Ты не знаешь, что это значит для меня

Ольга! Ольга!!! ОЛЬГА!

– Представь себе отель в девять этажей, по девять номеров на каждом. В каждом номере заперто определённое количество человек, от одного до девяти, при этом на этаже числа не повторяются. Как в судоку внутри квадрата со сторонами 3×3. Запись со всех камер стёрта. Во все номера подан отравляющий газ, который, помимо прочего, вызывает кратковременную потерю слуха, чтобы пленники не могли расслышать, что говорит их спаситель. Тому, кто вызовется их спасать, будет дана подсказка в виде неразгаданного судоку, а также четыреста пять инъекций антидота — по одному на каждого пленника отеля. Правильно разгаданное судоку подскажет, сколько человек находится в каждом номере. Двери номеров будут заблокированы, а при попытке отключить электричество раньше времени начнётся пожар во всех номерах. То же самое произойдёт, если полиция попытается пробраться в номера через окна. Так что никакого мухлежа не выйдет. Инъекции с антидотом можно будет протолкнуть в щель под дверью. Если человек, который возьмётся за спасение этих людей, правильно раздаст антидот в каждый из восьмидесяти одного номера, то все останутся живы. На всё это ему будет дано полтора часа. Если ты глуп, то будь хотя бы быстрым глупцом. Глаза Загадочника лихорадочно блестели, пока он рассказывал свою задумку. Он активно жестикулировал свободной рукой — другая подпирала его скулу, пока он лежал на боку. Освальд лежал напротив, зеркально скопировав его позу, и внимательно слушал. Ему в голову пришло, что со стороны это похоже на то, как если бы два подростка-друга были на ночёвке у одного из них дома, либо в лагере, и делились бы планами на жизнь. Да, что-то в этом было… Отчасти инфантильное, отчасти, должно быть, беспечное. Освальду было бы сложно представить Эда таким. Это был не иначе как эффект от тех таблеток. — И во всех номерах, разумеется, на экранах телевизоров будет объявление, мол: «Вы отравлены. Двери разблокируются автоматически через полтора часа. Если попытаетесь выбраться раньше времени, сгорит всë здание. Ждите антидоты у двери». Как тебе такое? Лицо Нигмы едва ли не сияло от представления этой картины. Он казался чуть ли не безумным, но в то же время притягательным. Разумеется, Пингвин слушал его. Он всегда слушал то, что говорил ему Эд. Даже если сам этого не замечал. А сейчас, затаив дыхание, он ещё и налюбоваться не мог этим не совсем здоровым видом своего напарника. Когда ещё Освальду доведётся наглядеться без стеснения на эти милые сердцу черты лица? Ведь даже в состоянии помешательства он выглядел… — Очаровательно… Откровенно говоря, Пингвин был против того, чтобы жители Готэма подвергались риску; в его авантюрах всегда крылась серьёзная причина, а страдали как правило только «избранные» персоны. Мотив Загадочника был куда более эксцентричный. — Это будет оооочень весело, Освальд. Только подумай: жизнь четырёх сотен и ещё пяти людей зависит от того, сможет ли человек разгадать дурацкое по мнению многих судоку! — Ты как всегда очень изобретателен, Эдвард. Эдвард странно улыбнулся и откинулся на постель. — Так необычно. — Что необычно, Эд? — Непривычно даже, что ты не споришь со мной, не высмеиваешь идеи. — А… Знаешь, ну… Этот вопрос, должно быть, тебе лучше задать себе самому, я же всего лишь плод твоего воображения, не так ли? — Да, всё так. Всё так. Эдвард замер, уставившись в потолок. — Я до сих пор всë помню, будто это произошло только что. Как я выстрелил тебе в живот, как смотрел на струи крови, лившиеся сквозь твои пальцы. Как разглядывал твоë лицо, толкая тебя с причала. У меня остался от тебя только образ в голове. И этот дом, где всё пропитано тобой. Тогда я был уверен, что делаю всё единственно правильным способом. Я хотел сломать тебя и потом убить. А сломал себя. И медленно добиваю психотропами. Он замолчал, не сводя взгляда с потолка. Молчал и Пингвин. Из всего, что последний пережил, это воспоминание было наихудшим. Отбивающий протянутые руки Эдвард. Жестокий