Слишком много

Июль 2010       Очень печально, когда человек, которого ты любил почти десять лет, оказывается натуралом.       Я час трясусь в душном метро, переваривая наш разговор. Я не понимаю, зачем он вообще приехал. Зачем просидел со мной несколько часов. Зачем начал рассказывать про свою сексуальную жизнь. Он в последний раз меня видел, когда мне было семнадцать, и я сдавал выпускные экзамены. Ему сдавал. А теперь он, видите ли, любит какую-то женщину настолько, что готов терпеть, что она ебётся с кем-то ещё, и этим обязательно нужно поделиться со своим бывшим учеником.       Это нормально вообще?       Наконец-то добираюсь до дома. Кася лежит на ковре морской звездой лицом вниз.       — Ты жива?       — Нееееет. Жарко пиздец. И я устала на работе.       — От бабуль?       — Они слишком разговорчивые. Почему они не лежат дома с давлением?       — Кася, а зачем ты работаешь вообще, я понять не могу? Тебе же не нужно.       — Потому что хочу. Ну и режим помогает поддерживать.       Она работает в библиотеке: занимается интеграцией электронного каталога и цифровизацией архивов.       — Ты опять бабулям полдня объясняла как использовать логические операторы?       — Дааа.       — Не надоело? Они же никогда не запомнят, наверное. Найди себе лучше что-то подобающее.       — Как ты, в банке?       — Ну хотя бы. Тебе твой батя разве не может устроить должность в нефтянке какой-нибудь?       — Виталик, ты смешной. Я не хочу работать у бати, я не поддерживаю непотизм. Ну и ты же знаешь, что у меня фетиш. Я когда вижу эти полки и вдыхаю этот запах, я сразу представляю, как какой-нибудь сексуальный ботан меня там имеет прямо на полу. Я, честно, никогда столько не дрочила как в библиотечных туалетах. Кстати, про туалеты. Мне тут одна бабуля, которая там работает уже лет сто, рассказала, что во времена Совка туда геи ходили трахаться.       — Да ладно.       — Ты прикинь. Она однажды лично двоих застукала. А у тебя что? Как твоё свидание прошло?       — Ну какое в жопу свидание? Он натурал стопроцентный, развестись-то развелся, так у него теперь какая-то охуенная баба, от которой он писает кипятком.       — А нахуя он к тебе приперся из своих ебеней тогда?       — Она в Москве живет, он к ней вообще приехал, а ко мне — так, по пути заскочил.       Пересказываю ей наш разговор.       — Ну не знаю, как-то очень странно это всё. Хоть красивый до сих пор? Сколько ему лет уже получается?       — Сорок. Красивый, сука. Думал, сожру его прямо там.       — Виталечка. Ну не переживай. Этот из клуба, благоухающий Аполлон твой, тебе писал потом?       — Вадим? Да, сказал понравилось, предложил еще раз встретиться.       — Ну и всё, встреться с ним, забей на своего Игоря.       — А какие мне ещё остаются варианты?       — Ещё можно снова пойти в клуб и найти кого-нибудь нового. Почистить голову разнообразием.       — Нет, это уж точно не сегодня. Завтра на работу.       — Задрот.       — На себя посмотри, библиотечный фетиш.       У себя в комнате сгоняю десятикилограммового мэйнкуна Фёдора Михалыча с кровати, открываю ноут и бездумно смотрю на поисковик.       Мне обидно до пизды.       Всё ещё пытаюсь понять, какого черта он приперся. Чтоб рассказать мне, как у него всё хорошо? Ну поздравляю, блядь.       Захожу к нему Вконтакт, в списке друзей ищу какую-нибудь Маргариту. Есть. Одна. Красивая. На фото в профиле стоит у огромной картины, на которой сине-зеленое бесформенное нечто. Ниже нахожу альбом фотографий с открытия выставки — совсем недавней. Много самой Марго, и на одной из фотографий — он. Рубашка расстегнута на две верхние пуговицы, рукава закатаны. В руке бокал вина. Смотрит на неё, пока она с кем-то разговаривает. Улыбается. Искренне. Наверное.       