоять за себя!       Порывисто дыша, Эстель опустилась на кровать и вытерла слёзы покрывалом. Щёки горели лихорадочным румянцем. А мягкий ковёр и ламинат были усыпаны битым стеклом, отколотыми кусками от вазы, осколками, мелкими и крупными. Но девушке было всё равно.       — Нет… Я сильнее… — пробормотала пророк и откинулась на подушку.       И вскоре уснула — истерика, казалось, забрала все её силы и высосала энергию, оставив лишь пустую оболочку.       И она вновь астрально очутилась в прошлом. Теперь она стояла за деревом на снегу, наблюдая за маленькой собой. Вот-вот грозилась начаться буря. Девочка сидела под заснеженным деревом прямо на снегу, со старой куклой в одной руке и ножницами — в другой, и яростно выкалупывала игрушке глаза, представляя, что это мать.       Взрослая Эстель тут же вспомнила тот день. Мать ударила её за то, что та случайно разбила тарелку с едой, пока несла этой женщине ужин. Под глазом девочки горел синяк синеватого оттенка. Эстель помнила, как от обиды и безысходности заперлась в комнате, потом взяла куклу и ножницы, незаметно пробралась из дома на улицу и побежала, пока не наткнулась на это дерево.       Она не знала, что на неё нашло, но помнила застилавшую разум ярость, и голубые глаза куклы, как голубые глаза матери, исчезающие под острым лезвием ножниц. Она помнила, как остановилась только тогда, когда почувствовала подобравшийся к лёгким холод. Ветер освежил голову и заставил прийти в себя.       Эстель смотрела на себя и задыхалась от отчаянья. Будто сыпали тонны соли на множественные глубокие раны. Как же ей хотелось забрать девочку с собой, чтобы она больше не видела и не переживала весь этот ужас.       Она закрыла глаза и открыла их, когда почувствовала, что ветер больше не завывал в уши, а холод не пробирал до костей.       Девушка что есть силы ударила кулаком в подушку и бросила мимолётный взгляд в панорамное окно, — эта отвратительная ночь тянулась как жвачка, нагреваемая июльским солнцем, — медленно и мучительно.       — Ты всегда умела унижать слабых! Хотя сама была таким же ничтожеством, каким считала меня! — прокричала Эстель куда-то в украшенный библейской фреской потолок.       Ангелочек, качающийся на цветочной качеле в Райском Саду, казалось, укоризненно глядел на неё с высока и осуждал.       Девушке ещё крупно повезло, что в коридоре резиденции не было стражи, и никто не слышал её криков, восклицаний и истерики.       От дикой агонии снова и снова хотелось рвать волосы на голове. Что, собственно, Эстель и сделала. Взглянув на толстый клок волос в руках, она вскрикнула. А потом вновь стала колотить кулаками подушку, выплёскивая на ней весь негатив.       Потихоньку ей становилось легче. Эмоции утихли, и сон в очередной раз сморил её — неспокойный, тревожный, но сон. Скрижаль ещё ярче засветилась, служа девушке невидимым проводником.       В этот раз пророк стояла в комнатке маленькой Эстель. Та сидела на кровати и всхлипывала. Очередная ссора с матерью оставила отпечаток на её психике.       В руках девочка держала чёрно-белую фотографию, на которой была изображена черноволосая женщина в цыганском наряде.       — Бабушка, — прошептала девочка, с особой нежностью проведя тоненьким пальчиком по фотографии. — Почему ты от нас так рано на небо улетела? Почему бросила меня? Ты была той одной, кто любил меня… зачем тебе то небо? Там ведь плохо… там нет меня…       По щеке большой Эстель опять покатились слёзы. Сколько их было? Она ощущала любовь и заботу Полетты, её бабушки — единственного человечка во Вселенной, которому было на неё не всё равно. И от этого ещё больнее становилось.       — Бабуля… — прошептала маленькая сквозь пелену слёз.       А взрослая Эстель вторила ей, проживая снова ту боль и тот день. Она помнила, что было дальше.       — Сколько раз я должна повторять, чтобы ты вымыла эту чёртову посуду! — завопила мать, когда тайфуном влетела в комнату. — Ты совсем идиотка?! Заставь свои куриные мозги работать!       — Мама, я… — попыталась оправдаться девочка, а взрослая Эстель вновь попыталась защитить её, но рука прошла сквозь мать.       — О, чудненько, — Сюзанна выхватила из рук дочери фотографию и злобно прошипела: — Как трогательно.       — Отдай, — насупилась девочка. — Это память…       Вместо ответа женщина, скрепя зубами от злости, с дьявольским огнём в глазах, разорвала снимок. Потом швырнула куски прямо в лицо дочери и завопила, как умалишённая:       — Хватит! Развела тут сопли! Иди умойся, а то выглядишь как ничтожество! И не забудь помыть посуду!       Обе Эстель плакали. Девочка пыталась вытереть слёзы со щёк, но они никак не останавливались. Через силу она встала и ушла на кухню. Большая Эстель осталась одна в пустой комнате. Её душа разрывалась от обиды и несправедливости. Как же больно было заново пережить всё это! За что ей эти мучения? Зачем? Она не могла ответить и понять. Так жестоко над ней ещё никто не издевался.       Внезапно всё прекратилось. Снова яркая вспышка, и Эстель была уже в месте, которое можно было назвать «пустотой». Там не было ничего, за что мог бы зацепиться глаз. Под ногами не было почвы. Состояние невесомости немного отрезвило её рассудок и вызвало новые вопросы.       — Где я?.. — прошептала Эстель, но ответа не получила.       Вместо ответа мимо неё стали проплывать картинки из её жизни, быстро сменяя друг друга.       А потом раздался голос со всех сторон:       — У тебя есть выбор, Эстель. Поступи мудро: ты можешь забыть своё прошлое и начать жить заново. Без боли и разочарования. Или можешь оставить всё как есть, всё отчаянье и все свои страдания. Решай.       Девушка задумалась, смотря на воспоминания. Это её прошлое. Его не изменить. Что было, то прошло. Кем она была бы без него? И кем она будет, если все, даже горестные, события просто сотрутся? Её душа станет пустой, как ведро.       — Я… Я хочу помнить. Я пережила всё это. Эта маленькая девочка — часть меня. Я не могу её бросить одну. Мне многое надо переосмыслить. Мне надо защитить её и себя. Я выбираю собственную историю. Пусть прошлое станет моей тенью. Но! В настоящем теперь я буду мудрее! Ради неё. А ещё… Я принимаю себя, как старой, так и новой!       — Ты сделала свой выбор, — услышала девушка и исчезла.       Она проснулась и бросила взгляд в окно: красный диск восходящего солнца сверкнул над садовыми деревьями, озаряя всё вокруг и её спальню теплом и надеждой. Письмена на скрижали тускнели с каждой секундой, забирая с собой муки, боль и терзания Эстель. Она шумно выдохнула и впервые за долгое время почувствовала себя свободной.