Эдвард, говорящий в глаза “Я не люблю тебя”. Пуля летит со скоростью больше трёх сотен метров в секунду – вроде так говорил Нигма как-то раз. Пуля ранит, и часто убивает. Но слова Нигмы были больнее пули. Пуля – дура. Что она может ранить? Тело. Она может пробить твой желудок насквозь, и ты будешь корчась в муках умирать от потери крови. Слова ранят душу. Ты можешь выжить в холодной воде, уменьшающей кровотечение, ты можешь вылечить рану тела. Но с увечьем от слов это так не работает. Это как травма, которая остаётся с тобой навсегда. Как сломанная в нескольких местах нога: хромота будет вечным спутником твоей походки. Так и душевная травма – где-то глубоко внутри, там, куда ты никого не пускаешь, ты беспрестанно ходишь по кругу, не находя себе место. И ходишь – неизбежно хромая. Это остаётся с тобой навсегда. "Ты не знаешь, что это значит для меня. Возможно… Я не знаю, что это значит для тебя" Освальд тоже пытался отпустить его. Пытался ненавидеть. И где он сейчас? Лежит напротив своего неудавшегося убийцы и ловит каждое его слово, ежесекундно запечатлевает в памяти образ совершенно откровенного Эда, уверенного, что беседует с частью своего подсознания. – Эдди, как бы то ни было, я сейчас рядом с тобой. – Повтори. – Я рядом с тобой. – Нет, не это. – Эдди?.. – Да. – Эдди… – тихо произнëс Пингвин, поглаживая скулу Загадочника. Жест, на который он бы не осмелился, будь Эдди здоров. Рука ненадолго переместилась со щеки на лоб. Для новой порции лекарства было рано. – Ты давно не ел. Я уверен, что Ольга что-то уже приготовила. Давай её позовëм? *** – Ольга! – крикнул Пингвин. – Ольга!!! – вторил ему Загадочник, зная, что домработница не услышит иллюзию. – Ольга! ОЛЬГА! – ОЛЬГА!!! Они всë кричали и кричали её имя наперебой, и в какой-то момент сам смысл этого слова потерялся, и оно просто превратилось в странную кричалку. Но почему-то орать "Ольга!" снова и снова становилось весело. Так весело, что даже когда дверь отворилась, и Ольга (Ольга!!! ОЛЬГА!) вкатила в комнату столик с едой, мужчины не перестали звать её. Домработница посмотрела на Эдварда и едва увидела Пингвина, выглядывавшего из-за его спины. Мужчины никак не могли угомониться и повторяли её имя друг за другом. Ольга хмыкнула с доброй улыбкой, проговорив непонятное "balbyesy", опустила взгляд на столик и собралась переставлять блюда на тумбу. Освальд выскочил вперёд и торопливо оглядел столик. Разумеется, Ольга принесла посуды и приборов на двоих. – Ну-ка, что тут у нас? О, да тут бульон, картофельное пюре, куриное филе... – Пока он перечислял, стоя спиной к болеющему, то успел спрятать в рукав ложку. Ольга, как-никак успевшая прослужить у него впечатляющий срок, даже ухом не повела на такое чудачество. Остальные приборы и посуду, предназначавшиеся для него, Освальд накрыл полотенцем, затем, пока домработница расставляла всё необходимое, просто откатил столик к выходу. Без слов понятно, что всё оставшееся на столике им не понадобится. И всё-таки, повезло, что прислуга была иностранной. Будь то местная служанка, она бы заприветствовала их обоих, и все старания оказались бы коту под хвост. – Ты был прав, у неё отличное меню отварных блюд, – бодро сказал Освальд и, хромая, вернулся к постели Нигмы. Ольга молча укатила грохочущий столик и оставила их наедине. Эд нахмурившись потирал висок. – Позволь мне поухаживать за тобой. – Освальд уже привычно занял место на крае постели. – Вот, опять. – Что "опять"? – Настоящий Освальд заботится только о себе, он бы точно не стал сидеть и кормить кого-то с ложки. Пингвин мгновенно отвернул голову и до боли впился пальцами в своё колено. Он так растерялся, что не мог выдавить из себя ни слова. Неужели он настолько эгоистичен, как заявил Эдвард? Но ведь именно сейчас он в самом деле беспокоится за Эда и его состояние! Услышать такое в этот момент – больно. Ужасно больно. – Я слишком идеализировал твой образ, – продолжил Загадочник, вздохнув. – Не понимаю, почему так произошло. Я ведь принимал тебя таким, какой ты есть. Без