Листаю дальше. Он один на фотографии, задумчивый, все с тем же бокалом, стоит и смотрит куда-то вдаль. Грустный. Наверное.       Перед глазами всплывает сегодняшняя встреча, вырез футболки и выступающие ключицы, длинная шея и чёткая линия челюсти с легкой щетиной, переходящая в острый подбородок. Идеально очерченные губы, которые, двигаясь в разговоре, открывают два ряда зубов, чуть выступающий нижний левый резец, правый верхний клык чуть длиннее, чем остальные, и острый кончик языка, иногда выходящий на волю…       Мотаю головой. Надо выбираться. Открываю Порнхаб.       По привычке ищу «Teacher and student».       Всё не то. Наказания, манипуляции. Ученики какие-то перекачанные. Учителя быдловатые.       О, вот: «Учитель и ученик случайно встречаются спустя годы».       Ну, окей. Вот столкнулись на улице. Оба милые. Не похожи ни на меня, ни на Игоря, но ладно, переживем. Очень культурно общаются. Улыбаются застенчиво. Очень трогательно. Засовываю руку в трусы. Полролика они идут по улице, рассказывают друг другу что с ними произошло за последние годы. «Я тут живу, — говорит один, — может, зайдешь в гости?» Второй соглашается. Вот они дома, как-то очень уж быстро оказываются в спальне, начинают целоваться; тот, который постарше, стаскивает со второго штаны, опрокидывает на кровать, берёт в рот, долго и усердно сосёт, глядя в глаза; начинает засовывать пальцы, один за одним; и вот он уже сверху, голый, входит, и они стонут и продолжают смотреть друг другу в глаза так томно… И тут я понимаю, что всё это время я сижу с рукой на мягком хуе и реву, как последний долбоёб, в три ручья.       me:       спишь?       Вадим:       неа, в кол оф дьюти играю       me:       хочешь приеду       Вадим:       пива прихвати       Уже за полночь, когда я сижу на диване с банкой пива и смотрю по сторонам, пока он заканчивает уровень.       Аполлоном его почему-то назвала Кася, а так он на первый взгляд обычный пацанчик с района, и поэтому его чистая, обставленная икеевской мебелью в умеренной и выверенной цветовой гамме студия совсем не сочетается с его полубоксом и адидасовскими трениками. А ещё у него живот с кубиками и такая задница, что он мог бы быть моделью этого грёбного Адидаса, а не менеджером по каким-то там продажам какой-то там бытовой техники.       Но он и правда благоухающий. Надо спросить, что за одеколон.       Наконец заканчивает.       — Музон включить?       Мотаю головой и кладу очки на столик рядом. Вадим расплывается в пятно.       Он встаёт, подходит, снова превращается из пятна в человека, забирает у меня пиво, наклоняется, опёршись кулаками в сиденье, и целует. У него классный, упругий, осторожный язык, который исследует мой рот и постепенно перебирается орудовать в ухо. Полтела моментально покрывается мурашками. Я выдыхаю — наверное слишком громко.       — Ты так вкусно стонешь, — шепчет он. — Вечность бы слушал.       Стаскивает с меня футболку, лижет шею и ключицы, слегка прикусывает сосок. Проводит языком от пупка к солнечному сплетению, поднимает голову, смотрит в глаза с еле заметной улыбкой, пальцами расстегивая ремень на джинсах и ширинку, потом утыкается носом в мои трусы и втягивает воздух.       Я сжимаюсь от неожиданности и упираюсь руками в его плечи — я опять не подумал, что он может пойти по этому маршруту. Как будто я не смотрел до этого тонны порнухи, где…       — Виталь, что с тобой? Ты уже второй раз реагируешь, как будто тебе минет никогда не делали.       Чёрт.       Он удивленно поднимает брови и хлопает глазами.       — Тебе реально до меня никто не сосал?       Кажется, я краснею. Молчу.       — Но у тебя же был секс. Ты же знаешь, как делать минет — я сам в прошлый раз удостоверился.       — Был, — пожимаю плечами. — Но мне не делали.       — Да ладно. А что делали?       Обхватываю палец кулаком, двигаю им внутри. Снова пожимаю плечами.       — И всё? Подожди, расскажи мне, как выглядел твой секс до сих пор.       Как выглядел мой секс.       Боря обычно внезапно говорил мне «готовься». Это означало сходить помыться и растянуть себя. Но не очень сильно, а то «слишком широко будет». Больно было всегда, а смазку он не признавал, жаловался, что он неё потом везде липко, и это пустая трата денег, нужно просто правильно растягиваться. Перед тем как он входил, мы немного целовались, он мог слегка помять меня за жопу и за яйца, потом просто разворачивал и вставлял. И двигался, пока не кончит. А под конец отношений уже даже не предупреждал…       — «Не перестарайся», но «растянись получше, чтобы на смазку не тратиться»? Где ты такого гения нашел?       — В универе.       — О, образованный человек. Куда нам до него с нашими теханами. Подожди, а ты кончал?       — Ну, обычно не с ним, в душе додрачивал потом.       — А ты ему делал минет, получается?       — Да.       — Глубокий, наверное?       — Да.       — Он тоже наверное тебе ни с того ни с сего предлагал?       Пожимаю плечами.       — А ты ему что делал кроме минета? Лизал? Пальцы вставлял?       — Нет, он к своему очку меня не подпускал никогда. Но я и не горел желанием, в общем…       — Почему?       Краснею.       — Ну… там… Короче, там с гигиеной было не очень.       Вадим сидит по-турецки на полу и внимательно на меня смотрит. У него выражение лица, как будто он в зоопарке застал бурундуков за групповухой.       — У меня последний вопрос.       — Ну.       — Вы презервативами пользовались?       — Неа.       — Чудесно. А с анализами у вас как было? Надо было тебя ещё в прошлый раз спросить, но я подумал, что такой задрот как ты точно гиперответственный.       — Ну мы только друг с другом, поэтому…       — А перед тем, как вы начали трахаться вы сдавали что-то?       — Высшую математику.       — Я серьезно.       — У меня до него никого не было, поэтому я не сдавал.       — А у него?       — Он сказал, что сдавал как раз перед тем, как мы начали встречаться, и что у него всё было чисто.       — Показал?       — Не помню, вроде нет. Я поверил ему.       — Ебать. Вот это кадр. Сколько вы встречались?       — Два года. В последний год жили вместе.       — Как ты умудрился?       Ну как-как? Если бы Вадим видел мои фотографии двухлетней давности, он бы не удивлялся так.       Но я молчу, потому что он точно попросит посмотреть, а я не хочу портить впечатление. Опять пожимаю плечами.       — У меня предложение. Всё равно поздно уже. Давай мы сейчас пойдем спать. А завтра ты сходишь и сдашь все анализы. В тебе я не сомневаюсь, а твой бывший — возможно тот ещё рассадник всякого добра. А потом, когда у тебя будут чистые результаты, ты придешь снова, и я тебе покажу всё, что ты упустил в этой жизни.       Наверное, у меня на лице написано, что я разочарован и смущен, потому что он садится рядом, обнимает меня и шепчет:       — Виталь, всё хорошо. Дело не в тебе. Я просто знаю, что когда ты уверен в партнере, секс гораздо приятней. И веселее. Другие так могут, а я не очень. Если хочешь, могу тебе подрочить.       Уже похуй на самом деле.       — Давай спать. Завтра на работу.       Потом мы лежим в кровати, он приобнимает меня сзади и целует в шею.       — Слушай, — шепчет он, — а ты уверен, что твой бывший — гей? Мне кажется, ты описал среднестатистического гетеро-мужика.       — Гейский детеныш, воспитанный стаей гетеро-мужиков, — вздыхаю я, и он хохочет.       