претензий и попыток изменить тебя. Неужели в глубине души я врал самому себе? Освальд выбросил руку и резко снял с "пациента" очки. – Ты дурак, Эдвард Нигма. Умный, но дурак. – Я не… Что с твоим голосом? – Ничего! С моим голосом всё в порядке! Со мной всё в порядке! Нигма вытянул руку в размытое пространство, его пальцы дотянулись до Освальда и размазали влагу по щекам пернатого. Оба замерли. "Ты дурак, Эдвард Нигма. Но умный." – Почему ты думаешь, что люди не могут меняться? – прошипел Пингвин, шморгнув носом. – Неужели, по-твоему, человек не может хотя бы скорректировать свои приоритеты ради того, кого любит? – Я не знаю. Я не смогу получить ответа на этот вопрос. Потому что тебя уже нет. – полушёпотом ответил ему мужчина. – Ешь давай. – с нескрываемой обидой прошептал Освальд. – Трудно без очков, я всё привык делать в них. – Значит, придётся положиться на меня! Очки свои получишь назад позже. "Когда я справлюсь с эмоциями." Устраиваясь у изголовья поудобнее, Нигма прикрыл глаза – всё равно бесполезно напрягать сейчас зрение, только глаза устанут, и голова кружиться начнёт. Навострённым ухом он услышал, как Пингвин дует на ложку. Освальд слизнул каплю тёплого бульона со своих губ и посмотрел на долговязого мужчину. Даже в таком болезненном состоянии, с бледным лицом и нездоровыми тенями под глазами, с растрёпанными и грязными волосами – Эдвард нравился ему не меньше, чем одетый с иголочки сосредоточенный логик с идеальной укладкой. Пернатый задержал взгляд на его приоткрытых губах и беспокойно сглотнул. Никогда в жизни он не целовался, но вид этих губ вызывал у него желание немедленно с ними соприкоснуться. Это желание преследовало его ещё с тех пор, как Эд пришёл в себя в его руках, едва не придушенный Бутчем. Интересно, если бы Освальд тогда всё-таки совершил этот безумный поступок на глазах у всех, могло ли у них что-то сложиться? Рука Пингвина предательки подрагивала и, боясь пролить хотя бы каплю бульона, он, прежде чем поднести ложку к больному, обхватил другой рукой его подбородок и немного направил к ложке. Эдвард повиновался и бесшумно отхлебнул бульон. Во всём этом не должно было быть ничего особенного, но Освальд поймал себя на мысли, что хотел бы сейчас быть на месте этой дурацкой ложки. А ещё.. Он же проверял температуру бульона и коснулся ложки первым. Потом этой ложки коснулись губы Эда… "Почти как поцелуй…" Он снова взглянул на Нигму и с ужасом понял, что оглаживает пальцем уголок его губ. Пациент никак не реагировал на это и, видимо, ждал продолжения кормёжки. Пингвин промокнул салфеткой остатки слёз, сделал глубокий вдох и продолжил поить его бульоном, стараясь прогнать назойливые мысли о чужих губах. Он мог понять беспомощность Эдди без очков. После ранения осколком глаз Освальда удалось спасти, и это был едва ли не единственный случай, когда король Готэма согласился на медицинскую помощь. Конечно, тут немалую роль сыграли и долгие уговоры Нигмы. Да, глаз удалось спасти, но с тех пор зрачок остался расширенным. Эд сказал, что это навсегда. Но глазная травма не ограничилась визуальными изменениями: теперь глаз не так чётко различал предметы вблизи. Выходя куда-либо за пределы особняка, либо читая, Освальд теперь пользовался моноклем. Для Эдварда же, едва ли не каждую секунду изучавшего мир, видеть всё чётко было острой необходимостью. Очки вернулись на прямую переносицу, и Эдвард, потерев веки, открыл глаза. – Возможно, это просто я не привык к тому, чтобы обо мне заботились. Я никогда не видел свою мать; других женщин в доме не было, поэтому отец воспитывал меня в одиночку. Он был очень требовательным, и если я допускал оплошность в учёбе – он поднимал на меня руку. У него была большая коллекция книг в личной библиотеке; каждый раз он выбирал книгу по своему настроению. И бил меня ею. До синяков. До крови. Всё зависело от того, насколько он зол на меня и на мою мать. На то, что я не соответствую его ожиданиям. Загадочник взглянул на иллюзию. – Я просто не умею принимать помощь. Потому что если она мне нужна, то я слаб. А я не должен быть слабым. Он забрал из рук Пингвина тарелку с пюре. – Но это не значит, что мне не понравилась твоя забота. Я бы хотел, чтобы всё это происходило на самом деле. Чтобы ты был жив, и мы могли бы действительно сидеть и есть сейчас вдвоём. Освальд грустно улыбнулся, не поднимая взгляда от тарелки. Однако в следующий миг, когда он поднял голову, в его взгляде плясали весёлые искорки. – По крайней мере, мы можем вместе поесть, – объявил он торжественно и вынул из рукава ложку. – Вау, – с улыбкой произнёс Нигма. – Ты прирождённый фокусник. Они принялись за пюре вдвоём, и на некоторое время в комнате воцарилась тишина, прерываемая только постукиванием ложек. Доедая, Освальд вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд, остановился и посмотрел в чёрные глаза в ответ. – Что-то не так, Эд? – Почему ничего не происходит? – он щурился и хмурился, не сводя взгляда с аристократа. – Что должно происходить?.. – Я хотел, чтобы на тебе оказался фрак, и цилиндр. А ещё рубашка со стразами и белая бабочка. И перчатки. Как в тот раз. – В тот раз… – Да. Но у меня не получается. – Не отчаивайся. Я уверен, что в следующий раз обязательно получится. – Да. Обязательно. Мне нужно больше этих таблеток. – Конечно. Но сначала доешь, хорошо? – ответил Пингвин потрогав горячий лоб. Эдвард принялся за филе с задумчивым видом. Освальду хотелось больше расспросить о том разе, но он понимал, что это было бы странно. Ведь иллюзия сама должна всё знать и помнить. Внезапно он обратил внимание на блеск ножа в руках Загадочника. – Интересно, а пуля прошла сквозь тебя или осталась в теле? Что, если осталась? Я... Я должен достать её, Освальд. – мужчина потянулся к Пингвину; тот отпрянул с кровати, резко встал на больную ногу, подвернул её и распростёрся на полу. Эдвард педантично вытер нож о салфетку и склонился над ним. Чёрные глаза смотрели на пернатого, но во взгляде читалось, что их обладатель сейчас не совсем здесь. – Эд! Во мне нет никакой пули сейчас! – Я должен убедиться, – отчеканил тот, задирая одежду иллюзии. В области живота у той в самом деле был шрам от пулевого ранения. – Пуля прошла навылет? – Не знаю! Наверное, да! Чёрт возьми, Эдвард, да даже если бы она осталась в теле, оно уже давно разложилось! – А если пуля ещё в тебе? – Я не чувствую там ничего инородного! У меня ничего не болит! Освальд сжал его руки, видя как столовый с мелкими зубчиками нож упирается в шрам. – Эдвард. Посмотри на меня. Посмотри на меня внимательно и послушай. Если ты ещё хоть раз пустишь мне кровь, я умру окончательно. И никакие таблетки не смогут вернуть меня тебе. Я тебе это гарантирую. Горячие пальцы Нигмы скользнули по мягкому животу Пингвина, прежде чем Эд убрал нож и сел на пол. Пингвин, дрожа, сел рядом. – Я не знаю, что на меня нашло, Освальд. – прошептал Загадочник, обхватывая голову рукой. – Я не понимаю, что со мной происходит. Почему во мне поднялась какая-то паранойя. Я схожу с ума? – Мы все немного сумасшедшие, Эдди, – тихо проговорил Освальд. – Отдай мне нож, пожалуйста. Получив тёплый нож из рук Нигмы, Освальд подошёл к окну, особенно сильно хромая, и швырнул прибор куда-то в сад. Он позволил себе отдышаться за несколько вдохов у окна и вернулся к Нигме с таблетками и стаканом воды. – Вот, выпей, чтобы я смог остаться с тобой. Эдвард без всяких пререканий выпил предложенные таблетки и пересел на кровать. – Я не знаю, что на меня нашло, – повторил Эд растерянно. – Понимаю. – едва слышно ответил аристократ. – Никогда больше не причиняй мне боль. – Не стану, – уверенно ответил ему Эдвард. Вместо того, чтобы продолжить разговор, Пингвин обнял его под руками и спрятал лицо в его груди. Он тоже не знал, что на него нашло. Он всё ещё дрожал, когда горячие руки "друга" обняли его крепче, но чувствовал, что от этого ему полегчает. "Надо было дать таблетки раньше, и ничего этого бы не было" И ничего этого бы не было. А сейчас, где-то глубоко внутри, он ходил кругами, и его хромота выдавалась сильнее.