Он засыпает быстро, а я лежу ещё долго с широко раскрытыми глазами, пока меня колотит от страха, что во мне живут и размножаются все возможные инфекции. Я слишком живо представляю, как почему-то зеленые и почему-то лохматые хламидии с кровожадной улыбкой катаются по мне как дети на аттракционах в луна-парке, и думаю о том, что недавний насморк длился слишком уж долго. Мне хочется сбежать из самого себя; сердце колотится, я слишком громко дышу и ухожу в туалет, чтобы не мешать Вадиму спать. Пытаюсь вспомнить проявления чего-нибудь у Бори, но в последние месяцы отношений я почти не видел его голым.       Я записываюсь на анализы на вечер, и меня продолжает трясти весь день на работе. Я иду с кружкой растворимого «три в одном» по коридору, и, пытаясь не разлить её в своих бесконтрольных руках, ничего вокруг не вижу и — конечно же — впечатываюсь в кого-то.       И вот эта чашка уже вдребезги на полу в луже цвета, блядь, кофе с молоком.       Понимаю, что пятно такого же цвета расползается по чьим-то белой рубашке, галстуку цвета морской волны и дорогущему костюму. По мне оно расползается тоже, но кого волнует моя бенеттоновская рубашка? На очках тоже кофейные брызги и теперь всё как в тумане — не столько от заляпанных очков, сколько от паники.       — Виталий! Что происходит? — слышу приближающийся голос своего начальника.       — Ничего страшного, Сергей Александрович, просто небольшая авария, — говорит костюм.       Я протираю очки и поднимаю, наконец, глаза. Ему под сорок, но хорошие такие сорок, ухоженные. И похож на кого-то… На Рентона из Трейнспоттинга, но опять же, ухоженного, без наркоты в анамнезе. Он смотрит на меня, и может мне кажется, но вроде бы он еле заметно улыбается.       — Кирилл Анатольевич, давайте я принесу вам полотенце, — лебезит Сергей.       — Ну если мне, то и молодому человеку тоже принесите.       Меня бросает в жар.       — Я уберу сейчас, — бормочу я и убегаю на поиски тряпки.       Кирилл Анатольевич — это Соколов, новый глава по Москве и области. Бля.       Когда я возвращаюсь на место преступления, их уже нет. Я собираю осколки, вытираю жидкость и иду в туалет застирывать свою рубашку.       Потом сижу, работаю. От мокрой рубашки холодно. Уже даже не знаю, переживать ли мне больше за свои грядущие анализы или за испорченный костюм этого недо-олигарха. Они могут за такое вычесть из моей зарплаты? И кто вообще в такую погоду ходит в костюмах? И чего он улыбался? Потому что я неуклюжий задрот? Смешно, блядь, пиздец.       И тут он подходит, собственной персоной. С гордым кофейным пятном на груди.       — Виталий, правильно?       Киваю. Он опирается на стол задницей, и у меня внутри что-то ёкает. Он протягивает мне руку.       — Кирилл. Мы так и не познакомились нормально. Не переживайте, правда, ничего не случилось. Я могу себе позволить химчистку, поверьте. Если вам нужно, я вашу тоже оплачу.       Пожав ему руку, возвращаю свою на мышку, и бесцельно водя ей, утыкаюсь расфокусированным взглядом в экран. Спасибо за щедрость, капиталист хуев.       — У меня стиральная машинка есть.       — А, ну разумеется. Хорошего вам дня.       Уходит.       Одной проблемой меньше.       Только ощущения от его теплой руки в моей преследуют меня до вечера.       А потом, в поликлинике, у меня берут кровь, мочу и мазки со всех имеющихся слизистых, и я ухожу домой ждать приговора.       Результаты приходят постепенно в течение недели.       me:       всё чисто       Вадим:       я свободен. вечером зайдешь?       Он встречает меня в дверях. В его руках пирожное, в которое воткнута свеча.       — С первым скринингом тебя! Пусть каждый следующий будет таким же отрицательным!       Задуваю свечу, он убирает её, и я слизываю один из трёх похожих на хуй грибочков. Бля буду, если он не специально такое выбрал. Вадим кладет руку мне на шею, притягивает меня ближе и языком убирает остатки безе с моих губ.       Пока мы доедаем этот кошмар из приторного крема и безбожно крошащегося на всё вокруг песочного теста, он показывает мне свои результаты месячной давности, а потом за считаные секунды стаскивает с меня и с себя всю одежду и загоняет меня в кровать. Еле успеваю спасти очки.       Он берет мои запястья одной рукой и заводит мои ладони мне за голову. Целует глубоко и напористо, с зубами. А потом отрывается и шепчет:       — Я хочу, чтобы ты меня сегодня трахнул.       — Почему? — хрипло отвечаю я, слегка одурев.       — Чтобы ты узнал, как это. Вдруг ты на самом деле охуенный актив, а ты и понятия не имеешь.       — Ну окей… — только успеваю сказать я и он снова засовывает язык мне в рот, кусает за подбородок, перебирается к уху, впивается в шею, внезапно резко выкручивает сосок, и я только и успеваю, что стонать по нарастающей.       — Обожаю, как ты стонешь, я уже говорил? — он покрывает мою грудь влажными поцелуями, продвигается через живот к паху, облизывает головку и почти сразу заглатывает член полностью. Он двигается вдоль ствола, сжимая губы и создавая вакуум, который всего меня словно затягивает в какой-то блядский рай, и я не могу долго сдерживаться. Я кончаю ему в рот за считаные минуты, он высасывает остатки, вытирает губы и смотрит на меня с дьявольским огоньком в глазах. — Один есть.       Он достает из тумбочки смазку и презервативы, бросает их на кровать, а сам ложится рядом и нежно гладит меня по животу.       — Ты помнишь, что я с тобой делал в тот раз?       — Примерно.       — Мне сможешь сделать или тебе напомнить?       Я краснею и смущенно утыкаюсь ему в плечо.       — Напомнить.       — Хорошо, — улыбается он и двигается обратно к моему паху. Раздвигает ноги и широким влажным языком проходится по всей промежности. Берет меня под ягодицы и принимается усердно вылизывать анус. Мне так хорошо и влажно, что хуй вскоре снова стоит, как часовой. Вадим выдавливает смазку себе на пальцы, мажет вход, и медленно просовывает один палец. Двигает им, другой рукой поглаживает член. Вставляет еще один палец, продолжает двигать, облизывает яйца. Мне жарко. Мне очень жарко. С улицы тянет смогом, поэтому мы не открываем окна, и, несмотря на новый промышленного размера вентилятор, который практически сдувает нас с этой кровати, с нас льётся столько пота, что бельё уже мокрое.       — Я сейчас вставлю ещё один палец. Хорошо?       Киваю и выгибаюсь, когда он это делает.       — Твой бывший — говнюк, — говорит он, двигая во мне тремя пальцами и массируя простату. — Тут невозможно перестараться. Чем больше растянешь — тем лучше. Кстати, в тебе очень приятно. Поменяемся?       Он вытаскивает пальцы, я сажусь и пытаюсь прийти в себя. Голова кружится, стояк стоит.       — Водички?       Киваю. Он приносит стакан холодной воды, и пока я пью, он кубиком льда водит по моей спине. Тот тает почти сразу.       Вадим ложится на спину, раздвигает ноги, и я повторяю всё, что он до этого делал.       Когда вылизываю анус, совершенно не понимаю, как Вадим продолжает благоухать в такую погоду даже здесь. Подозреваю, что он обрек меня на постоянное разочарование в будущем.       Мой язык впервые в чьей-то заднице, и хоть это на удивление приятно, я боюсь сделать что-то неправильно. К счастью, Вадим исправно стонет и дает инструкции.       — Хочу тебя внутри уже, — он потягивается и мурлычет.       Я выдавливаю смазку на пальцы.       — Не жалей, — добавляет он, — смазки много не бывает.       Я снова вспоминаю Борины аргументы против смазки, и мне становится до зубовного скрежета обидно за проведенное с ним время.       И ведь если подумать, он не был плохим человеком. Очень умный, эрудированный, всегда в курсе новостей и ситуации в мире. С ним было весело и интересно. Я от него узнал много нового. Обниматься с ним было здорово на диване под пиццу и кино. И даже романтика была какая-никакая. Мы с ним закаты ходили смотреть на крышу и… пожалуй всё. Он был несговорчивым, никогда не шёл на уступки, периодически пугал меня тем, что выгонит, и я никому не буду нужен… Господи, как я умудрился застрять там на два года? Ах, да. Двадцать килограммов. Интересно, стал бы Вадим так радоваться моим стонам, если бы у меня был тот живот, те бока и те щёки?       Похуй. Теперь похуй.       Я уже тремя пальцами в Вадиме, смотрю, как краснеют и натягиваются края его ануса, и у меня захватывает дух. Параллельно глажу свой член.       — Ты готов? — спрашивает он.       — Я — да. А ты?       — Очень сильно готов.       Я достаю презерватив.       — Можно я тебе надену? — спрашивает он.       — Да.       — У тебя классный член, — он раскатывает латекс по стволу и смотрит мне прямо в глаза. — Как ты хочешь?       — А как тебе лучше?       — Мне — на спине. Хочу тебя видеть. И добавь ещё смазки.       Я добавляю, размазываю по члену и придвигаюсь ближе. Надавливаю головкой на его анус, и сначала упираюсь, но спустя секунду проскальзываю внутрь.       — Уоу, — выдыхает он.       — Всё нормально?       — Да. Продолжай продвигаться понемногу.       Я ощущаю давление мышц на головку, и это… бля. Я двигаюсь по чуть-чуть, туда и немного обратно, снова туда, и это пиздец.       — Давай на всю длину, — говорит он и охает, когда я резко вхожу до конца. — Поехали.       Я двигаюсь внутри него, почти выхожу, возвращаюсь на полную по яйца, те шлёпаются о его задницу, и всё, что отдается эхом внутри моей пустой головы это «пиздец». Пиздец. Шлеп. Пиздец. Шлеп. Пиздец.       Вадим стонет и рычит «дааа, бля». Одной рукой он дрочит себе, другой берёт мою ладонь и засовывает её себе в рот. Пальцы смазываются тягучей слюной, он кладет их на свой член и начинает ими двигать. Он твердый и горячий, и я быстро понимаю, что он близок к концу. Я тоже близко, и, когда я вижу, как он красиво выгибается в пояснице, рычание сменяется высоким «ах», а сперма выплескивается на его расчерченный тренировками живот, меня самого накрывает оргазмом, и внутри презерватива становится мокро. Я делаю ещё несколько медленных толчков и обрушиваюсь на Вадима. Мы тяжело дышим ещё минуту, и я выхожу, придерживая гандон у основания члена. Снимаю его, и, завязав, немного подвисаю, потому что не соображаю, куда его убрать.       — Да прямо на пол бросай, — подсказывает Вадим. — И иди сюда.       Ну конечно.       Мы лежим распластавшись на животе, простыню под нами можно выжимать. Я смотрю на него, он хитро улыбается.       — Мне было хорошо, — говорит он. — А ты как?       — Пиздец, Вадим. Это пиздец.       — Хороший пиздец?       — Лучший пиздец.       — И кто ты теперь?       — Да хуй знает. Я думаю, тебе нужно меня трахнуть ещё раз, чтоб я понял.       — Не вопрос, — улыбается он. — Только уже не сегодня. Может с утра, пока не так жарко.       Я иду в душ, пока он перестилает постель, и когда потом жду его возвращения, думаю, что он ужасно милый, и мне с ним хорошо. Он приходит из ванной, выключает свет и сгребает меня в объятия на несколько секунд — потом уже слишком жарко.       — Может сходим завтра куда-нибудь? — робко спрашиваю его.       — Виталь, — спокойно отвечает он. — Не смешивай хороший секс с романтикой. Отношения — это не ко мне.       Он храпит спустя минуту.       Я опять всё не так понял?